Что касается показаний свидетелей, а не протоколов допросов обвиняемых, то ошибки в расшифровках стенограмм следует рассматривать не как нарочитые манипуляции, а скорее как результат небрежности или низкого уровня образования следователей. В первые послевоенные годы наблюдался дефицит не только профессиональных судей и следователей, но даже дефицит бумаги. Уровень доказательности в советском судопроизводстве был не слишком высок, и показания свидетелей часто основывались на слухах. Однако проводились и подробные расследования с целью установить факты, особенно в случаях, когда преступления носили не только уголовный, но и политический характер. Преступниками считались те, кто носил военную форму противника, принимал присягу или участвовал в рейдах — наравне с непосредственными исполнителями конкретных преступлений.
Более подробную документацию о судебных процессах над военными преступниками можно найти в тех регионах восточной Польши, которые в 1945 г. были переданы Советскому Союзу. В офисе бывшей Главной комиссии в Варшаве (INRW) хранятся дела 400 лиц из западных областей Белоруссии и Украины. Большинство этих дел относится к концу 1940-х и началу 1950-х годов. Вторая серия процессов проводилась в 1960-х и 1970-х годах, а некоторые даже позднее. К 1960 гг. следствие начали вести более тщательно и выводы стали более обоснованными, как в советских, так и в польских судах. В ходе этих польских процессов некоторых подсудимых даже оправдали, и на последних судах степень персональной ответственности оценивалась более тщательно.
Поскольку многие палачи и их жертвы бежали в Польшу, некоторые военные преступники были опознаны в результате случайных встреч. Так, например, одного коллаборациониста из Давидгроде-ка узнал на базарной площади в Клацке (Нижняя Силезия) оставшийся в живых еврей. От этого человека польские власти получили информацию, благодаря которой были арестованы и осуждены многие крупные коллаборационисты из Давидгродека[1000]. Уцелевший еврей из Мира вспоминает, как в Польше его вызвали в полицию, чтобы помочь в опознании арестованных местных коллаборационистов[1001].
Как относились уцелевшие жертвы к своим бывшим мучителям? Многие оставшиеся в живых естественно испытывали чувство ожесточения к своим бывшим соседям, которые охотно служили орудием нацистов в кровавых убийствах евреев. В мемуарах партизан часто звучит мотив личной мести, побуждавшей их расправляться с немцами и местными полицейскими. На решение евреев эмигрировать не в последнюю очередь оказывал влияние страх перед антисемитизмом, все еще живучем среди местного населения. Взгляды многих евреев, участвовавших в зачастую болезненных для них следственных мероприятиях, пожалуй, убедительнее всего выразил один из переживших войну: «Я чувствую, что пойманных преступников должна постичь справедливая кара, и я обескуражен, когда правосудие не свершается. Но я не жажду мести. Месть превратила бы меня в одного из них»[1002]. Такое же стремление добиться справедливости, а не отомстить вдохновляла неустанные расследования Симона Визенталя, проводимые из его офиса в Вене[1003].
К сожалению, нельзя сказать, что всех местных коллаборационистов постигла заслуженная кара. Подобно немецкой карательной системе, которая часто обрушивалась на ни в чем не повинных жителей, оставшихся в «партизанской» деревне после ухода самих партизан, советское правосудие тоже часто вылавливало тех, кто был менее всего виновен и поэтому не считал нужным бежать на Запад. В то же время главные пособники благополучно бежали в Германию или оказывались в союзническом лагере военнопленных. Союзники опасались, что в Советском Союзе наказание могут понести невинные люди, и поэтому многим преступникам удалось избежать возвращения на родину.
Равным образом достойно сожаления, что в конце войны евреи, пожелавшие эмигрировать, сталкивались с гораздо большими препятствиями, чем жители Восточной Европы других национальностей. Например, при выборе иммигрантов западные правительства отдавали предпочтение жителям Прибалтики, как более ценному «расовому материалу». Начало «холодной войны» и использование коммунистическими странами проблемы военных преступлений в целях пропаганды и шпионажа позволило многим коллаборационистам, не боясь разоблачения, спокойно дожить свою жизнь на Западе. Лишь после окончания «холодной войны» появилась возможность разыскать и предать суду тех немногих полицейских коллаборационистов, которые еще были живы. Эти процессы теперь близятся к своему естественному завершению — скоро судьей им будет только история.
