– Беатрис…
Ее сердце не тронул неодобрительный взгляд отца. Его напряженное ожидание не разожгло в ней искры гнева. Ее тело уже не было прежним.
Беатрис подала руку Мезонетту. Он взял ее и низко склонился, будто в насмешку; губы коснулись ее костяшек, оставив приглушенное, мертвенное ощущение.
Беатрис отняла ладонь.
В улыбке Дантона не было ни капли добра.
– Я считаю дни, Беатрис.
Ее имя в чужих устах ужасало. Оно не принадлежало ему, но он его присвоил.
Беатрис повернулась к матери.
– Пожалуйста.
– Ты все забудешь, – сказала мать. – Все пройдет.
– Ты переутомилась, – вставил отец. – Поужинаешь у себя в комнате. Возьми какой-нибудь роман и отправляйся в постель.
Беатрис и не хотела оставаться здесь внизу. Она смиренно поклонилась и стала подниматься по лестнице пролет за пролетом, пока не вошла в свою комнату.
На краю кровати Беатрис, вцепившись в подушку, сидела Гарриет. Сестра вскочила, и подушка упала к ее ногам.
– О, Беатрис… – тихо сказала она. – О, Беатрис, мне так жаль. Это я во всем виновата, не надо было ему рассказывать…
Она бросилась вперед, упала на колени и в мольбе сложила руки.
– Зря я рассказала, – продолжила Гарриет, содрогаясь от рыданий. – Я сломала тебе жизнь.
– Поднимайся, – отозвалась Беатрис. – Иди ко мне.
Гарриет вскочила и обняла старшую сестру. Когда это она успела так вырасти? Макушка ее почти доставала Беатрис до носа. Гарриет жалобно плакала, Беатрис подвела ее к кровати и с нежностью обняла, а малышка горестно разрыдалась.
– Это все я, – наконец пробормотала она, выпрямившись, лицо ее было покрыто слезами, а прическа – испорчена. Когда это камеристка начала ее красить? – Все это натворила я, а если бы помалкивала, ты бы не оказалась в беде.
– Возможно, – ответила Беатрис. – Но скорее всего я бы попалась как-то иначе.