Серш нехотя оторвал взгляд от чомы, отнял руку от усов, подался вперёд, потянул к себе через стол конец свитка с донесением, нарочно повредив острые углы опасного зигзага, и встретившись взглядом со Старом, надменно изогнул бровь:

– Кое-кому в Крепости стало казаться, что Приграничье – одна из сторожевых засек Порубежья, – чина покивала согласно. – Ещё зимой этот так легко переходящий из рук в руки первый ученик, – Петулия подхватила лазурную нить со стола, подобрала ножки под себя, – пытался меня уверить в братском союзе цангов с нашими привратными калеками. То есть с теми немощными беднягами, что в прошлом году охапками сами укладывались под ноги нашему доблестному зятю, – кровь бросилась Стару в лицо, чина предостерегающе приподняла над столом руку, и парень сдержался. – Вряд ли поиск что-то даст. Одним старателем больше, одним меньше… Я вообще не считаю, что владетельный дом Приграничья обязан давать отчёт в поимке упущенного порубежными дозорами перебежчика кому бы то ни было… Ну, правда, если нас очень уж просят его поискать, то…

– Воевода?

Лар, скорчив гримасу "почёмзнать", развёл руками. Но чина смотрела на него, и он, пожав плечом, пообещал:

– Поищем. Какой разговор… Воля твоя.

– Дочь моя?

– Во славу нашего дома, госпожа моя, просимое найти нужно. Даже если это игла в стоге сена. У нас всегда должны найтись витязи, способные не только выполнить то, чего не сумели сделать порубежные и заграничные мастера, но и превзойти их в мастерстве исполнения. Во всяком случае, сомнений в нашей мощи возникать не должно.

– Тысяцкий?

– Такие витязи у нас есть. Сотник Стар…

– Хорошо, я тоже так думаю. Надеюсь, зять мой, тебе хватит трёх дней на зачистку южного привратья?

Стар послушно кивнул. Владетельная чина повертела в руках карту, разгладила, обдумывая ещё что-то, протянула её Элту. Тот, приняв обратно свиток от Серша, аккуратно свернул все бумаги вместе. Чина, задумчиво проследив за его руками, повернулась к Петулии:

– Более того, чтобы впредь не возвращаться к этому делу, я уже сегодня отпишу Собору о настолько тщательной зачистке, что останки всех истреблённых просто не поддаются опознанию, и разгадать среди них лазутчика оказалось невозможно… Не так ли, дочь моя? – и, так же задумчиво глядя на невнимательного воеводу, лёгким мановением руки отпустила Элта, потянулась к толстой амбарной книге. – Теперь о страде…

Вощёные таблички для заметок кончились, и старший воевода Лар, наконец, поднял глаза на хозяйку Гряды. Подпёр кулаком щёку, приготовившись слушать о страде.

Драгоценная нить упокоилась на груди чомы, и её ножки вернулись на прежнее место. Элт с достоинством удалился. Вошёл ом-полевод, глубоко поклонился владетельной чине. Серш опять взялся за усы.

День выдался унылым и душным. Давило с утра. Редкие порывы ветра не приносили облегчения – подхватывали со сбитых в камень дорог и мели в лицо тёплую колючую пыль или неожиданно щёлкали по томящейся от духоты коже крупными холодными каплями. Лес притих, лениво поникла листва, изредка перекликались притаившиеся пичужки, тревожно вопрошая друг друга: "Все-все? Здесь-здесь? Все тут! Все здесь!" Попряталась лесная, озёрная и болотная нечисть, хотя сезон охоты на неё ещё не наступил. И только тени кикимор настороженно замерли у голых чёрных стволов некогда сгноённого, но всё ещё не переваренного Болотами леса. Тёплый и терпкий парной дух лежал над топью. Лупоглазые стрекокрылы взмывали над прибрежными метёлками, над мохнатыми кочками, зависали ненадолго, чутко ловя усиками предгрозовые токи, и ныряли в надёжную толщу зарослей. Вот уж второй день всё предвещало грозу, но набрякшее небо так и не пролилось, гнетя и раздражая своей серостью, плотностью и равнодушием ко всему живому.

Очистка южного привратья от старательского сброда не заняла и трёх дней. Погода отбивала всякое желание охотиться, а потому обе зелёные сотни спешили управиться до грозы и управились, пусть и без азарта, но зато деловито, быстро, без помех. Конечно, никого, даже отдалённо напоминавшего лазутчика, на порушенных лесных станах не оказалось. Здесь, вдали от глинобитен, каменоломен и лесоповалов, старатель водился мирный, непуганый, малочисленный и безоружный. Такого и бить противно. Сотники и рады были б скомандовать отбой, да порубежные следопыты-перехватчики упорно продолжали торчать у Болот, тыча под нос всем встречным и поперечным мастерам боя свои карты с отмеченным на них путём "пять-девять". Старший же следопыт надоедал владетельной чине, истово божась нетленным жезлом Хатимана в том, что враг ей-ей двинул по топям, аки посуху, залёг за ближней кочкой и просто ухохатывается над зелёным воинством. Чина призвала Стара и повелела раз и навсегда избавить её от необходимости выслушивать подобное поношение и самому прочесать топи ещё на раз, коль перехватчику так уж неймётся. Последний к тому же слишком открыто восхищался молодой чомой. Кабы не это, Стар и не сунулся б в такую погоду на Болота. Но старший следопыт между делом умудрился накропать в честь прекрасной чомы сонет, обозванный Сершем фонтаном соплей. И этого было вполне достаточно, чтоб карательная сотня Стара немедля, лишь бы порубежная группа захвата убралась, наконец, из Терема, промчалась смертоносным вихрем над нехоженым до сих пор приозёрьем.

Лар, объезжая следом бывшие старательские станы, был, казалось, готов к тому, что найдёт за знакомым плетнём. Но предательски засуетившиеся руки сами потянули из седельной сумы флягу и отгородили ею ото всех исказившееся душевной болью лицо.

Он, кого так страшился увидеть здесь Лар, бросался в глаза сразу.

Как замахнулся на непрошенных гостей своей тяпкой, когда остановилось в этом последнем гордом рывке его беспокойное, старое сердце, огромное, словно родные просторы завратного мира, как рухнул посреди лучшего стана Привратья, полноправным владетелем которого трудился без малого семьдесят лет, – так и лежал.

Маленький, худенький, жилистый, с чёрными от беспрестанных работ руками, мёртво торчал среди коптильных ям и любовно взращенных плодоносов неприкрытым рябым горбом. "Как жить – вот что главно, сынок…"