Тот запустил мотор и, не глядя в лицо Ландлеру, пробормотал:
— Товарищ Кун ждет вас в Доме Советов.
— А заседание?
— В три часа началось и давно уже кончилось. Теперь Ландлер почувствовал какую-то неведомую опасность, ему стало нечем дышать. Тщетно он вглядывался в лица прохожих, — город и его обитатели как будто не изменились. У входа в Дом Советов по-прежнему стояли бойцы-ленинцы. Их было даже больше, чем прежде, почти полвзвода.
Куна в вестибюле окружало плотное кольцо взбудораженных людей. Ландлер стал пробираться к нему сквозь толпу.
— Наше контрнаступление началось успешно. Красная армия вступила в Солнок! — крикнул он Куну.
Даже слишком громко крикнул, словно защищаясь от чего-то. Весь вестибюль должен был его слышать, но никто не обратил внимания на его слова…
Кун быстро повернулся к нему; лицо у него было смуглое: он загорел под июльским солнцем, выступая с речами на фронте и за линией фронта, стараясь воодушевить павших духом солдат. Из-за бесконечных выступлений (споров на бурных вчерашних совещаниях и пылкой прощальной речи, произнесенной только что на Совете пятисот[32]) он охрип и говорил едва слышно.
— Поздно, — сказал он каким-то незнакомым, дрожащим голосом. — И в полдень было бы уже поздно. На ночном совещании мы вместе с Самуэли отвоевали право призвать рабочих к новому второму мая, да все напрасно: на утреннем чрезвычайном заседании Революционного правительственного совета правые и колеблющиеся захватили позиции, мы отреклись! — Ландлер не мог вымолвить ни слова, а Кун горячился так, словно ему возражали: — Поймите, ничего нельзя было сделать! Создано профсоюзное правительство. Они ссылались на поддержку Антанты, будто бы она договорилась с ними, заверила их в помощи. Угрожали белым террором. Утверждали, что лишь они способны его предотвратить. — Он еще больше заволновался: — Только из-за белого террора мы согласились! — Он схватил Ландлера за руку. — Теперь уже не ломайте голову над этим вопросом, товарищ Ландлер. С ним покончено. Но здесь необходимо еще переделать массу дел, а сегодня ночью мы должны уехать. Австрийское правительство предоставляет нам убежище. Сначала поедут, конечно, наши семьи. А нам надо успеть ликвидировать, сдать дела. Уйма хлопот! Идите.
У Ландлера похолодели руки, ноги. Потом ему стало нестерпимо жарко. Кун прав: сейчас не время размышлять, перебирать упущенные возможности. Надо, собравшись с силами, приняться за разрешение неотложных задач.
— Печальную новость надо немедленно сообщить сражающимся на фронте, — сказал Ландлер осипшим внезапно голосом. — Находящимся там наркомам, Бокани, Ваго, Поганю.
— Правильно, — кивнул Кун. — Сколько дел надо переделать! — Вдруг он остановился посреди коридора. — Созванному Совету рабочих мы объявили только, что Советской республике конец. Лишь о свершившемся факте. Я, должно быть, слишком резко говорил на этом заседании, бросил упрек венгерскому рабочему классу, что он был недостаточно зрелым, самоотверженным. И знаете, что произошло? Те, кого я только что обвинял, стоя, долгими, громовыми рукоплесканиями нас провожали. — Он схватился за горло. — Незабываемо!
Взяв себе в помощь несколько человек, Ландлер пошел в комнату с телефоном. В тот день до поздней ночи он работал так же напряженно, как хирург за операционным столом. Хладнокровно, уверенно и, предчувствуя близкое кровопролитие на улице, совершенно спокойно.
Вдруг его попросили спуститься в вестибюль. Час назад, вызвав из наркомата Эрнё, он послал его за Илоной и Бёже. Теперь надо проявлять осторожность, умело скрываться, иначе торжествующие победители вытряхнут кого могут из нор, наставлял он брата, прося тайно доставить жену и дочку на Келенфёльдский вокзал, откуда вечером, когда стемнеет, отправится в Вену поезд с семьями наркомов. В вестибюле его встретил Эрнё; Илона отказалась ехать на вокзал не повидав мужа, не услышав из его уст, что паника не случайна и действительно надо спасаться бегством. Эрнё ничего не оставалось, как привезти сюда ее и Бёже.
Ландлер вышел из Дома Советов. У подъезда его ждали жена и дочка, которые провели этот день, ни о чем но подозревая, пока Эрнё не смутил их покой. Обе они были одеты в летние платья: Илона — в белое, а подросшая светловолосая Бёже — в желтое с голубыми полосками. Ее оторвали, наверно, от игры на рояле, за которым она просиживала целые дни. По совету Эрнё они не взяли с собой ничего, кроме дамской сумочки — ни пальто, ни белья, со стороны должно было казаться, что они вышли на часок погулять. Машина с шофером и Тереком, которого Ландлер тоже послал за ними, ждала их в переулке, на некотором расстоянии от дома.
Ландлер горячо обнял обеих.
— Не падайте духом, — ободрил он их. — Завтра в Вене мы будем вместе.
Илона больше не противилась, покорно пошла к автомобилю, то и дело заглядывая в лицо мужу. Она была готова, порвав со всей прежней жизнью, в летнем платьице, налегке отправиться на чужбину. Ландлер погладил бронзово-золотистую и белокурую головы, попросил Терека посидеть с Илоной и Бёже на вокзале до отправления поезда, а Эрнё — поскорей вернуться сюда, чтобы помочь ему в работе.
И потом снова взялся за дело: давал разные указания, советы тем, кто должен бежать, но кому Австрия отказала в убежище; совещался с Отто Корвином, которому предстояло подготовить на родине почву для возвращения эмигрантов. Несколько раз ему приходилось выезжать из Дома Советов то к Хаубриху, военному министру «профсоюзного» правительства, чтобы проинформировать его о положении на фронте, то к Пейеру, министру внутренних дел, чтобы передать ему сейф наркомата, потом он снова возвращался к своим партийным делам.
Каждый раз перед Домом Советов он видел толпу элегантно одетых людей, лощеных молодчиков. За плотным кольцом бойцов-ленинцев они все наглей шумели и задирались.