Одновременно немцы и местные полицейские понесли первые потери, а родственники павших в бою шуцманов начали получать за них компенсации[789]. Из сводок жандармерии Житомира видно, что сообщения о первых жертвах вызвали настоящий шок: «Мы попали в немилость судьбе. Обрушившись на нас, словно гром среди ясного неба, она забрала двоих наших товарищей-жандармов»[790]. Именно в ответ на эти потери немцы прибегли к жестоким репрессиям, что заставило всех участников игры повысить свои ставки.
Начиная с зимы 1941-42 гг. советские партизаны развернули пропагандистскую кампанию среди населения, умело используя немецкие неудачи на фронте. Они распространяли сведения о немецком отступлении и о захвате Красной армией оставленных ею в начале войны городов. В подтверждение этого на стенах вывешивались плакаты, которые содержали также призывы вступать в партизанские отряды и угрозы тем, кто сотрудничает с немецкими властями[791]. Многие из первоначальных нападений были направлены против сельских старост и полицейских в отдаленных деревнях. Демонстрируя неспособность немцев защитить своих подручных от партизан, это, в свою очередь, затрудняло их старания восполнить понесенные потери.
Необходимо подчеркнуть, что вначале партизанское движение развивалось стихийно. Первые толчки к сопротивлению исходили от бывших коммунистов и красноармейцев, которые прятались в лесах и вначале не имели никаких контактов с Москвой. Организация сопротивления в Минском гетто тоже возникла без всяких приказов «сверху»[792]. Узников, в том числе даже подростков, к активному сопротивлению подталкивала жестокость немцев. Наш информатор, бывший партизан из Бережно, вспоминает: «В лесах были и другие организованные группы из деревень Синявская Слобода, Погорелка и Лядки. Наша база находилась в Налибокском лесу. Первая группа называлась "Комсомольской”, потому что большая часть ее членов были очень молоды. Нас было 56 человек. Мы сразу начали устраивать засады около Еремичей и Турца. Мы перерезали телефонные провода. Другие группы минировали железнодорожные пути»[793].
В каждой деревне партизаны установили сеть контактов, с помощью которой получали предупреждения о деятельности полицейских. Жена одного партизана (выполнявшая обязанности курьера) из одной деревни близ Деречина (Слонимский округ) вспоминает: «Днем полицейские могли свободно разгуливать по деревне и получать еду от сельчан. Партизаны приходили только ночью, но они не могли быть уверены, ушли полицейские или нет. Могло так произойти, что зайдет партизан в какой-нибудь дом, а там ночует полицейский. Поэтому я ходила по дворам и узнавала, нет ли там полицейских»[794].
Партизанские агенты из числа местных жителей тайно передавали партизанам оружие и боеприпасы полицейских[795]. Некоторые полицейские, возможно, играли двойную роль вполне сознательно, чтобы обезопасить себя на случай, если в войне победит другая сторона. На послевоенных судебных разбирательствах бывшие полицейские нередко утверждали, будто регулярно снабжали партизан боеприпасами и информацией[796]. Однако разоблачение могло кончиться смертью, причем не только этого полицейского, но и всей его семьи. Для передачи оружия и информации партизаны часто прибегали к помощи детей. Для этих, по сути своей, взрослых заданий могли быть использованы комсомольцы[797].
Успех партизан безусловно в большой степени зависел от поддержки местного населения. Когда во второй половине 1942 г. соотношение сил на фронте начало меняться, активность партизан тоже возросла. Немецкие акции против евреев тоже способствовали увеличению числа людей, бежавших в леса и полных решимости оказывать сопротивление немцам. Некоторые немецкие сводки отмечают влияние этого фактора и подчеркивают необходимость вылавливать беглецов[798]. Между тем советские партизаны далеко не всегда радостно встречали бежавших к ним евреев. Пережившие войну евреи нередко описывали не слишком дружественное отношение к ним партизан, особенно если у них не было при себе оружия[799]. Некоторых беглецов антисемитски настроенные партизаны прогоняли или даже убивали. На Волыни националистически настроенные партизаны зверски уничтожили тысячи евреев, избежавших «ликвидации» в гетто[800].