Глава 9
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Местный коллаборационизм в Холокосте
Историки все чаще сходятся во мнении о необходимости пересмотра некоторых широко распространенных представлений о том, как осуществлялся Холокост. По осторожной оценке Хилберга, в течение 1941-43 гг. на территории в пределах довоенных (на май 1941 г.) границ Советского Союза около 2.000.000 евреев было расстреляно в ямах недалеко от их домов[1004]. Роль, которую сыграли при этом пресловутые эйнзатцгруппы, детально отражена в их собственной обширной документации. Однако летом и осенью 1942 г. по вышеуказанной территории прокатилась так называемая «вторая волна» расправ. В Западной Белоруссии и на Украине «вторая волна» оказалась еще более губительной, чем первая, так как она накрыла и уничтожила почти все гетто, кроме нескольких основных трудовых. Цель нацистов состояла в том, чтобы сделать эти регионы
Организация и исполнение «второй волны» в указанных областях были более тщательными, чем в акциях 1941 г. «Вторую волну» координировали и осуществляли региональные начальники СС и полиции с помощью уже созданных ими постов полиции безопасности. Для выполнения этого страшного мероприятия на огромных восточных просторах требовалась значительная поддержка подразделений полиции охраны порядка и местных коллаборационистов. В операциях были задействованы не только мобильные батальоны полиции порядка и шуцманств, важную роль играла также немецкая жандармерия и ее местные полицейские пособники
Участие жандармерии и местной полиции в основном сводилось к оказанию помощи полиции безопасности по сбору евреев и охране мест казни. Иногда местные полицейские сами пускали в ход оружие, расстреливая евреев у ям, но главная задача жандармерии и местной полиции состояла в том, чтобы после расстрелов довести работу до конца, т. е. найти и уничтожить всех, кто тем или иным путем сумел избежать казни. Например, в «Книге памяти города Глубокое» говорится, что «полицейские целыми днями и неделями без устали разыскивали спрятавшихся или сбежавших евреев»[1006]. Систематическое участие местной полиции зафиксировано в таких местах, как Глубокое, Новогрудок, Полесье, Волынь и Житомир, т. е. на большей части заселенных евреями территорий Западной Белоруссии и Украины.
Кем же были местные коллаборационисты, столь активно участвовавшие в нацистском геноциде на Востоке? На территориях, находившихся под контролем немецкой гражданской администрации, активными участниками расправ были люди из числа тех 25.000, которые в первые месяцы оккупации добровольно поступили на службу в местную полицию. Из них 2000 человек к июлю 1942 г. были унтер-офицерами, но многие впоследствии были в знак признания их заслуг и по мере роста численного состава шуцманств повышены в звании[1007]. Вначале в полицию поступали те, кто стремился отомстить советской власти и регулярно получать жалованье. Сам характер работы привлекал националистов, честолюбцев, местных хулиганов и антисемитов, а иногда и бывших уголовников. Но среди добровольцев встречались и простые крестьяне, предпочитавшие рутинную караульную службу тяжелому труду на земле.
Жестокие преступления этих местных полицейских подробно и наглядно отражены на страницах настоящей книги. Разнообразные использованные источники — немецкие рапорты и доклады, протоколы послевоенных судебных процессов, показания многочисленных свидетелей — евреев и не-евреев — не оставляют сомнений в том, что касается общей картины. Многие свидетели утверждают, что полицейские коллаборационисты обращались с евреями более жестоко, чем немцы[1008], а также бессердечно расправлялись с женщинами и детьми.
