— Откровенно говоря, товарищ Ландлер, я в растерянности, — сказал Штромфелд. — Сначала я считал, что партия Ваги втайне придерживается тех же взглядов, что и коммунистическая. Потом решил, что она совсем иная и только правительство называет ее членов коммунистами. Теперь уж и не знаю, что думать.

— Коммунистическая партия Венгрии и СРПВ — это одна партия, и все же их две, — стал объяснять Ландлер. — Подпольная КПВ, конечно, и впредь будет бороться за создание новой венгерской советской республики. А СРПВ — это легальная массовая партия, которая в современной Венгрии не может открыто называть себя коммунистической. Венгерские рабочие борются за осуществление своих повседневных требований. Для достижения стратегической цели надо пройти через разные тактические этапы, и поэтому СРПВ нацелена сейчас на ближайшие задачи.

— Наличие двух разных лозунгов сбило меня с толку, — заметил Штромфелд.

— Сначала и меня удивляло, что товарищ Ландлер как стратегический лозунг СРПВ называл требование республики, — оживленно заговорил Дьёрдь Лукач. — Но потом он убедил меня. Если, как утверждает товарищ Ландлер, наш стратегический лозунг — социализм, то все оппортунисты, хотя бы на словах, должны с ним согласиться, А лозунг борьбы за республику примут лишь те, кто действительно стремится к настоящим преобразованиям. Значит, если мы на самом деле хотим добиться дифференциации рабочих, идеологического и организационного сплочения революционных элементов, это единственный возможный путь. Признаюсь, и для меня большая неожиданность, что более умеренный на первый взгляд лозунг, требование республики, в данных условиях радикальней, революционней, чем лозунг с требованием пролетарской диктатуры, который сейчас кое-кого отпугивает и может остаться пустым лозунгом.

Штромфелд подумал немного, потом кивком головы выразил свое согласие.

— Я хотел только пожать руку новому члену нелегальной партии, — поднялся с места Лукач. — Не буду мешать вашей беседе.

Когда он выходил в коридор, через открытую дверь его комнаты виден был заваленный книгами письменный стол.

— Разделение задач между двумя партиями одобрено в решении съезда. — продолжал вполголоса Ландлер. Всякий раз, когда он произносил слово «съезд», то чувствовал, что лицо его сияет и голос звучит взволнованно. — Я говорю о съезде Коммунистической партии Венгрии здесь, в Вене. Из соображений конспирации мы символически называем его «майским съездом», хотя он был в августе. Съезд и сам по себе — успех небывалый. А после всех событий… Вы знаете, товарищ Штромфелд, о фракционной борьбе?

— Лишь то, что партийных лидеров долгое время разделяли личные разногласия.

— К сожалению, не обошлось и без личных разногласий. Но о чем шел спор? Об оценке положения на родине, о том, что мы делали и что следовало бы делать. Многие, разумеется, почувствовали себя при этом задетыми, и спор, естественно, обострился. Виновата, впрочем, и эмигрантская жизнь, нищенская, загнанная, и разница в положении венских и московских эмигрантов. Мы здесь жалкие ссыльные в капиталистической столице, а они там равноправные трудящиеся еще бедной, но уже свободной могущественной социалистической страны. Сначала даже жизнь наша была в опасности. Покушения, коварные провокации… И сегодня нам угрожает ссылка. Потом мы тут с близкого расстояния следим за происходящим в Венгрии, за деятельностью нелегальной партии и непосредственно связаны с борющимися на родине. Мы острей переживаем и неудачи. Поэтому неудивительно, — с улыбкой продолжал он, — что московские венгры видят в швейцарском сыре прежде всего сыр, а венские — дырки. Но, конечно, куда важней, чем субъективные факторы, принципиальные разногласия, вытекающие из сути спора. Однако наконец все разъяснилось, вот главное. На съезд мы собрались дружно, с одними и теми же принципами, чтобы объединить наши усилия для достижения общей цели.

Тут он вспомнил, как на съезде, проходившем нелегально в задней комнате рабочей библиотеки в переулке Глогенгассе, прежде чем перейти к повестке дня, Като Хаман[33] с ликующим лицом предложила назвать собрание первым съездом восстановленной коммунистической партии Венгрии. Присутствующие, двадцать два человека и среди них четырнадцать делегатов из Венгрии, чтобы не поднимать шума рукоплесканиями, встали, единогласно приняв предложение. Ландлер с большой гордостью вспоминал сейчас о своем участии в столь огромном событии. По его инициативе внесла предложение эта прекрасная, смелая женщина, которая при советской власти вела работу в профсоюзе химиков.

— Так обстоят наши дела, — весело заключил он. — После невзгод и тяжелых испытаний мы вышли наконец на прямую дорогу!

Ландлер внезапно нахмурился: неужели он хвастает перед Штромфелдом? Неужели переоценивает мимолетный успех?

— Мы вышли на прямую дорогу, товарищ Штромфелд, — проговорил он, — и не только после пережитых невзгод, но и перед будущими невзгодами.

Зачем он внес эту поправку? — размышлял Ландлер. — Неужели он ждет сочувствия, дружеской поддержки в своем горе? Может быть, весть о смерти матери причинила ему такую острую боль? Нет, последние недели его снедает не только скорбь о понесенной утрате, он прекрасно понимает, что пятидесятилетний человек с седой головой обычно теряет мать и с этим надо мириться. Вот мама последние шесть лет со многим не могла примириться. И с враждебными взглядами, которые бросали на нее из-за сыновей. Ведь Эрнё за его деятельность в девятнадцатом году контрреволюционеры бросили в тюрьму, и, вместо того чтобы защищать коммунистов, он сам предстал перед судом. К счастью, ей недолго пришлось ходить в тюрьму на свидание к младшему сыну, потому что он, обмененный на пленного офицера, попал в Советскую Россию. А то, что сам он не виделся с матерью целых шесть лет и Эрнё не смог с ней проститься в ее предсмертный час, кажется не таким ужасным, если вспомнить о всех перенесенных страданиях.

Неужто после сегодняшнего инцидента в кафе он не может никак успокоиться? Волнуется, терзаясь мучительными подозрениями, что мрачный субъект, которого утром он видел в окно кафе «Лаудон» в обществе венгерских сыщиков, кто-то из подпольщиков, членов партии.

— Скажите, ради бога, товарищ Штромфелд, — неожиданно вырвалось у него, — вы уверены, что никто не следил за вами по дороге сюда?

Штромфелд был абсолютно уверен, потому что вчера, когда по приезде в Вену он вышел из вокзального здания, за ним увязался какой-то подозрительный тип, от которого ему удалось быстро отделаться, и с тех пор он держит ухо востро. Ландлер вздохнул с облегчением, так как вчерашний сыщик, по описанию Ауреля, не был похож ни на одного из тех, кого он видел утром в окно кафе.

Посмотрев на часы, Ландлер встал: через пять минут ему надо идти.

— Нас не должны видеть вместе. После того как я уйду, подождите хотя бы минут десять и потом идите по улице направо, а я пойду налево. А пока побеседуйте с товарищем Лукачем.