Книги
Пособники Холокоста. Преступления местной полиции Белоруссии и Украины 1941-1944 гг
Источник: WCU 93/1, Appendix II/l-ll
После войны некоторым бывшим полицейским удалось взять с собой на Запад жен, но более распространенными оказались случаи двоеженства, когда новые браки заключались без развода с супругами, оставленными на Востоке. Изредка в Польшу или в Советский Союз приходили письма родным и друзьям, но переписка таила серьезную угрозу, так как могла раскрыть местопребывание беглецов КГБ, где много лет не закрывали заведенные на них судебные дела.
В конце войны многие бывшие полицейские смешались с миллионами перемещенных лиц в немецких лагерях. Более 600.000 советских перемещенных лиц предпочли остаться на Западе[978]. Большинство бывших советских перемещенных лиц составляли люди, депортированные на принудительный труд в Германию. Поэтому коллаборационистам было относительно нетрудно утверждать, будто они до депортации в Германию работали на своих фермах, а потом потеряли (или подделали) свои документы. Несмотря на то, что по правилам, установленным ООН, бывшие коллаборационисты лишались статуса перемещенных лиц и тем самым возможности эмигрировать, многим удалось выскользнуть из этой сети. Учитывая огромные массы людей, провести эффективную проверку было трудно. Данные, имеющиеся в Берлинском центре документации, и списки подозреваемых в военных преступлениях (CROWCASS) содержат весьма скудную информацию о коллаборационистах с Востока[979]. Среди 90.000 европейских «добровольных рабочих», эмигрировавших в Британию между 1945 и 1950 гг., несомненно, было какое-то количество бывших полицейских[980]. Даже еврейские группы, упорно добивавшиеся права иммигрировать в США в качестве перемещенных лиц, невольно помогли некоторым пособникам нацистов из Восточной Европы проникнуть в Америку в числе почти 400.000 перемещенных лиц, прибывших туда к 1952 г.[981]
С экономической точки зрения судьба местных жителей, оставшихся в Советском Союзе, оказалась незавидной. Местная эконо-
мика была разрушена в немалой степени вследствие потери еврейских ремесленников и торговцев. Советская плановая экономика могла распределять основные потребительские товары более или менее равномерно, но «предметы роскоши» стали прерогативой тех, кто имел партийные связи. Чтобы обеспечить хоть какой-то приемлемый жизненный уровень, многим пришлось обращаться к черному рынку.
Рассказ женщины из окрестностей Деречина, которая вышла замуж за бывшего партизана, отражает материальное положение многих крестьян в конце войны: «С. был старше меня, но мы были из одной компании. У меня был другой парень. Но после войны С. вернулся нищий, как церковная мышь. У него остался только старый дом, который надо было перестраивать. Дело в том, что когда его семью убили, полицейские забрали из дома все, даже одежду. Они забрали даже всех кур, свернули им шеи и увезли на телегах. Я пожалела С. и вышла за него замуж»[982].
Интересно сопоставить то, что пришлось пережить после войны местным полицейским, с соответствующим опытом оставшихся в живых белорусских и украинских евреев. Многие евреи уходили на Запад не только для того, чтобы избежать преследований, но и для того, чтобы оставить позади прошлое. Множество факторов влияло на их решение эмигрировать и не в последнюю очередь — надежда попасть в Палестину.
Даже в последние дни оккупации евреев, живущих в лесах, подстерегали опасности. Летом 1944 г., когда Красная армия начала свое наступление, партизаны часто сталкивались с немецкими фронтовыми частями, бежавшими на запад, чтобы избежать окружения. Например, однажды утром на лагерь Бельского в Налибок-ском лесу внезапно натолкнулась большая группа немецких солдат. Стреляя во все стороны и бросая гранаты в хижины, немцы убили девять партизан. Впрочем, немцы просто «шли мимо»; вскоре они были атакованы другим партизанским отрядом. Части Красной армии, преследовавшие немцев, появились на следующий день, партизаны радостно приветствовали красноармейцев как своих освободителей[983].
Но для многих из партизан приход Красной армии означал мобилизацию и еще несколько месяцев полного опасностей преследования немцев вплоть до Берлина. Многие доблестные партизаны были убиты и ранены на пути к окончательной победе. Предвидя такую опасность, Тувиа Бельский вопреки приказам распустил свой отряд, дав таким образом возможность некоторым партизанам избежать призыва в Красную армию, нанявшись на работы, где от призыва освобождались. На него донесли в НКВД, и он через Румынию сумел бежать в Палестину[984].
Для евреев возвращение из лесов было очень печальным: «Я помню день освобождения. Он был дождливым. Мы с двумя детьми шли пешком за телегой. Когда мы вошли в деревню, у меня появилось такое чувство, будто мы должны просить прощения за то, что остались в живых. Вся деревня состояла из одной длинной улицы. В середине жили евреи, а на окраинах не-евреи, белорусы. Они стояли и смотрели на нас, словно мы были призраки, явившиеся с того света. Они уже привыкли к мысли, что нога еврея больше никогда не ступит на землю их деревни»[985].
