Вот почему пальто висит на самом видном месте, — чтобы всем бросалось в глаза! И о чем думают женщины!
— Разве к лицу революционной молодежи хвастаться, заноситься? — говорил он, сидя за обеденным столом. — Не узнаю тебя. Неужели и у нас по одежке судят о человеке? Если в венской консерватории наши нравы считают чересчур пуританскими, если там готовят не музыкантов, а манекенщиц, лучше уходи оттуда. Ты постоянно должна находиться в окружении серьезных, настоящих людей.
— Да что ты, папа? — возразила Бёже. — Разве я хвастаюсь? Я только радуюсь. Не помню себя от радости. Пойми меня, пожалуйста, наконец-то у меня есть пальто, зимнее пальто! После войны первое новое, сшитое по мне пальто. Одиннадцать лет я носила старые, поношенные, с чужого плеча. Наконец мне удалось наскрести денег на эту обновку.
Смущенно замолчав, Ландлер стал есть суп. Да, в Вене всегда он зарабатывал очень мало. Сначала он писал статьи в газете австрийских коммунистов, но под псевдонимом, потому что, будучи эмигрантом, не имел права вмешиваться в политическую жизнь Австрии. Он и его семья приехали в Вену голые и босые, и вскоре началась инфляция, при самых скромных расходах двухнедельного жалованья хватало всего на неделю. Тогда Илона стала зарабатывать рукоделием. Целыми днями она трудилась, не разгибая спины, а получала гроши. Но и они были необходимы в хозяйстве. На оплату квартиры еле выкраивали деньги, о покупке мебели не приходилось думать. Квартирная хозяйка, госпожа Шлейен, и не подозревала, как прекрасно умеет готовить Илона, и тщетно наставляла ее, что в еду надо класть побольше жиров.
Одежда доставляла Илоне много хлопот. Ей пришлось переделать для Бёже к выпускному балу в гимназии свое выходное платье. Ландлер много лет подряд носил один и тот же, теперь уже потрепанный, костюм, и когда его впервые пригласили в советское консульство на прием по случаю годовщины Октябрьской революции, вся венгерская эмиграция в Вене сгорала от любопытства, в чем он туда пойдет.
Очень высокий и полный, он не мог одолжить у кого-нибудь костюм. На следующий день после приема его засыпали вопросами, ходил ли он в советское консульство и как был одет. Загадочно улыбаясь, он раскрыл наконец свою тайну: он был в форме верховного главнокомандующего, и иностранные военные атташе никак не могли понять, что это за форма с одной красной и тремя желтыми нашивками на правом рукаве и красными лампасами на брюках, и за его спиной перешептывались по-французски; «Не генерал ли из какой-нибудь экзотической страны этот толстяк?» Любопытные успокоились. Но рассказ Ландлера не соответствовал истине. Он не ходил на прием, так как надеть ему было нечего. И выдумал он эту историю только потому, что не хотел вызывать к себе жалость. Форму верховного главнокомандующего, перешив ее, уже давно сносила Илона.
С тех пор как он стал сотрудничать в журнале Коминтерна «Интернационале Прессекорреспонденц», положение немного изменилось: больше не приходилось скрывать место работы. Но Илона вынуждена была по-прежнему вести домашнее хозяйство и зарабатывать рукоделием. Бёже уже в течение двух лет получала ежемесячно десять долларов от дяди Эрнё, юрисконсульта стокгольмского полпредства в Советском Союзе. Эрнё, который недавно женился на молодой эмигрантке, венгерской коммунистке, с трудом выкраивая эти деньги, помогал семье брата.
Чтобы избавить Бёже от отцовского ворчания, Илона поспешила подать скромное второе блюдо и, заговорив о домашних заботах, поделилась своей радостью. Сегодня знакомый мясник отрубил для нее такой большой кусок говяжьего огузка, что папочке на ужин еще останется немножко бульона с мясом. Добряк случайно положил на весы больше, чем следовало, и потом не захотел исправить свою ошибку. «Ничего, вы всегда берете такие птичьи порции, фрау, что на этот раз скушайте на здоровье лишний кусочек».
— Значит, сегодня у нас много бульона? — встрепенулся Ландлер. — Прекрасно! И мясо есть! Словно перст судьбы! Наш товарищ, славный молодой рабочий Янчи Кристл, уже несколько недель лежит в больнице, а я все не могу выбрать время навестить его. Илона, Бёже, сегодня самый подходящий случай, сходите к нему и отнесите немного бульона с мясом. Я дома великолепно питаюсь, а он там — на тощем больничном рационе…
И так как жена охотно согласилась, а дочка вызвалась ее сопровождать, Ландлер слегка повеселел.
— Продемонстрируй, — после обеда сказал он Бёже.
— Что, папа?
— Как ты выглядишь в новом пальто.
Обрадованная девушка надела пальто, предмет ее гордости. Но постаралась, чтобы оно сидело на ней неуклюже и как можно меньше ее красило, иначе отец снова заведет песню о мелкобуржуазных замашках.
— Гм! Красиво, — он обошел дочь. — Материал добротный, прослужит долго. Ну-ка выпрямись, — слегка хлопнул он ее по спине. — Не люблю дамочек-модниц, но знаю, что молодая девушка должна одеваться прилично. Одерни полу! Почему одна длинней другой? Теперь хорошо! Носи, доченька, на здоровье.
Бёже не без сожаления повесила пальто в шкаф, ей хотелось любоваться им непрерывно.
— Около восьми буду дома, — попрощался Ландлер. Он поспешил в кафе на Фаворитенштрассе, где ждал его Дежё Фараго.
Бывший ответственный редактор газеты «Мадяр вашутагд» в 1921 году с парохода, идущего из Владивостока, сообщил своей семье в почтовой открытке Красного Креста, что возвращается на родину. Но в Фиуме его ждало известие от жены, что хортисты издали приказ об его аресте, и тогда он приехал к Ландлеру в Вену.
На долю Дежё Фараго тоже выпала бурная, беспокойная жизнь: летом 1918 года в Самаре его чуть было не расстреляли. Позже, попав в плен к Колчаку, в омской тюрьме он установил связь с тяжело раненным Кароем Лигети, чтобы помочь революционерам-подпольщикам, готовившим восстание против Колчака, освободить Лигети. Их попытка окончилась неудачей. Когда белые под натиском красных вынуждены были оставить Омск, Колчак приказал расстрелять Лигети, а Фараго увез с собой. В конце концов Фараго удалось от него бежать, и спустя некоторое время он попал в список военнопленных, предназначенных для отправки на родину.
И несколько лет назад вот так же, рядом с Ландлером, сидел его старый соратник и после долгой разлуки показывал ему с трудом сохраненную собственную фотографию, изображавшую русского бородатого красноармейца; и тогда, как и теперь, Ландлер был глубоко взволнован и растроган. Последнее время Фараго вел партийную работу в Словакии и несколько недель назад получил от адвоката Макаи весть о том, что в Венгрии отменен прргказ об его аресте, за давностью судебное дело прекращено и он может вернуться на родину.