По мере того, как полицейские операции стали направляться не только против евреев, но и против остатков местного населения, шуцманства становились все менее надежными. Начальник окружной жандармерии Бреста в августе 1942 г. жаловался, что шуцманы в Озятах и Радваничах не хотят рисковать своей жизнью в бою с партизанами[838]. Если полицейских заставали спящими на посту, их могли избить[839]. Шуцманов обычно селили в бараках и посылали нести патрульную службу большими группами — не только ради их безопасности, но и для того, чтобы им было труднее дезертировать.

Один бывший полицейский, завербованный в полицию по призыву, утверждал, что немцы ему не доверяли. Его явно взяли в полицию главным образом для того, чтобы он не присоединился к партизанам: «В 1943 г. полиция Деречинского гарнизона окружила нашу деревню и забрала молодых людей служить в полицию. Они отвели нас в Деречинский гарнизон, оставили там и пригрозили, что если мы попробуем бежать, они расстреляют нашу родню. Они нам не доверяли. Меня ставили охранять мельницу, войсковую лавку и другие места. На акции нас не брали. Если бы брали, партизаны убили бы нас, а я вот выжил. Однажды, когда я был в полиции, на акцию отправились 32 полицейских, а вернулись только 10. Остальные были убиты. Мне немцы не доверяли, они подозревали, что я могу убежать к партизанам»[840].

Обнаружено свидетельство о случае, когда группа полицейских отказалась участвовать в расстреле семей местных партизан. В декабре 1943 г. гарнизон Полонка в составе 30 человек отправился на анти-партизанскую акцию в деревню Тешевла. По словам одного полицейского они рассредоточились и со всех сторон окружили ферму:

«После обыска из дома вывели пожилого мужчину и пожилую женщину — отца и мать партизана. Больше никого на ферме не было... Во дворе командир полиции приказал кому-то (кому — я не знаю) их расстрелять, но те отказались. После этого между командиром и полицейскими началась перебранка. [Командир] обозлился и приказал, чтобы их расстреливали только начальники полицейских участков»[841].

После этого обоих стариков расстреляли командир полиции, его помощник и трое командиров отделений, которые составили расстрельную команду[842]. Аналогичный случай неповиновения произошел в районе Бреста. Один местный полицейский заявил начальству, что он — баптист и потому не станет стрелять в убегающего пленного. Его арестовали и отправили в Брест. Дальнейшая его судьба неизвестна[843].

Одним из главных мотивов участия полицейских в карательных акциях была надежда получить добычу. Один бывший полицейский вспоминает сцену после расстрела человека, заподозренного в партизанской деятельности в районе Несвижа: «После того, как коровник загорелся, все полицейские, в том числе и я, бросились хватать имущество расстрелянного»[844]. В деревне Гумнищи (район города Новая Мышь) в доме одной женщины нашли боеприпасы. Женщину и двух ее сыновей расстреляли. «После казни этой женщины полицейские забрали ее имущество а потом подожгли дом и свинарник. Они взяли велосипед, граммофон и другие вещи»[845].

Шуцманы бежали к партизанам довольно часто. Для тех, кто служил недалеко от дома, бежать было легче, потому что среди партизан у них были знакомые, которые могли за них поручиться[846]. Однако последствия для семей дезертиров часто бывали катастрофическими. Как вспоминал на суде один полицейский из Несвижа: «Я не ушел к партизанам, потому что боялся за свою семью... Когда я подписывал письменное обязательство, в полиции меня предупредили: “если ты убежишь к партизанам, мы расстреляем твою родню и сожжем твое хозяйство”»[847].

Эти угрозы часто выполнялись. Осенью 1943 г. после дезертирства одного местного полицейского из деревни Жуковичи (в районе Мир), полицейские застрелили его мать, младшего брата и двух сестер (одной из них было 13 или 14 лет)[848].

