7.

Не лежалось. Под рёбра опять упёрся жёсткий бугорок. Чистое наказанье! Все бока прободал. Сколько раз собирался свести этот сучок – не упомнить, так и не свёл. Да не шибко и беспокоил. А как его теперь сведёшь? Зачем? Дед Федя, кряхтя, осторожно полез вниз, на топчан. Спускаясь, старался не потревожить уже уложенный в головах топчана короб с добром. Конечно, задел. Возню в ночной тиши далёко разносит. Слышно, и у ребят не все спят…

Да не придут они. Не было – не было, а то вдруг придут… Обойдут! Столько лет обходили стороной, а то вдруг придут… Да и куда ребят вести? Он сам себе думает? Уводи, говорит. Куда? Дед Федя пощупал печурку. Теплилась. Вторую такую уже не сложить. Ямы бросай, гряды бросай, всё бросай… Нет, лучше этого места больше не найдёшь. Сроду они в озёра не лезли – чего вдруг теперь полезут? Сюда придут – так и на болота придут. На том островку – как на ладони… Что зелёные по станам прошлись – то верно. Постреляли, пожгли. Сроду так по лесам не ходили. Так и ребяткам говорено было не раз – не селись на видном месте! Упокой их душеньки…

Дед повозился – спустил ноги, сел, оглаживая вытертый, облысевший тюфячок, прислушался. Ребята если и не спали, то притихли. Какой сон? Всё слышали. И то сказать… Нарочно прибыл. Видно, точно знает. С лица шибко спал. Глаза виноватые. Не спасу, говорит. Дед вздохнул и прилёг. Слева защемило, отдало в грудь – не продохнуть. Опять сел. И сучок в рёбра не давит, а бок ноет и ноет. Сколько лет сами спасались – проносило. Может, и пронесёт?.. Только переждать бы, и всё. Увести ребят, конечно, надо, инструмент унести…

Сторожко, чтоб не всколыхнуть боль в груди, дед Фёдор опять привалился к тюфяку, приткнул пятки к печурке, подумал: никуда уж я отсюда, верно, не уйду… Затих.

Не спал, дышал, мелко копошился ночной живностью лес. Мерно сопела, сонно всфыркивая, Пеструха. Кузнечика Федор сам отдал тому залётному иноземцу. В работу Кузнечик не шёл, упирался. Знающие ребята сразу сказали – боевой дракон растёт, даже холостить жалко. Кузнечик и даваться не думал! Охотник тот крепостной не забоялся, брался было подрезать, но тоже пожалел: цены, говорит, такому зверю нет…

Иноземец стоял тут с весны, из цанков – так ребята распознали, все дыры исходил. Облазит все щёлки, то бишь врата, вокруг каждой обнюхает, прощупает-простукает, и – на делянку, пахал вместе с ребятами на совесть, будь здоров. Ровно хотел доброй памяти оставить. С остервенением пахал… Хотя, конечно, всё больше вдоль дальних скал с проломами рыскал. Важнее его дела, понятно, нет. Хоть одним глазком родные места повидать… Сам дед с надеждой провожал его к тем дырам – авось и откроется ход. Не за те ли поиски их всех вскорости порешат?

Парень-то хороший, старательный. Даром, что цанк… Конечно, отдал. Теперь они с Кузнечиком далеко. Зверь – стрела, быстрый. Не жалко. Ну, разве что маленько. Так теперь как посмотреть… Пеструху-то на том островку средь былья и не видно. А Кузнечик, будто фонарик зелёный, – так и переливается на солнце, глаз не отвести. Да и в драку полезет, глупый. А так хоть жив останется…

Боль за грудной костью ожила. Дед Федя сел, боясь дохнуть. Потихоньку отпустило. Ребята начали похрапывать – сморило-таки. От печурки лилось ровное живое тепло. И дед, который раз, медленно опустился на топчан, прижимаясь грубыми пятками к её шершавому телу.

Чтец из Элта был, прямо скажем, неважный. Паузы он делал невпопад и читал монотонно, без выражения – под стать самому слогу пространного донесения.

