– Ух ты! А ну покажь "Увеселения"!
Слегка поник:
– Нет, сюда тебе нельзя… А это пока лишнее…
И вновь воодушевился:
– О, смотри, гонки!
И они отправились на гонки. Потом подкрепились, отбились от прилипчивых девиц и зашли к оружейнику. Потом просто весело болтали ни о чём, слоняясь по бронному и кожевенному рядам. Потом в драконном ряду приценились к паре необыкновенно резвых шумилок, долго и пылко торговались, но передумали, а сыграли с такими же бездельными ухами по разу в ножички и отметили двойную победу, обмыв её на двойные призовые. На набережной наткнулись на городской рассадник питомиц Лады и целомудренно полюбовались на голых купальщиц, но отвесили по пенделю наглому зазывале, вмешавшемуся в их чистое созерцание грязными предложениями. Маленько подрались с вступившимися за наглеца пьяными оружейниками, потом побросали голым девчонкам сорванные с врагов одежды вместе с не успевшими удрать подмастерьями и великодушно предложили братьям-гвардейцам из подоспевшего речного дозора пеню за выбитые зубы зазывалы. Те, в свою очередь, узнав о том, что ребята только что расстались с незабвенным мастером Цангом и прибыли отметить своё посвящение в витязи участием в еженедельном гвардейском параде, немедленно велели зазывале собрать свои зубы с набережной и подать дозору выпивку на всю пеню. По случаю достигнутого взаимопонимания выпили вместе с дозором уже из их фляг и получили приглашение на ночной мальчишник при дворцовых казармах, но тут чуха вспомнила про улыбчивого сотника, сняла с Жука свою связку с клубочками – "прощай, брат, не посрами там" – и двинула на постой… Однако нисколько не удивилась, а, скорее, имея перед глазами многолетний пример Петулии, восприняла, как должное, что он не только проводил её, отметил у сотника, но и позаботился о том, чтоб ужин им подали наверх, в её горницу. Идти куда бы то ни было – даже в купальню или в трапезную – ей ужасно не хотелось. Раз уж она сегодня позволила себе быть самой собой, то и ему позволила чувствовать себя как дома. Он внял. По-хозяйски обошёл покои, осмотрелся, поворчал:
– Как ты тут только живёшь? Лучше б ко мне пошли. У меня не палаты, конечно, но хоть маготехнические удобства все есть…
Чуха развела руками.
– Понял-понял, не дано… Но, а как же ты слуг призываешь?
Чуха, слегка устыдившись почему-то своей магической безграмотности, а может, и того, что она вовсе не собиралась призывать слуг, поискала глазами призывный ремешок, неловко подёргала.
Проворные служанки накрыли на стол, помогли витязям умыть руки и лица, омыли их усталые ноги, предложили себя и удалились, унося с собой грязную воду и разбитые надежды… Но после ужина Жук сам сгрёб грязную посуду, выставил за дверь, зажёг светильники, принёс на лежак ещё подушек и удобно подсунул их чухе под спину, потянулся:
– Ну и жара… Ты как хочешь, Яр, а я разденусь. И тебе советую. Чё ты паришься?..
Заботливость Жука только подстёгнула в чухе народившееся с утра томление. Она видела его задорную чёлку, аккуратные ушки, лукавые зелёные глаза и невольно вспоминала свои целый день тревожащие естество видения. Жук приятно напоминал ей Ма, которую чуха искренне считала красавицей. Он, как обычно, пах травами и мёдом, родным подворьем, а, может, ей это всегда только казалось. Но именно с ним, прямо сейчас, чухе захотелось испытать то волнительное ожидание, то предчувствие наслаждений, от какого так млела сегодня рыжая чома. И когда он, уже полураздетый, близко подсел к ней, и мягко обнял, спрашивая: "Хочешь, я останусь с тобой до утра?" – она кивнула и закрыла глаза.
Жук осторожно потёрся о чухину щеку носом, ещё осторожнее поцеловал ждущие губы. Драться она, похоже, не собиралась. Оберега на ней тоже не было. И это было неслыханной удачей. Она очень удивила его здесь, в столице. Пожалуй, она и в самом деле надумала позволить ему, Жуку, то, чего даже Дан так и не сумел от неё добиться… Среди всех долгосрочных споров, заключаемых учениками в казармах, цена этого спора была самой высокой, и ставка неуклонно повышалась. Петулия, вероятно, смертельно оскорбилась бы, узнай, что она считается доступнее подруги. Но факт: будущие гвардейцы, поголовно – до самозабвения – влюблённые в чому, азартно ставили на покорение чухи. Нравилась ли она им? Вряд ли. Нравилась ли она ему? Наверное, да.
Хорошо ещё, что на ней не оказалось наглухо закрытого подкольчужника, а расстегнулась она сама, когда умывалась. Жук бережно отогнул запахнутый косой ворот, и, прежде чем коснуться открывшейся груди, впился глазами в тонкий узор из чуть приметных шрамов – запомнить. Дан потребует доказательств – вот первое. Жук теснее прижался к послушному телу, легко погладил чухину шею, запустил пальцы чуть ниже… Чуха сладко вздохнула, не открывая глаз. Прикинув доход от плывущей в руки нечаянной победы, Жук осмелел, и следующий его поцелуй откровенностью своей потряс Яромиру.
Она открыла глаза. Жук этого не заметил. Он припал к её груди, пересчитывая губами шрамы. Не переставая прислушиваться к новым приятным ощущениям, чуха машинально обдумывала, как удобнее вывернуться из-под тяжёлого ома. Неторопливо подобрала вытянутые ноги, положила на пушистый загривок руку, негромко и мягко сказала:
– Пусти-ка.
Он ещё не понял. Вернее, не так понял. Полез гладить её колени. Чуха легко встала, запахиваясь, обогнула стол. Оттуда, через стол, стоя возле лавки с лежащими на них мечами, сказала виновато:
– Жук, ты не обижайся, но я не могу… так. Я в другой горнице лягу. А ты можешь позвать сюда, кого хочешь… Прости…брат.
Лицо ома окаменело.