Другой мишенью для полицейских были семьи тех, кто ушел из дома к партизанам[849]. Найти такие семьи было нетрудно, особенно если в деревне имелись доносчики. В таких случаях семьям тоже приходилось прятаться. Рассказывает жена одного бывшего партизана: «В нашей деревне было всего два партизана — мой муж и Г. Он был холостой. Жены партизан обычно уходили в подполье. Мой муж и Г. ушли к партизанам в один день. Свою мать и брата Г. спрятал от полиции в одной лесной деревушке. Но полицейские из Золотеева нашли брата Г. и убили его. После этого немцы и полицейские убили родню моего мужа, С. и двух партизан. А потом в нашей деревне партизаны убили семью полицейского»[850].

В ноябре 1942 г. начальник полиции охраны порядка Западной Белоруссии приказал укрепить большие полицейские посты[851]. Более мелкие дальние гарнизоны надлежало оставить, потому что в случае неожиданной атаки партизан их уже невозможно было удержать. Когда немецкий контроль отдаленных деревень ослабел, полицейские стали перевозить свои семьи в главные укрепленные посты. В июне 1943 г. один полицейский попросил перевести его из Полонки в Новую Мышь, потому что его отец, мать, брат и сестра, боясь партизан, переехали туда из деревни Шпаковцы[852].

С целью противостоять нападениям партизан немцы создали в городах и деревнях различные подразделения самообороны — например, в городе Турец (район Мир) в 1943 г. была учреждена «Са-моохова» (ополчение). В эти подразделения призывали всех мужчин старше 17 лет, которые не служили в полиции. Большая часть этих людей была в возрасте от 30 до 50 лет[853]. Патрульную службу они не несли, но по ночам стояли в карауле. Главной проблемой для этих импровизированных отрядов самообороны был недостаток оружия. Один такой караульный из Черека близ Бреста вспоминал: «...Однажды ко мне подошел помощник старосты и спросил, как дела. Я сказал, что стоять на часах без оружия очень страшно. Он вытащил из кармана две ручные гранаты, помахал ими и сказал: не бойся, у нас найдется, чем встретить бандитов»[854].

Основными тактическими приемами полиции были патрулирование и устройство засад с целью захватить партизан врасплох. Были созданы специальные мобильные — верховые, велосипедные, моторизованные группы — так наз. поисковые взводы (Jagdziige) — для быстрого реагирования на сообщения о партизанских действиях. Особенно важно было укрепить посты, подвергавшиеся атакам.

История полицейского гарнизона в Сейловичах близ Несвижа в 1943 г. является наглядным примером растущей силы партизан. Первая атака партизан в мае 1943 г. была отбита, но вторая атака, предпринятая вскоре после первой, оказалась более успешной благодаря тому, что один из полицейских был агентом партизан. Он сумел не только вывести из строя оружие полицейских, но и подложить мину, которая взорвалась в помещении самого полицейского участка. После этого он бежал к партизанам. Через два дня полицейский отряд из Несвижа убил всю его семью. В ходе сентябрьской атаки того же года несколько полицейских были захвачены, а нескольких насильно завербованных в полицию новобранцев приняли в партизанский отряд[855].

Не все немцы были в неведении относительно причин ослабления их влияния. В докладе, адресованном (в начале 1942 г.) Главному Управлению Имперской Безопасности (RSHA) в Берлине, приводится четыре причины остывания энтузиазма, с которым местное население на первых порах встречало немецкие войска. Во-первых, крушение надежд националистов на независимость; во-вторых, заметное снижение жизненного уровня, в-третьих, неудачи немцев на фронте и, в-четвертых, вступление в войну Америки. Результатом воздействия всех этих факторов на местное население стало растущее сопротивление депортации в Германию, невыполнение правил принудительного труда и растущая поддержка партизан, включая акты саботажа[856].

