Зная об этих глубоких анархических корнях, советские власти не торопились заранее планировать партизанское сопротивление; однако когда немцы продвинулись далеко вглубь советской территории, они вскоре поняли его потенциальное значение. Коммунистическая партия была особенно озабочена тем, чтобы взять под контроль все операции партизан. С этой целью 30 мая 1942 г. в Москве был создан Центральный Штаб партизанского движения[866]. Эти организационные усилия принесли свои плоды уже в следующем году, когда разрозненные группы сопротивления постепенно объединялись под общим централизованным командованием[867].
С точки зрения Москвы главными целями партизанского движения были нарушение коммуникаций противника и сбор разведданных о расположении его войск. Это особенно относилось к районам, непосредственно за линией фронта, где партизаны должны были оказывать прямую поддержку Красной армии. Другие долгосрочные цели — вести пропаганду на оккупированных территориях
Первейшей задачей партизанских отрядов была добыча оружия и продовольствия. Оружие вначале часто добывали, нападая на отдельных немцев или их пособников или на небольшие группы противника[869]. Необходимо было заботится о добыче припасов. Один бывших партизан вспоминает: «Когда мы в первый раз уходили в лес к партизанам, мы, конечно, брали с собой продукты из своей деревни. Но потом, чтобы выжить, продукты надо было отбирать у немцев. В каждой близлежащей деревне у нас был свой агент, и он сообщал нам, где можно раздобыть продукты. Мы брали продукты у местных жителей, но старались не оставить крестьян совсем без ничего»[870].
Положение крестьян, подвергавшихся поборам и партизан, и немцев, было поистине незавидным. Один местный крестьянин рассказывает: «Когда я работал в поместье, русские партизаны приходили и забирали продукты, коров, лошадей, свиней, хлеб, крупу и все, что им было нужно. Они голодали, потому что жили в лесу, и все продукты им приходилось брать в деревнях. Партизанский отряд состоял из бывших русских солдат и местных русских коммунистов. Я в то время часто ездил на санях в город отвезти продукты (дань) немцам. Я возил крупы. Другим крестьянам было велено сдавать немцам картошку или коров»[871].
Бывшие партизаны, естественно, утверждали, что подчинялись строгой дисциплине, и что самовольных реквизиций не было: «Партизаны обращались с людьми хорошо, их не грабили. Особенно хорошо вел себя наш отряд... То, что партизаны воровали, — это неправда. Если партизан попадался на воровстве, его казнили. Разбойничьих шаек в лесу не было»[872]. Однако неизбежные конфликты с крестьянами все же имели место. Это особенно ощущали на себе партизаны-евреи, которые постоянно сталкивались с возмущением крестьян христианского вероисповедания[873]. Шалом Холавски отмечает: «...К сожалению, доброе отношение крестьян встречалось реже, чем враждебное. Иногда мы не могли сдержать свой гнев. Командование всегда сурово наказывало тех, кто обижал крестьян»[874].
Жестокие люди встречались не только среди полицейских, но и среди партизан. Один еврей-врач вспоминал партизана, отличавшегося не только храбростью, но и звериной злобой и жестокостью: «Война превращала обычных людей в необычных. В мирное время их возможности оставались скрытыми, но в атмосфере насилия и опасности они вырывались наружу с непредсказуемой силой. Именно это произошло с Женькой. Я слушал его рассказы о бесчеловечности и голоде, которые он испытал в немецком лагере для военнопленных, где люди буквально съедали друг друга, и я постепенно понял, за что он так ненавидит немцев и так рвется им отомстить»[875].
Установление строгой дисциплины могло означать наказание партизан внутри самого отряда за грабежи и другие преступления, в том числе изнасилование. Даже в отряде Бельского бывали случаи, когда ради сохранения сплоченности отряда приходилось в назидание другим наказывать людей за неповиновение и измену[876].
