Ситуация горячо обсуждалась в гетто. Как и в Несвиже, некоторые боялись, что бегство лишь ускорит гибель тех, кто бежать не может. Одна женщина вспоминает жестокие споры в семьях: «Пожилые родители умоляли сомневающихся детей бежать, надеясь, что, быть может, они чудом спасутся от смерти. Мужья не хотели оставлять своих жен и детей — они думали, что легче умереть вместе. 10 августа 1942 г. мы вырвались и через поле созревшей пшеницы дошли до ближайшего леса. Чудо совершилось»[609].
Попытать счастья в лесах решилось всего 250 молодых евреев.
Освальду Руфайзену тоже удалось бежать — вероятно, благодаря его хорошим отношениям с жандармами. Незадолго до «ликвидации» один еврей на него донес, и Руфайзен признался начальнику жандармерии Хайну: «Я не враг немцев, и я не поляк. Я скажу вам правду, потому что я всегда работал с вами открыто и честно. Однако я считаю запланированную операцию против евреев совершенно неправильной, потому что я сам еврей. И это было единственной причиной моего поступка»[610].
Несмотря на это признание его сторожили не очень строго, и он без особых затруднений смог ускользнуть. Один жандарм приводит свою версию событий: «Местные добровольцы хотели, чтобы Руфайзена выдали и расстреляли. Когда он сбежал, я как раз сменился с дежурства в карауле. Я, наверное, первым увидел, что он сбежал, но у меня были с ним хорошие отношения, и я доложил об его бегстве только тогда, когда он был уже далеко»[611].
Вскоре после этого, 13 августа, была проведена запланированная расправа с еще оставшимися в живых евреями. По указанию начальника местной полиции в соседнем лесу Яблоновщина была заранее вырыта могила[612]. Вечером накануне «ликвидации» вокруг замка были выставлены усиленные кордоны местной полиции с пулеметами. Утром в Мир прибыло на помощь несколько полицейских из Барановичей[613]. Оставшихся 560 евреев — в основном это были женщины с детьми и старики — отвезли на грузовиках к месту расправы[614]. По дороге жандармы следили, чтобы никто не убежал. По рассказу одного свидетеля, евреям приказали лечь друг на друга в яму, а потом расстреляли[615].
26 августа начальник Барановичской жандармерии Макс Айб-нер, как и положено, рапортовал о выполнении своего задания: «От окружного комиссара города Барановичи я получил инструкции общего характера в соответствии с возможностями моего личного состава очистить от евреев регион и особенно сельскую местность. В результате крупных акций, проведенных за последние месяцы, много евреев сбежало и присоединилось к бандитским шайкам. Чтобы предотвратить новые побеги, я ликвидировал евреев, все еще оставшихся в Полонке и в Мире. Всего расстреляно 719 евреев. Одновременно 320 евреев, сбежавших в ходе крупных акций, уже пойманы и расстреляны жандармскими постами»[616].
Поиски спрятавшихся беглецов продолжались еще некоторое время после акций. В докладе от 20 августа 1942 г. Хайн сообщает о поимке 65 евреев из Мира[617]. Протоколы послевоенных расследований содержат упоминание о четырех евреях, найденных в подвалах замка в Мире через три недели после «ликвидации» гетто и расстрелянных на месте тамошними полицейскими[618].
В соседнем Столице жандармерия приказала всем белорусским полицейским вместе с латвийским полицейским батальоном провести операцию 23 сентября 1942 г. В ходе этой операции 750 евреев было расстреляно, а 850 удалось спрятаться в основном внутри гетто. Начальник жандармского поста Вилли Шульц сообщил, что в последующие дни вплоть до 2 октября еще 488 евреев, большей частью женщины и дети, были доставлены на пост и под его личным наблюдением расстреляны. 11 октября было уничтожено еще 350 евреев, часть которых пыталась скрыться среди тех, кто был оставлен для работы в заново восстановленном гетто. Свой доклад Шульц закончил утверждением, что после этого не осталось ни детей, ни неработоспособных[619].
В Минске полиция безопасности с помощью
6 августа 1942 г. начальник сторожевого поста полиции безопасности в Каменец-Подольске доложил командиру полиции безопасности Волыни-Подолья д-ру Генриху Пютцу о том, что он совместно с жандармерией недавно осуществил в районе Дунаевцев две акции, в ходе которых было расстреляно 1204 еврея из трех деревень. В середине августа другие посты полиции безопасности доложили, что «особому обращению» были подвергнуты 6402 еврея в населенном пункте Кременец, 3399 евреев в Камен-Каширске, 1792 еврея в Шумске, а также убито 420 евреев в Микасевичах (Пинский округ). Этот последний доклад представил штурмшарфюрер Вильгельм Расп, начальник поста в Пинске. В своих послевоенных показаниях Расп дал подробный отчет о волне «ликвидаций» гетто в его округе осенью 1942 г.[625]
В течение трех месяцев, с августа до начала ноября были проведены акции в городах Иваново, Лахва, Столин, Давидгродек, Вы-соцк, Лунинец и Пинск, а также в окрестных деревнях. При этом было убито свыше 20.000 евреев. В большей части акций участвовали объединенные силы полиции безопасности, жандармерии и местной полиции, причем непосредственным расстрелом у ям обычно занимался личный состав полиции безопасности. По словам Распа, приказы о «ликвидации» гетто поступали из Берлина, а он получал их от своих начальников — командира полиции безопасности
Судя по внутренней переписке между различными подразделениями гражданской администрации на территории Волынь-По-долье, вопреки указаниям генерального комиссара большие гетто в некоторых районных центрах ликвидировались раньше, чем гетто в окрестных деревнях. В результате евреи, жившие в этих деревнях, получали предупреждения о готовящихся акциях и некоторые поджигали гетто, чтобы оттуда вырваться[627]. «Ликвидации» гетто обсуждались с 29 по 31 августа 1942 г. на совещаниях окружных комиссаров в Луцке[628].14м разъяснили, что запланированная стопроцентная очистка проводится по личному указанию Рейхскомиссара Коха. Двухмесячная «отсрочка казни» разрешалась только в отношении небольших групп особенно необходимых рабочих в количестве не более 500 мужчин. К концу указанного периода эти мелкие остатки тоже должны были исчезнуть. Генеральный комиссар потребовал, чтобы впредь посты полиции безопасности обсуждали подготовку к акциям не только с жандармерией, но и с окружными комиссарами[629].