Однако это сборище палачей было далеко не однородным. Некоторых индивидуумов можно охарактеризовать как «заядлых убийц». Они добровольно исполняли «карательные» обязанности ради возбуждения и сознания собственной власти, которые это им давало. Эти люди презирали человеческую жизнь. Другую значительную группу коллаборационистов составляли начальники местных унтер-офицеров, отдававшие приказы от имени немцев. Не все они отличались чрезмерной жестокостью, но, командуя нижестоящими, готовы были убивать ради наград и продвижения по службе. Именно такие преступники были, скорее всего, склонны связать свою судьбу с немцами и впоследствии бежать с ними на Запад, понимая, что в случае прихода Красной армии рассчитывать на пощаду им не придется. Роль остальных добровольцев источники характеризуют менее определенно, поскольку многие из них по вполне понятным причинам на допросах утверждали, будто всего лишь подчинялись приказам.
С лета 1942 г., когда усилилась партизанская война, немцы стали все чаще прибегать к принудительному набору молодых людей в местную полицию, опасаясь, что в противном случае те могут примкнуть к партизанам. Такие новобранцы особого рвения не проявляли и особым доверием немцев не пользовались. Некоторые новобранцы активно участвовали в уничтожении семей партизан — порой из мести за убитых родственников и друзей. Другие, напротив, неохотно выполняли свои обязанности и при первой возможности бежали к партизанам. Многие рекруты не ушли с отступавшими немцами и по иронии судьбы именно они подверглись жестоким наказаниям, которые советские власти предназначали всякому «пособнику».
Значение антисемитских настроений среди активных полицейских и местных жителей оценить нелегко. Судя по имеющимся источникам, антисемитизм был всего лишь одним из множества мотивов, определивших их поведение. Другими мотивами представляются жадность, алкоголизм, антикоммунизм, карьеризм и влияние среды. И немецкая и местная антисемитская пропаганда не без успеха связывала евреев с мнимым «иудейско-большевистским» заговором, что, несомненно, находило отклик среди тех, кто пострадал от советских репрессий. Непродолжительная советская оккупация обострила в бывших польских землях этнические противоречия, а быстрые политические и экономические изменения и особенно массовые советские депортации ослабили социальные связи. Многих поляков особенно возмущало, что некоторые евреи заняли их должности в местной администрации и даже в полиции. Они предпочитали не замечать, что советские репрессии затронули еврейский бизнес, еврейские организации и еврейских беженцев не менее жестоко, чем их самих.
Сомнительно, однако, что соучастники нацистских злодеяний руководствовались только мотивами расовой ненависти. Аналогичная кровожадность и равнодушие к человеческой жизни местные полицейские проявляли и по отношению к другим жертвам, которые вовсе не были евреями. Цыган, военнопленных, членов семей партизан и даже русских («восточников»), т. е. всех, кого немцы считали «враждебными элементами», постигла такая же участь.
Дискриминация евреев всегда была характерной чертой русской истории. В конце XIX и в начале XX века она привела к чудовищным вспышкам насилия. В период гражданской войны в России свыше 100.000 евреев были убиты в погромах, учиненных главным образом поляками, украинцами и русскими белогвардейцами[1009]. В критических обстоятельствах евреи научились прятать свои ценные вещи, уходить в леса, а в случае необходимости даже бороться с погромщиками. В мирное время на территориях, находившихся под властью поляков, для развязывания кровавых погромов присущего населению глубинного антисемитизма было недостаточно[1010]. Но этого скрытого антисемитизма вполне хватило для того, чтобы немцам легко было найти достаточное количество желающих принять участие в расправах. А остальные местные жители не прочь были поживиться «бесхозным» имуществом убитых евреев.
В воспоминаниях уцелевших евреев снова и снова возникает тема изоляции и одиночества, которые они испытали во время Холокоста. Отсутствие тесных связей с христианами привело к тому, что в час нужды им почти не у кого было искать помощи. Предательство соседей угнетало их больше, чем ненависть чужаков-немцев, с которыми они имели мало непосредственных контактов. В обстановке, когда не только местные полицейские, но и некоторые местные крестьяне готовы были выдать еврея за несколько килограммов соли[1011], каждая случайная встреча могла закончиться смертью. На самом деле, многие евреи обязаны своим спасением христианам, которые, один за другим, помогали им, рискуя собственной жизнью, о чем большинство уцелевших с благодарностью вспоминают[1012], — но всего лишь одного случая предательства было достаточно, чтобы лишить еврея всякой надежды на спасение.