Вследствие угрозы немецких патрулей советским партизанским отрядам приходилось постоянно быть начеку. Вокруг своей базы каждый отряд выставлял караул, чтобы вовремя предупредить о готовящейся атаке. Часовые стояли посменно, вахта обычно длилась четыре часа, отдых — восемь. Но зимой, чтобы не замерзнуть, спали обычно не более четырех часов подряд.
Тем не менее, благодаря тяжелому труду, на более или менее постоянных лесных базах партизанам удавалось наладить почти нормальную жизнь. Шалом Холавски вспоминает: «В Орлицких лесах партизанам жилось, можно сказать, неплохо. Все было организовано, убежища у нас были теплые, питание хорошее. Три раза в день давали хлеб, иногда кусок жареного мяса или кашу с жиром. Жиры защищали от холода и болезней. Всегда был горячий чай и картофельные оладьи»[877].
Широкомасштабные рейды, проводимые немцами с целью очистки территории от местного населения, отчасти играли на руку партизанам: вернувшись на обезлюдевшие места, они выкапывали картошку, которую не успели собрать крестьяне[878].
Тяжелой проблемой для партизан была борьба со вшами и с разными болезнями, а также уход за ранеными в антисанитарных условиях лесных лагерей[879]. Поэтому в партизанские отряды охотно принимали врачей-евреев, ценя их квалификацию. Некоторые женщины-партизанки выполняли обязанности медицинских сестер[880]. Лекарства и перевязочные материалы приходилось похищать в городах. Кроме того, советские самолеты сбрасывали медикаменты на тайные аэродромы (один из них функционировал в глубине Налибокского леса). Самолеты доставляли партизанам винтовки, боеприпасы, радиоприемники и радиопередатчики, офицеров и политруков, а иногда вывозили раненых[881].
Прямая связь способствовала дальнейшему усилению контроля Москвы над растущим движением советских партизан. По мере того, как Красная армия приближалась, а неизбежность ее победы становилась все яснее, советское влияние все глубже проникало в каждый партизанский отряд, и членство в компартии играло все более важную роль. Независимых руководителей вытесняли, а их последователи расходились по разным отрядам[882].
Порой в партизанских отрядах случались неожиданные встречи. В еврейке, которая однажды попросила принять ее в партизанский отряд в районе Барановичей, бывший следователь НКВД узнал арестантку, которую он незадолго до немецкого вторжения допрашивал в Минской тюрьме, куда советские власти посадили ее якобы за враждебную им политическую деятельность. Вначале женщину хотели расстрелять, как контрреволюционную шпионку, но командир отряда отложил расстрел и назначил ей испытательный срок, предупредив, что в случае измены ее в любой момент могут расстрелять[883].
Иногда немцы пытались добыть информацию о партизанах, засылая в лес своих шпионов. В случае разоблачения партизаны их тут же расстреливали, невзирая на то, что это могли быть женщины[884]. Партизаны так боялись, что эти агенты раскроют местонахождение их баз, что по подозрению в «шпионаже и предательстве» могли расстрелять ни в чем не повинных людей или политических противников Москвы[885]. С захваченными в плен немцами поступали точно так же. Шалом Холавски рассказывает о судьбе одного немецкого солдата, захваченного в трех километрах от его гарнизона: «Он умолял сохранить ему жизнь, Он показал нам фотографию своей жены и детей. Нам было его жалко, но мы понимали, что доставить его обратно невозможно. Мы расстреляли его на месте»[886]. Немцы знали, что подобная участь может ожидать каждого, и это, несомненно, способствовало падению их боевого духа. У оккупантов развивался синдром «осажденной крепости». Запертым в своих опорных пунктах солдатам бескрайние леса Белоруссии казались вражеской территорией, таившей неведомые угрозы. Впечатления одного немецкого служащего из медицинских частей хорошо передают это состояние: «Огневые точки вдоль железной дороги превращены в маленькие крепости. Около 2 часов пополудни близ Минска мы попадаем в район сильной партизанской угрозы. Каждый день взрывы, опрокинутые вагоны по всей железной дороге... Леса на 300-400 метров по обе стороны дороги вырублены»[887].
