На шум в прихожую вышла хозяйка, госпожа Шлейен, высокая, сухопарая седая женщина.

— Что такое, господин Ландлер? Ваша жена и дочь ушли в какую-то больницу и заперли дверь.

Старушка зажгла свет и, посмотрев на Ландлера, испуганно воскликнула:

— Боже мой! Да что с вами? На вас лица нет! На ногах едва держитесь. Неужто стряслась какая-нибудь беда? Почему вы так рано вернулись домой?

Госпожа Шлейен отвела его к себе. Он лежал на диване, но по-прежнему чувствовал себя плохо. С трудом дышал в тесной комнате, заставленной старой мебелью и дешевыми безделушками, с бархатными скатертями на столах, со стенами, увешанными темными от времени картинами и фотографиями, изображавшими бородатых мужчин в пенсне, дам с перетянутой талией, военных с блестящими пуговицами и высокими черными киверами.

— Фрау Шлейен, если можно, окно…

— Но, господин Ландлер, окно же открыто!

Окно действительно было открыто, а он с трудом ловил ртом воздух…

Совсем стемнело на улице, когда он услышал в прихожей оживленные голоса жены и дочки. Госпожа Шлейен тотчас вышла к ним…

Он лежал уже в своей комнате, на своей постели, но состояние его не улучшалось.

— У госпожи Шлейен я чуть не погиб от духоты, — жаловался он, точно причиной его нездоровья был спертый воздух в хозяйской комнате.

Встревоженная Илона суетилась возле постели мужа, пытаясь облегчить его страдания, Бёже побежала в соседнее кафе, чтобы позвонить по телефону доктору Хуго Лукачу, другу отца. Лукач сказал, что у него сейчас идет прием больных, скопилось много народу и он освободится только через полтора-два часа. Тогда девушка попробовала пригласить двух знакомых врачей, потом и чужих, найдя их фамилии в телефонной книге, но все безуспешно. Наконец она в отчаянии снова обратилась к Лукачу с просьбой срочно приехать. Хуго Лукач, который очень любил Ландлера, иногда лечил его и, не принимая непосредственного участия в революционном движении, разрешал устраивать в своей приемной конспиративные встречи, вскоре приехал и сделал больному укол. Доктор долго осматривал и расспрашивал Ландлера, которому стало наконец легче.

— Я слишком разволновался, наверно, — отвечал тот.

Прежде, при менее серьезных приступах, Ландлер говорил врачам: «У меня было много дел, и кроме того на пустой желудок я выкурил уйму сигарет». А однажды летом сказал: «Я посетил с десяток кафе и всюду пил кофе». И врачей обычно такие объяснения удовлетворяли. Но сегодня Лукач не попался на удочку, он долго выслушивал больного, считал его пульс, ощупывал руки и ноги, а потом с нахмуренным, расстроенным лицом покачал головой.

— Да, поживем — увидим, — не глядя Ландлеру в глаза, наконец проговорил он с трудом, словно язык у него прилип к небу. — Сегодня непременно лежать. К сердцу прикладывать полотенце, смоченное холодной водой. Завтра утром я приду. — В дверях он погрозил шутливо: — Старик, если не будете меня слушаться, вам это с рук не сойдет.

«Пустяки, — подумал Ландлер. — Моторчик еще работает. Неужели не выдержит?» Он уже не ощущал ничего неприятного, кроме усталости. Как он может валяться в постели, хворать именно тогда, когда столько неотложных дел?

В прихожей Лукач озабоченно сказал Илоне:

— Я поведу Старика к профессору, специалисту по. сердечным болезням. Надо устроить консилиум. А пока ему надо поменьше работать, беречь себя, есть много фруктов.

— Беречь себя? — взволнованно переспросила Илона. — Разве заставишь его беречь себя? А фрукты очень дороги, — тут она вздохнула, но не сказала: «Откуда взять денег?» И сокрушенно добавила: — У него нет ни одного приличного костюма, в чем идти к венскому профессору?

— Но это необходимо! — заявил Хуго Лукач. — Состояние его сердца внушает тревогу. Не беспокойтесь, найдется приличный костюм и все необходимое. Люди помогут. Кто не знает, как много значит Старик для эмигрантов. Но ему ни слова!