Они говорили мало, понимая все с полуслова. Фараго стал коммунистом в России, а Ландлер — на родине. Между ними всегда сохранялась связь. То придет письмо из Москвы в Вену, то появится общая работа. Когда-нибудь ненадолго и Ландлер съездит в Будапешт.

— По ту сторону границы при первом гудке паровоза вспомните обо мне, — с грустью сказал он.

— И никаких партийных поручений нет для меня? — спросил Фараго.

— Первое время живите тихо, незаметно. Известно, что вы были в эмиграции. Побывали в Вене, общались со мной. Долго будут следить за вами. Должны пройти месяцы, годы, прежде чем вы сможете примкнуть в Венгрии к революционному движению. И не забывайте того, чему научились в плену у Колчака: на контрреволюционной почве кишмя кишат сыщики. Будьте осторожны!

— Скажите откровенно, Старик, правильно ли я поступаю, возвращаясь на родину? — спросил тот после короткого молчания.

Они обменялись рукопожатием, заглянули друг другу в глаза. Расстались. С улицы Фараго в окно кафе еще раз посмотрел на Ландлера, который проводил его взглядом. Они даже не позволили себе прощального взмаха руки, чтобы не привлекать к себе внимания.

«Ну что же, хватит предаваться мечтам и сантиментам», — сказал себе Ландлер. Надо написать статью для «Интернационале Прессекорреспонденц», его торопят. Он положил на мраморный столик бумагу, достал карандаш. У него есть два часа, тему он обдумал еще несколько дней назад, теперь работа пойдет на лад. Но сначала он спросил официанта:

— Есть венгерские газеты?

— Да, пожалуйста, господин Ландлер, вчерашние дневные пришли.

Сейчас его интересовали только полицейские новости. Не арестованы ли коммунисты? К счастью, он не нашел такого сообщения и, отложив газеты в сторону, склонился над листом бумаги.

Долго еще карандаш в его руке кружил в воздухе. Ничего не значит, если вчерашние газеты об этом не напечатали. Предатель несомненно в первую очередь выдаст членов Центрального комитета. Почему, когда есть возможность, не начать с самых главных? Обольщаться напрасными надеждами не приходится. С горькой правдой опасно играть в прятки. Надо без промедления, срочно предпринять что-то. Сделать все возможное. Теперь уже осужденных не обменивают на военнопленных, в Венгрии действуют чрезвычайные военные трибуналы. Жизнь членов ЦК в опасности. Необходимо помешать их убийству!

Карандаш лихорадочно забегал по бумаге. Ландлер маленькими глоточками тянул крепкий кофе, одну за другой курил вонючие сигареты «Тритон» и писал, писал.

В пять часов он кончил и в изнеможении откинулся на спинку стула. Он почувствовал перебои в сердце, оно то замирало, то учащенно билось, и это странное, неравномерное биение толчками отдавалось в шею. Опустив руки, он попытался дышать глубже и ровней, что обычно ему помогало, но теперь стало хуже, в глазах потемнело.

Немного погодя он в растерянности подумал; куда-то надо идти. Где-то, кажется, ждут его, но где? Все перепуталось в голове.

С трудом достал из внутреннего кармана конверт и, сунув туда исписанные листы, спрятал. Все это невероятно его утомило. Он чувствовал, что не в состоянии сдвинуться с места, даже погасить в пепельнице недокуренную сигарету.

«Куда же я должен идти?» — тщетно силился он вспомнить. Но как идти? Нечего и думать об этом. Дай бог добраться до дому.

Позвав официанта, он положил на столик два шиллинга, — у него не было сил сосчитать, сколько он должен. Получив сдачу, Ландлер, не глядя, как истинный буржуа, небрежно опустил монеты в карман.

Он встал, у него так закружилась голова, что пришлось опереться на спинку стула. Сжав зубы, он выругался. Если даже бездна разверзнется у него под ногами, он доползет до дому.

Ландлер медленно шел по улице. То и дело останавливался, прислоняясь к стенам домов, и снова, покачиваясь, шаг за шагом, с трудом продвигался вперед. «Возле Солнока, под градом снарядов, мог же я идти», — мелькнуло у него в голове, и он попытался выпрямиться. Все плыло перед глазами, точно во сне, но он упорно шел и шел.

Наконец он добрел до дому. Держась за перила, взобрался на второй этаж. При крайней слабости осязание его так обострилось, что он чувствовал каждую шероховатость перил. Он отпер и даже закрыл за собой дверь в квартиру, подошел к своей комнате, но, как ни бился, запертая дверь не поддавалась. Странно. Кто запер ее в такое время? Может, он попал по ошибке в чужой дом?