Книги

Полководец улицы. Повесть о Ене Ландлере

22
18
20
22
24
26
28
30

Вернувшись с Келенфёльдского вокзала, Эрнё рассказал, что эти молодчики пытались преградить путь машине, увозившей Илону и Бёже, надругаться над ними. К счастью, Терек не растерялся, пригрозил испуганному шоферу пристрелить его, если тот остановится, и струсившие хулиганы бросились в разные стороны, спасаясь от колес рванувшего автомобиля.

— Ты не думаешь уехать отсюда? — озабоченно спросил Ландлер брата.

— Я не был членом правительства, чего мне бояться? — пожал тот плечами.

Когда стемнело, возвратился Терек. Он сказал, что поезд отправился благополучно, и только Эрнё по секрету узнал от него о беспорядках на вокзале. Кто-то, видно, проговорился, что на этом поезде уезжают семьи наркомов, и по городу пошли разные толки. На вокзале собралась возмущенная толпа, и несколько офицеров, снова нацепивших кокарды, стали угрожать, что будут стрелять, если наркомы не сойдут с поезда. Они баламутили народ, распространяли слухи, будто семьи наркомов увозят за границу золото. Охранявшие состав бойцы-ленинцы разогнали толпу, обошлось без стрельбы, но кто-то с платформы кинул в вагон железяку, которая попала в сидевшую у окна Бёже и поранила ей руку. Дрожа от ярости и возмущения, рассказывал об этом Терек.

— А они еще ручались, что не будет белого террора, — вздохнул Эрнё и послал славного Терека домой, чтобы тот вместо красноармейской формы надел штатский костюм и не искушал судьбу.

Немного погодя он говорил старшему брату:

— Разве я вправе уехать, Старик? Ведь я коммунист и адвокат. Теперь многим честным людям понадобятся услуги адвоката, на которого можно положиться.

Ландлер ответил ему глубоким вздохом.

Поздно вечером приехали Бокани, Погань и Ваго. С грустью и гордостью рассказали они, что в девять вечера Красная армия освободила Солнок.

Странно прозвучали эти слова: ведь не было больше Советской республики, а захочет ли, сможет ли «профсоюзное» правительство удержать Солнок и защитить Будапешт, очень сомнительно. Теперь уже и Ландлеру было известно, что бывший военный нарком Хаубрих препятствовал отправке на фронт будапештских рабочих батальонов. Из уст самого Хаубриха он слышал наивное заявление, что новому правительству теперь уже не надо ничего предпринимать: Антанта так или иначе прикажет румынам отступить, не разрешит им оккупировать Будапешт.

Около полуночи позвонил по телефону Кун и сказал Ландлеру, что на Йожефварошском вокзале стоит специальный поезд, надо немедленно ехать туда. И Ландлер покинул Будапешт, тоже налегке, в брезентовой форме главнокомандующего. Его вещи остались в будапештской квартире и в Цегледе, в эшелоне первого корпуса; взял у брата одну нераспечатанную пачку сигарет и с ней отправился в эмиграцию. Туристская палка, бинокль остались на вешалке в чужой комнате Дома Советов.

В машине Кун заговорил о том, о чем раньше среди срочных дел не было возможности думать.

— Мы, конечно, продолжим борьбу. — Он бросил на Ландлера испытующий взгляд. — Но многие, с которыми мы шли вместе, теперь выйдут из наших рядов, многие разочарованные вернутся на старый путь…

— Каждый исходя из своих выводов…

— Скажите откровенно, Старик, я виноват?

— Вы совершенно не виноваты. Раз произошел провал, грешны, конечно, в чем-то мы все. Но виноваты другие.

— Нас погубило превосходство сил Антанты и ее пропаганда.

— Да, из-за этого мы потерпели крах, — кивнул Ландлер. — Наше поражение — следствие внутренней подрывной работы. Она привела к тому, что только Совет рабочих, пятьсот сознательных представителей рабочего класса, а не большинство трудящихся страны на прощание чествовал вас и в вашем лице Советскую республику. Остальные опомнятся и пожалеют о нас, но будет уже поздно.

— Если я правильно понял, вы в Вене, как и в Солноке, не собираетесь складывать оружия?

— Разве иначе я поехал бы туда? Мы ошибались. Возможно. Ио в незначительных делах. А виновные могут посмотреть на себя в зеркало, и они увидят отвратительную огромную физиономию и малюсенький кулачок в перчатке; утром вздувшиеся от самоуверенности мускулы и вечером лязгающие от страха зубы; большие начищенные сапоги во время выступления перед рабочими и изящные ботинки, когда надо наступить на горло буржуазии. Они услышат свои однообразные, двусмысленные лозунги. В этом вся их пустая, монотонная жизнь.