Поскольку окружные комиссары несли полную ответственность за евреев, они энергично требовали, чтобы по этим вопросам с ними консультировались[630]. На практике роль гражданской администрации в «ликвидациях» гетто в основном сводилась к тому, чтобы заранее вырыть ямы, в случае надобности обеспечить транспорт, а после акции распорядиться имуществом евреев[631]. Члены Гебитс-комиссариата нередко лично присутствовали при расстрелах[632].
Описывая события на Волыни, Шмуэль Спектор говорит, что и другие акции проводились по аналогичной схеме. Ямы обычно выкапывали на небольшом расстоянии от гетто. Евреев сгоняли туда пешком, больных и стариков везли на телегах. Автотранспорт использовался лишь в редких случаях. Тех, кто во время облав пытался спрятаться в гетто, расстреливали на месте белорусские полицейские[633].
Ход акции в отдаленной деревне Серники, расположенной в Припятских болотах, показывает, что евреям, жившим в сельских общинах, бежать было гораздо легче. В 1942 г. в Серниках проживало приблизительно 1000 евреев. К апрелю 1942 г. их собрали в гетто. В сентябре гетто было «ликвидировано» подразделением немецкой полиции безопасности с помощью местных полицейских. Евреев расстреляли в заранее подготовленной могиле в 3 км от Серников. Во время акции группа евреев вырвалась из оцепления. Согласно источникам, приводимым Спектором, 279 евреям, в основном мужчинам 13-40 лет, удалось добраться до леса[634]. 102 из них позже погибли: 10-12 человек в бою в качестве партизан, остальные умерли от голода, холода и болезней или были убиты в ходе облав. И все же близость лесов и хорошее знание местности облегчили им бегство, тогда как потери среди беглецов из более крупных населенных пунктов и городов были значительно выше.
Особо важным обстоятельством является то, что, начиная с лета 1942 г., жертвами расправ все чаще становятся женщины и дети[635]. Немецкий строитель Герман Грэбе, очевидец массового расстрела близ Дубно (Украина) в октябре 1942 г., подробно описал сцену казни:
«Когда я пришел в контору строительного участка, мой десятник Губерт Мённикес (Гамбург — Гарбург, Аусенмюленвег, 21) сказал мне, что недалеко от строительной площадки в трех больших рвах метров 30 в длину и метра 3 в глубину ежедневно убивают приблизительно 1500 человек. Все 5000 евреев, живших в Дубно до акции, должны быть уничтожены. Он присутствовал при расстрелах и был очень подавлен.
Я пошел с Мённикесом на строительную площадку и увидел большие насыпи, приблизительно 30 метров в длину и 2 метра в высоту. Перед насыпями стояло несколько грузовиков, из которых вооруженные украинские полицейские под наблюдением эсэсовца выгоняли людей. На груди и на спине у этих людей были желтые нашивки, означавшие, что они евреи.
Мы с Мённикесом подошли к рвам. Нас никто не останавливал. Из-за насыпей слышались ружейные выстрелы. Всем людям, которые сходили с грузовиков — мужчинам, женщинам и детям — эсэсовец с хлыстом в руках приказал раздеться и сложить в отдельные кучи обувь, одежду и нижнее белье. Я увидел аккуратно сложенную груду обуви — примерно пар 800 или 1000, а также большие кучи белья и одежды.
Эти люди не плакали и не кричали. Они молча разделись и стояли семьями, обнимаясь и прощаясь друг с другом в ожидании знака другого эсэсовца, тоже с кнутом, который стоял на краю рва. За те четверть часа, что я простоял возле рва, я не услышал ни единой жалобы или мольбы о пощаде. Я смотрел на одну семью из восьми человек — мужчина и женщина лет пятидесяти с детьми в возрасте одного, восьми и десяти лет и с двумя взрослыми (лет 20 и 24) дочерьми и седая, как лунь, старуха, которая держала на руках годовалого ребенка, щекотала его и пела ему песенку. Ребенок пищал от удовольствия. Супруги смотрели на них со слезами на глазах. Мужчина держал за руку десятилетнего сына и что-то тихо говорил ему. Мальчик изо всех сил старался не плакать. Отец показал ему на небо, погладил по голове и, видимо, старался ему что-то объяснить. В эту минуту эсэсовец, стоявший у рва, крикнул что-то своему товарищу. Тот отсчитал человек 20 и велел им отойти за насыпь. Среди них была и семья, о которой я только что говорил. Я до сих пор помню, как стройная темноволосая девушка, проходя мимо меня, показала рукой на себя и проговорила: двадцать три»[636].