На Волыни сохранявшаяся угроза со стороны УПА (Украинская повстанческая армия) заставила оставшихся в живых евреев искать безопасности в более крупных городах, особенно в Ровно, где поначалу собралось свыше 1000 евреев. Согласно подсчетам Шмуэля Спектора в этой области осталось в живых всего 3500 евреев. К концу года они стали переселяться в Польшу. Это продолжалось несколько лет, пока в Ровно не осталось почти ни одного местного еврея[986]. Сразу после войны гражданам бывших восточных польских провинций была предложена возможность «репатриироваться» во вновь образованное Польское государство, и этой возможностью воспользовалось много евреев[987]. Впрочем, для них Польша была всего лишь промежуточной станцией по пути на Запад. Никуда не исчезнувший польский антисемитизм достиг высшей точки в июле 1946 г. во время погрома в Кельце, унесшего жизнь 42 евреев. Много евреев было ранено. Это еще более подвигло выживших продолжить свой путь в поисках нового пристанища[988].
О том, куда после войны переселялись белорусские евреи, дают представление данные об эмиграции более 50 евреев из района Мира (см. Таблицу 8.2). Больше всего евреев переехало в Палестину, где они приняли участие в создании нового государства Израиль. Другими популярными среди эмигрантов странами были США и Канада, несмотря на существовавшие там иммиграционные ограничения. Другими основными регионами, принимавшими иммигрантов из Европы, были Южная Америка, Южная Африка и Австралия[989]. Три еврея, остававшиеся в Польше до середины 1950 гг., к 1970 г. покинули ее, что отражало трудности, с которыми они там столкнулись.
Таблица 8.2
Пункты эмиграции уцелевших евреев из Мира (установленные)
Источник: WCU 93/1
Меньше всего уцелевших евреев осталось в Советском Союзе. В Новогрудке, где до войны еврейская община насчитывала около 6000 человек, в настоящее время живет всего 5 евреев[990]. Значительные препятствия эмиграции советских евреев сохранялись вплоть до 1989 г., хотя в 1970-е гг. некоторые послабления были все же сделаны. Здесь, как и в остальных регионах Восточной Европы, периодические всплески антисемитизма заставили многих евреев отказаться в какой-то мере от своей национальной идентичности. Официальная советская пропаганда предпочитала вообще отрицать страдания евреев — жертв холокоста. Надписи на надгробьях многих еврейских могил характеризуют погребенных там просто как «мирных советских граждан»[991].
В первые недели и месяцы после освобождения многие евреи участвовали в опознании местных коллаборационистов и как следователи, и как свидетели. Свидетельские показания уцелевших евреев можно найти в советских судебных протоколах из районов Бара-новичей и Бреста. Они относятся большей частью к 1944 и 1945 годам. Освальд Руфайзен вспоминает, что осенью 1944 г. он писал для НКВД подробный отчет о своей службе в полиции[992]. Одна еврейка из Давидгродека работала следователем НКВД до того, как подала просьбу разрешить ей эмигрировать[993].
Точное число лиц, которые в Советском Союзе были преданы суду за коллаборационизм, неизвестно, но оно безусловно достигает нескольких десятков тысяч[994]. В районах, положение в которых автор данного исследования подробно разбирает, были заведены судебные дела на большинство лиц, работавших на немцев и оставшихся в Советском Союзе (или вернувшихся туда) после войны. Наказание грозило не только местным полицейским, но и членам отрядов самообороны (Самоохова) и особенно сельским старостам, а также лицам, служившим в гражданской администрации. Приговор обычно определял такие меры наказания: не менее 10 или 15 лет каторжных работ за службу у немцев и 25 лет или даже смертная казнь за более тяжкие преступления против государства и гражданского населения. В середине 1950-х многие осужденные, отбыв 5 или 10 лет заключения, были освобождены.
В 1947 г. смертную казнь в Советском Союзе временно отменили, так как было сочтено, что в мирное время необходимость в ней отпала[995]. Это означало, что некоторые коллаборационисты, осужденные за убийство, отбывали длительные сроки заключения в советских тюрьмах. Однако к 1950 г. смертная казнь была введена вновь. Еще в 1980-х гг. некоторые военные преступники были казнены. Например, начальник местной полиции Устиновки (близ Кировограда), Мефодий Марчик, был опознан одним местным жителем, который, приехав в другой украинский город, встретил его на улице. После продолжительного следствия Марчик предстал перед судом и в 1958 г. был казнен[996].
О методах советского следствия можно судить по жалобам некоторых обвиняемых. Отдельные заключенные жаловались на психологическое давление — например, ночные допросы и лишение сна с целью добиться признания[997]. Дитер Поль отмечает многочисленные случаи жестокого обращения с заключенными во время допросов[998]. Не было бы ничего удивительного, если бы некоторые служащие НКВД дали бывшим полицейским возможность испытать на себе собственные методы, вроде избиений во время допросов[999]. Часто короткие признания скорее всего получены в результате многочасовых допросов, а стоящие под ними подписи явно сделаны нетвердой рукой. Почти ритуальные признания вины не внушают особого доверия. Однако большинство изученных дел не оставляет сомнения в том, что подозреваемые в той или иной форме служили немцам. В судебных материалах часто имеются документальные доказательства в виде анкет из захваченных личных дел подсудимых