Чаще всего партизаны минировали железнодорожные пути и взрывали эшелоны с целью — пусть даже временно — нарушить немецкие коммуникации. В сводке начальника СС и полиции Каза-тина от 29 сентября 1943 г. сообщается, что партизаны заминировали и подорвали пути между станциями Казатин и Фастов. Эшелон сошел с рельсов, причем потерпели крушение 9 вагонов и сильно поврежден локомотив. 5 военнослужащих вермахта были тяжело ранены и отправлены в Казатин[888]. Для охраны железных дорог в дополнение к жандармерии и шуцманствам немцы использовали вспомогательные полицейские подразделения. В некоторых районах они назывались «отрядами защиты железных дорог»
Во второй половине 1943 г. советские партизаны, действовавшие в тылу немецкого Центрального фронта, проводили массированную атаку на немецкие железнодорожные коммуникации. Из докладов партизан следует, что между августом 1943 и январем 1944 г. на территории Белоруссии было разрушено 200.000 рельсов. В этих операциях участвовали отряды белорусских партизан численностью свыше 70.000 человек[890]. Активную роль в этих нападениях играли еврейские партизаны[891]. Во время летнего наступления 1944 г. согласованные нападения партизан на немецкие коммуникации вновь поддерживали наступательные операции Красной армии.
Типичным примером заметного роста партизанского движения в последние месяцы оккупации является история Отряда имени Ворошилова. Он был сформирован в феврале 1943 г. из небольших местных групп, оперировавших в Брестском округе. Первоначально в отряд входили местные жители и бывшие красноармейцы, которые скрывались на оккупированной немцами территории. К концу июня 1943 г., когда отряд был подчинен Бригаде имени Сталина, его численность составляла 121 человек. Аетом набор продолжался, и к сентябрю 1943 г. в отряде было уже 337 человек. Новобранцы в основном были местными жителями и дезертирами из немецких гарнизонов, в том числе казаками, которые дезертировали поголовно.
В этом районе партизаны нападали на немецкие гарнизоны и на линии железной дороги. Более мелкие отдаленные гарнизоны немцам даже пришлось оставить, а реквизиции в сельской местности проводить силами больших вооруженных групп. К осени 1943 г. крупным атакам стали подвергаться даже главные немецкие гарнизоны. К моменту освобождения в июне 1944 г. в отряд имени Ворошилова вошли новые партизанские группы, и его численность достигла 588 человек[892].
Из имеющихся источников можно почерпнуть представление о национальном составе различных партизанских отрядов. Осенью 1943 г. в Бригаде имени Сталина (район Бреста) насчитывалось почти 1000 партизан, причем евреи составляли всего 3%, русские — 32%, белорусы — 38% и украинцы — 10%[893]. В некоторых отрядах, организованных евреями в Налибокском лесу, процент евреев был значительно выше. Среди 8000 партизан, действовавших в районе Ивенец—Лида (Налибокский лес), на 1 сентября 1943 г. евреев было более 12%[894], что отражало успех еврейских семейных лагерей в этой местности. Если учесть, что к этому времени немцы сократили местное еврейское население приблизительно в 10 раз, видно, что много оставшихся в живых евреев участвовало в партизанском сопротивлении. Согласно официальным данным, в 1944 г. в Белоруссии было приблизительно 370.000 советских партизан. Из них от 4 до 5% (свыше 15.000) составляли евреи[895].
Согласно оценкам Шмуэля Спектора, в конце 1943 г. на Волыни из 13.700 партизан 14% были евреи. Эта цифра частично отражает крайне слабую поддержку советских партизан со стороны местного христианского населения[896]. В других районах Украины евреев в «красных» партизанских отрядах было значительно меньше. Вообще партизанское движение на Украине было значительно слабее белорусского. Главные партизанские бастионы находились в лесистых районах Сум, Чернигова и Житомира в пределах северного сектора советской территории до 1939 г. Согласно недавним оценкам, там насчитывалось всего 150.000 партизан и тайных агентов, причем в сравнении с общим составом населения Украины, среди них преобладали русские и жители городов[897].