Руководители советских партизан опасались, что большие группы еврейских беженцев истощат их продовольственные запасы, и это помешает им бороться с немцами. Среди евреев было очень мало бойцов, прошедших военную подготовку, а многие бежали в леса без всякого оружия[801]. Поэтому некоторые опытные партизаны презрительно относились к евреям, не годившимся, с их точки зрения, для военных действий. Так, капитан Черный, руководитель советских партизан в районе южнее Барановичей, «насмехался над евреями, уверяя, будто они отдали все свое золото и серебро немцам и работали на них, а в леса явились не воевать, а спасать свои шкуры». Он даже грозил расстрелять каждого десятого из еврейской партизанской группы за мнимый грабеж[802]. Лишь практические дела еврейских партизан могли преодолеть эти предубеждения.
Взвешенную оценку деятельности еврейских партизан дал один из партизанских руководителей Слонимского района: «Партизанский отряд, которым я руководил, не уступал в героизме и отличном выполнении заданий организованной сети русских партизан. Эти простые евреи, не имевшие понятия о том, что такое винтовка и что такое война, через несколько месяцев приспособились к обстановке и сделали большое дело — большое в том смысле, что, во-первых, не пошли на убой, во-вторых, показали всему миру, что евреи-солдаты — я бы не сказал лучше русских, но во всяком случае такие же, как русские и солдаты других национальностей»[803].
Учитывая враждебное отношение к евреям, решающее значение для их выживания имели их первые контакты с партизанами. С этой точки зрения группе евреев, избежавших «ликвидации» в Несвижском гетто, поистине повезло. На них случайно натолкнулся упомянутый выше Юзеф Мархвинский, уже вступивший в партизанский отряд в апреле 1942 г.: .
«В конце июня или июля 1942 г. — точно не помню — я возвращался с боевого задания и... из чисто партизанского интереса зашел навестить одного знакомого, который жил в 2 километрах севернее Несвижа. То, что я от него узнал, привело меня в ужас. Он рассказал, что накануне несвижская полиция убила всех евреев, оставшихся в живых после первой расправы, и тотчас шепотом продолжал: “Я спрятал у себя в сарае 17 человек, которые пришли ко мне ночью”. Он попросил меня взять их с собой, потому что каждую минуту сюда могут нагрянуть полицейские и убить этих людей, а заодно и всю его семью. Я быстро посоветовался со своим отрядом и, получив согласие, взял их с собой. Из этих 17 трое потом погибли, а остальные пережили войну»[804].
Еврейке, избежавшей «ликвидации» в лагере Лесная (южнее Барановичей) в марте 1943 г., тоже «посчастливилось встретить добрых людей», которые сочувственно отнеслись к ней, когда она с ребенком постучалась в дверь их дома в лесу. Они снабдили ее едой и одеждой, и она пошла дальше[805]. В Новогрудском гетто было известно, что бедная не-еврейская семья, жившая в 4 километрах от города, Хиклз (собачники), принимала в свой дом беглых евреев и помогала им связаться с партизанами Бельского. Джек Каган рассказывает: «Каждого еврея, которому удалось бежать из гетто и добраться до Хиклз, они прятали на день или два, а потом снабжали продуктами на дорогу. Хиклз поддерживали связь с партизанами Бельского и объясняли беглецам, как их найти. Позже немцы узнали о том, что делали Хиклз, убили их и сожгли все их имущество»[806].
Самоотверженную помощь евреям оказывали также баптисты. Вот что пишет об этом Шалом Холавски: «Встречи с баптистами были напоминанием о добре и восхищении. Это была религиозная секта, с благоговением относившаяся к Священному писанию и мессианской миссии еврейского народа. Они жили в духовном мире, отделявшем их от всех, кто жил по соседству, их жизнь была чужда ненависти и кровожадности, окружавших их. Местное население, как правило, уважало партизан — за их силу, за их оружие. С баптистами все было по-другому. Превыше всего для них был человек. Они уважали нас и наши идеалы и неизменно показывали нам, что считают за честь дать нам кров. Их сочувствие очень трогало еврейских бойцов. Они давали нам убежище и приют из человечности»[807].
Это, однако, было редким исключением. Большинству еврейских беженцев искать помощи было не у кого. Как говорил местному крестьянину один еврей из Миоры: «Убить нас хотели не только немцы. Большая часть поляков и белорусов хотели бы видеть нас мертвыми. А без помощи не-евреев организовать сопротивление евреи не могли»[808].