"…Но последний лазутчик отслежен до Чуры. Группа захвата препятствовать его переправе не стала… Переправившись в полном составе, взяла врага в кольцо, вела до ночи, имея целью обнаружить конечный пункт его следования… Смотри на карте путь пять-девять… Однако ночью следы лазутчика были потеряны на подступах к Чёрным Болотам… Предположительно в квадратах… Предпринятые совместно с третьей и четвёртой карательными сотнями Зелёной дружины попытки оцепить и прочесать лес вокруг Болот оказались безрезультатны… Осмотрены квадраты… Попутно уничтожены восемь станов старателей, общей численностью в тридцать семь голов… Среди убитых лазутчик также не обнаружен…"

Серш, похоже, не слушал. Щекотал усы, украдкой любовался Петулией. Она, скучая, пропускала сквозь пальцы длинную нить прозрачно-голубых самоцветов. Была она по-домашнему простоволоса и босонога. Свои босы ножки она положила под столом на ноги Стара, и только эта скрытая от чужих глаз доверительная ласка позволяла ему терпеть нескромное внимание к ней щекочущего усы витязя. Владетельная чина, да приумножатся её владения, слушала очень внимательно. Время от времени – в самые долгие паузы Элта – она углублялась в изучение приложенной к донесению карты, переспрашивала, и Элт, не меняя интонации, читал непонятное ещё раз.

Старшина, на которого она то и дело озабоченно поглядывала, с отсутствующим видом чертил стрелочки – портил уже третью церу. Вид этот красноречиво говорил о недоверии. Не порубежной разведке, конечно, нет-нет, как можно… Аргус кого попало на захват не пошлёт. Но в цангов, шныряющих под Грядой, – вот хоть расказни его сию минуту… Отрешённо-несокрушимое недоверие это сквозило во всём облике старшины: "Ну, вот вам, пожалуйста! И куда ж он мог подеваться? И я что ж, должен к этим детским пряткам относиться серьёзно? Да ещё искать этого невидимку?.." Выразительно покачав головой, будто доводы донесения его так и не убедили, Лар взял четвёртую вощёную табличку и принялся городить по ней очередной частокол стрелочек.

Стару тоже не верилось, что лазутчики бродят по Приграничью. Старатели, а он лично перебил их немало, разумеется, не переводились. Но они столь мало занимали его, что и он вслушивался в донесение через слово. Стара как нового члена семьи владетельного дома теперь неизменно приглашали на все важные советы. Но сегодняшнее обсуждение поисковых забот было ему глубоко безразлично. Его волновала только Петулия. Сегодня она была ласкова с ним. А вчера они опять рассорились из-за вечно торчащего возле неё первого-из-старших уха, красивого и нахального телохранителя. Скажи кто Стару ещё полгода назад, что он будет терзаться муками ревности – просто б не понял, о чём речь, или расхохотался бы.

Ей же будто доставляло особое удовольствие дразнить его. Будто она стыдилась своей женской слабости, овладевавшей ею, когда они оставались наедине. Будто, стараясь уравновесить свою ночную уступчивость, днём, при всех, мстила ему за неё. Будто боялась даже себе признаться в том, что пылкие ласки мужа оказались столь же хороши и желанны, как и полузабытые ласки возлюбленного. Будто она, уязвлённая равнодушием последнего, жаждала испытать на страсть к ней всех самых видных мужчин Мира.

Вот и сейчас её драгоценная нить небесного цвета складывалась перед ней на столе в зигзаг лазурный, как две капли воды похожий на тот, что обременял пламевидный червленый столп Сершева щита. И это видели все. Кроме владетельной чины. Та была слишком занята изучением карты. Серш самодовольно усмехался в усы, Стар терзался, Элт зачем-то прочёл один и тот же абзац – с призывом найти лазутчика – дважды, хотя его и не переспрашивали, Лар потянул из стопочки пятую церу…

– Ну, государи мои, что я должна отписать в ответ на это? Что скажет мой владетель?