Развитие советского партизанского движения постепенно сужало пространство для маневра немецкой гражданской администрации. Несмотря на то, что она продолжала собирать дань со всех оккупированных районов, укрепить свою власть она уже не могла[857]. Ганс фон Хомейер, посетивший Украину в январе 1943 г., передал свои соображения Рейхсминистру Адольфу Розенбергу. С точки зрения этого ветерана нацистской партии необходимо срочно изменить политику и персонал. В противном случае продолжающееся отчуждение населения и рост активности партизан приведут к тому, что в 1943 г. будет собрана лишь малая доля продовольствия, которое было получено для Рейха и вермахта в 1942 г.: «Окончательно обратить европейский народ в рабство невозможно, особенно до тех пор, пока наши силы связаны». Он часто спрашивал коллег, что они стали бы делать, если бы с Германией обращались так, как Германия обращается с Украиной. Ответ был такой — «мы все ушли бы в партизаны». На позитивные предложения вроде земельной реформы или расширения школ администрация всегда смотрела косо. Армия обращалась с населением лучше, чем гражданская администрация[858].

Розенберг в свою очередь в начале 1944 г. жаловался Рейхскомиссару Эриху Коху, что неразборчивые репрессивные меры влекут за собою лишь усиление партизан:

«В интересах подавления партизан крайне необходимо четко отличать партизан от гражданского населения. Опыт показал, что репрессии, основанные на одних лишь подозрениях, ни в коей мере не ослабляют исходящую от партизан опасность. Напротив, многочисленные доклады показывают, что о репрессиях против гражданского населения в местностях, занятых партизанами, скоро становится известно всем, и это приводит к тому, что при приближении немецких войск население от страха покидает свои дома вместе с партизанами. Следствием этого является нежелательное усиление партизан. Часто сообщалось также, что репрессии против лиц, чья вина не была доказана, приводят к ухудшению отношения (к немцам) со стороны не только местного населения, но и со стороны шуцманств и вспомогательных сил, находящихся на данной территории»[859].

Признавать свои ошибки немецкие полицейские чиновники начали только задним числом. Например, начальник полиции Минска Курт фон Готтберг во время эвакуации в июне 1944 г. сделал подробный доклад о своем опыте в период оккупации. Он отметил, что в сентябре 1941 г., когда вермахт передал гражданской администрации контроль над территорией за линией фронта, все считали, что советская система скоро развалится и война окончится. Небольшое количество партизан вначале не пользовалось поддержкой всего населения. Однако освобождение военнопленных для работы в сельском хозяйстве и последующие антиеврейские и антипольские акции привели к тому, что люди стали бежать к партизанам. А главное, к усилению партизанского сопротивления привело плохое обращение с местным населением[860].

Из подобных докладов видно, что рост потерь в немецких тыловых частях способствовал их деморализации. В мае 1943 г. один старший жандарм отметил, что из 500 жандармов, прибывших с ним из Кракова в Генеральный Комиссариат Житомир в ноябре 1941 г., свыше 10% пали в боях[861]. Зимой 1942-43 гг. шуцманства тоже стали нести тяжелые потери. В Западной Белоруссии (Weiflruthenieri) с октября 1942 г. до марта 1943 г. было убито 268 шуцманов и ранено 236[862]. Сводки о потерях, составленные начальником полиции охраны порядка, отмечают заметный рост потерь летом 1942 г. Зимой, несмотря на немецкие контрмеры, потери остались на высоком уровне, а осенью 1943 г. еще возросли[863]. К этому времени немецкие силы стали явно уступать советским партизанам не только по численности, но и по вооружению.

Данная книга основана прежде всего на немецких источниках военного времени и на протоколах послевоенных судов; мы не смогли подробно изучить громадный массив документов советских партизанских отрядов[864]. Чтобы понять, как развивалось советское партизанское движение, необходимо вернуться к русской традиции анархических крестьянских восстаний и, особенно, к событиям Гражданской войны. Во время Первой мировой войны и революции в лесах часто возникали партизанские отряды, состоявшие из дезертиров, избегавших призыва в армию, а также из местных крестьян, сопротивлявшихся военным реквизициям. Эти разрозненные партизанские группы время от времени сопротивлялись операциям и красных, и белых, обычно пытаясь защитить местные интересы от оккупационных армий. Выживали они главным образом благодаря поддержке местных крестьян, продолжая угрожать безопасности революционного правительства во многих районах даже после того, как белые потерпели поражение[865].