Чтобы выжить, еврейские семьи могли полагаться только на себя. В лесах создавались еврейские семейные лагеря. Самым известным из них был лагерь Тувии Бельского, который никогда не отказывал в убежище ни одному еврею и даже пытался спасти евреев из оставшихся гетто[809]. В январе 1943 г. партизан Посессорский, переодевшись в крестьянскую одежду, проник в лагерь Новый Свержень, подкупив немецкого часового бутылкой водки. Он связался со своими родственниками из подпольной организации и умолял евреев немедленно бежать из лагеря. Когда план прорыва был готов, подпольная организация оповестила всех, что пора бежать. Как пишет
Шалом Холавски, побег в основном удался: «По сигналу мужчины бросились к забору, тихо пролезли сквозь дыру и исчезли во тьме. Через некоторое время послышались выстрелы, но беглецы были уже далеко. Часть людей направилась к Налибокскому лесу, а большинство — к Копыльским лесам»[810].
Однако как видно из послевоенных свидетельств одного из беглецов, шансы выжить в лесах были невелики: «Посессорский повел свою группу на базу партизан. На следующий день 11 евреев отправили на операцию. Они попали в засаду. 8 человек было убито. Через несколько дней немцы устроили в лесу рейд. Несколько евреев из нашей группы утонули в болоте. Тех, у кого было оружие, сразу отделили от тех, у кого оружия не было. Им приказали идти добывать себе оружие самим, сказав, что у евреев много золота, и они могут купить себе оружие. Их оставили на месте, а отряд отправился дальше»[811].
Джек Каган тоже пишет о враждебности многих местных жителей к евреям: «Обстановка, в которой действовали партизаны Бельского, была враждебной. Христиане — и крестьяне, и горожане — были ярыми антисемитами и терпеть не могли евреев-партизан. Иногда их даже выдавали властям. Партизаны Бельского были вынуждены прибегать к жестоким ответным мерам — казнить доносчиков и сжигать их имущество. Это был единственный способ их запугать и показать им, что еврейская кровь стоит дорого»[812].
Зимой 1943 г. шестерым партизанам из отряда Бельского удалось захватить двоих полицейских из Новогрудка, когда те отправились в деревню навестить свою родню. Их допросили, и когда они признались, что участвовали в убийствах евреев, казнили[813]. В ходе другой операции возмездия группа евреев-партизан под командованием доктора Атласа сыграла ведущую роль в партизанском нападении на гарнизон Деречина в Слонимском районе в августе 1942 г. При этом было убито некоторое количество местных полицейских[814].
Подробные сводки из района Мир отражают дальнейшее усиление активности партизан осенью 1942 г. Было совершено много нападений на отдаленные производственные единицы, типа мельниц и поместий, которые плохо охранялись немцами. Целью этих рейдов было главным образом захватить запасы продовольствия и помешать немцам ими воспользоваться. Типичным примером является нападение на деревню Симаково близ города Мир 10 ноября 1942 г. Партизаны сожгли недавно брошенное шуцманством здание сторожевой заставы, 14 домов с надворными постройками, 7 сараев, набитых продовольствием, деревенский клуб, школу и церковь. Один теленок, 6 свиней и 13 овец сгорели в своих стойлах. Жителей, которые сотрудничали с немцами, избили и пригрозили им расстрелом[815].
По мере того, как численность, вооружение и дисциплина партизанских отрядов возрастали, они начали предпринимать открытые нападения на немецкие патрули и сторожевые заставы. В ответ немцы расправлялись с деревнями, которые они считали оплотом партизан. Осенью 1942 г. подразделения немецкого 15-го полицейского полка провели ряд жестоких акций в районе Бреста. Так, в деревне Заболотье одна из рот этого полка расстреляла 289 человек, сожгла 151 крестьянское хозяйство и захватила 700 коров, 400 свиней, 400 овец и 70 лошадей. Кроме того, немцы забрали много зерна и сельскохозяйственного инвентаря. После допроса было освобождено только пять семей[816]. Немецкая переписка из этого района свидетельствует о том, что даже полиция безопасности сомневалась в человечности подобных методов полиции охраны порядка[817].