— Вчера ночью приехал, чтобы получить визу в советском консульстве. Не его ли ищут сыщики? — Реваи сунул гранки в портфель. — Пойду в консульство, найду его и предупрежу.
— И пошлите ко мне. В полдень я читаю лекции на семинаре. — Он направился к двери следом за Реваи, который убежал, не простившись.
«Не попал бы Херишт в руки хортистов, — размышлял Ландлер. — Они, наверно, состряпали на него какое-нибудь дело, а теперь помогают австрийской полиции схватить его. Может, Херишт еще успеет спастись», — подбадривал он себя. Тогда напрасно отправил он час назад телеграмму будапештскому адвокату Макаи: «Вас ждет больной. Альт».
Но лучше перестраховаться, поднять ложную тревогу; ничего страшного, если Макаи зря потратит деньги на дорогу. В тысячу раз хуже, если телеграмма послана не напрасно.
Среди прочих тревог еще одна: постучав в дверь с табличкой «Господин Р. Прессер», не навлечет ли он неприятности на австрийских товарищей, пришедших на помощь венгерским коммунистам, удастся ли задуманный маневр? В приемной цербер Прессера, хмурый дюжий белобрысый полицейский, узнав его, указал на стул. Ландлер только успел отдышаться, как открылась дверь и его пригласил к себе Прессер, на этот раз в штатском костюме.
— Grtiss Gott, Herr Landler![35] Принесли необходимые бумаги?
Ландлер передал ему конверт, и начальник политической полиции, блестя оправой очков, принялся просматривать его содержимое.
— Все в порядке, герр Прессер?
— Я верю, конечно, что они горбуны, — на лице Прессера заиграла улыбка. — Но не поручился бы за то, что они коммунисты.
— Минутку. — Он взял из рук Прессера конверт и заглянул в некоторые заявления. — Тут нет банкиров, крезов и даже просто состоятельных людей. Следовательно, у всех у них были поводы для недовольства жизнью, и любой готов был бросить камень в полицейского. Разве нам не следовало доказать, что нет серьезных оснований именно нашего товарища подозревать в нарушении общественного порядка?
Отобрав у Ландлера конверт, Прессер положил его на письменный стол между атласом и чернильницей и поставил на него пресс-папье в форме гранаты.
— Герр Ландлер, я не собираюсь затевать с вами юридический спор. Насколько мне известно, вы прекрасный юрист. По-моему, в качестве адвоката вы могли бы преуспевать где угодно. — Он бросил взгляд на поношенный пиджак Ландлера, не сходившийся на животе. — Одному богу известно, почему вы избрали такой образ жизни и вам приходится терпеть нужду. Простите меня за вмешательство в ваши личные дела. Я только хотел объяснить вам, почему я не рассматриваю детально юридическую сторону данного вопроса. Но у него есть и моральная сторона. Совесть не позволяет мне оставить безнаказанным студента, который, как я убежден, виновен. Поймите, одно дело, могу ли я доказать его вину, и другое, что данные заявления избавят меня от необходимости применять против вас коллективные меры и отправлять в тюрьму этого юношу. Вы, наверно, так все устроили, что я не смогу причинить неприятности ни одному из ваших австрийских единомышленников. Поэтому мне остается одно: я не продлю студенту разрешение на жительство в Австрии.
— Вы удружите хортистам, если лишите возможности нашего изгнанника учиться в Вене. Я вынужден буду называть вас Компрессором, а сегодня, право, мне бы не хотелось.
— Я не ждал от вас ничего другого, герр Ландлер, — кисло улыбнулся начальник политической полиции. — Но как бы вы ни называли меня, Хорти — герой не моего романа, я демократ.
— И я был демократом, но потом понял, что современные демократы бесхребетны, они на поводу у реакции.
— Я не хочу быть на поводу у реакции. Давайте договоримся, герр Ландлер. Герр Якаб не позже, чем через неделю, покинет Австрию. Пусть едет куда угодно, и между нами снова установится мир.
— Неужели это последовательный демократизм? Юноша через несколько месяцев должен закончить университет. А теперь он останется без диплома и пристанища.
Прессер прошелся по комнате, потом спросил:
— А вы, герр Ландлер, ручаетесь, что после окончания университета он уедет отсюда?