Фальшивомонетчики, похоже, правильно оценили смену настроения их компаньона. Теперь можно было быть уверенными, что Комито не побежит прямиком в полицию. Получив пять долларов на оплату проезда и будучи доставлен на ближайшую железнодорожную станцию двумя днями позже, печатник в полдень сошел с поезда на Манхэттене. Он приехал без сопровождения и мог пойти непосредственно в ближайший полицейский участок. Вместо этого он отправился по надземной железной дороге на север, к месту встречи с Чекалой в доме 630 на 138-й Ист-стрит. Это здание было одним из доходных домов, возведенных «Кооперативом Игнаца Флорио». Оно было построено Джузеппе Морелло.
С тех пор как Комито покинул Нью-Йорк, прошло два с половиной месяца, и за это время у него не было причин сомневаться в том, что Чекала являлся предводителем банды фальшивомонетчиков. Однако теперь он нашел своего коллегу взволнованным и весьма обеспокоенным. Тот ждал его на первом этаже. Нужно встретиться еще кое с кем, сказал Чекала, провожая печатника на второй лестничный пролет.
Комито понятия не имел, кем мог быть человек, ожидавший в комнате наверху, и что было ему нужно, но он был поражен непринужденным, но явственным воздействием незнакомца на окружающих. «Он был закутан в шаль коричневого цвета, – вспоминал печатник, – овальное лицо, высокий лоб, темные глаза, орлиный нос, темные волосы и усы, около сорока лет». Первым, что заметил Комито, было то, что «у него была видна только одна рука». Вторым было трепетное почтение Чекалы, который «церемонно и с подчеркнутой важностью» представил печатника Морелло.
«Я был изумлен тем, как менялось поведение Чекалы, когда он слушал этого человека или говорил с ним», – сообщил Комито.
Казалось, он получал приказы от того, с кем был дружен, находясь при этом под огромным впечатлением от него. Временами он вел себя так, будто боялся в любой момент навлечь на себя неприязнь Морелло… Самый воздух словно был наполнен сдерживаемым возбуждением. По тому, как вел себя Морелло и как к нему обращались, я понял, что он был главным, и почтительное отношение к нему, проявляемое постоянно, свидетельствовало о его высоком положении среди этих людей.
Встреча была краткой и по делу. Как выяснилось, Морелло интересовало исключительно решение проблемы с двухдолларовыми банкнотами. Он задал ряд вопросов об опыте Комито и, хотя явно не был впечатлен ответами – в его глазах читалось «некоторое недоверие», осознал печатник с содроганием, – согласился с тем, что им нужно найти эксперта в искусстве смешивания чернил. Казалось, ничто не могло лишить его самообладания. Когда Комито сказал, что опасается обнаружения, Клешня пообещал прислать оружие и боеприпасы. «Первый же чужак при малейшем подозрении будет убит еще до того, как ему зададут вопрос, и похоронен в лесу, где его никогда не найдут, – добавил он. – Проще простого». Комито подумалось, что он рассуждает об убийстве, «будто о том, как закурить сигару».
Морелло, похоже, был недоволен представлением, устроенным Чекалой.
– Нино, – сказал он негромко после того, как встреча закончилась, – мне хотелось бы, чтобы профессор больше не приходил сюда. Вы же знаете, что за мной днем и ночью следят детективы, и когда они видят новое лицо, они арестовывают этого человека. Они многое мне приписывают, но не могут ничего доказать. Поэтому на всякий случай лучше не связывать со мной никого, кого могут схватить.
– Мне это известно, – ответил Чекала, уязвленный этим замечанием, – но в чем они могут подозревать дона Антонио? Мы взяли его с собой со всеми предосторожностями.
– Эти детективы очень умны, – резко сказал Морелло. – Я трачу кучу времени на то, чтобы их переиграть!
С этими словами он покинул комнату через заднюю дверь и, бросив пронзительный прощальный взгляд на Комито, исчез в направлении надземной железной дороги на 138-й Ист-стрит.
Работа над двухдолларовыми банкнотами была возобновлена 6 февраля и продолжалась несколько недель. После ряда экспериментов подходящий оттенок зеленого был найден Антонио Милоне, который добавил в чернила несколько реактивов и отправил техника в Хайленд, чтобы объяснить эту методику. Новоприбывший, Джузеппе Каликкио, был человеком слегка за пятьдесят, с печальными глазами. Выходец из южных районов Апулии, когда-то он был фальшивомонетчиком в Италии. Каликкио и раньше работал с семьей Морелло, в которой его называли «дон Джузеппе», но он мало что представлял собой в ассоциации. «Он был бедно одет, – думал Комито, – и носил костюм, в котором выглядел как механик».
Фальшивомонетчики вернулись к отлаженной работе. Комито и Каликкио подготавливали пластины и смешивали чернила; Джильо и Цу Винченцо брали отпечатанные листы со станка и высушивали; охранники, блуждавшие по окрестному лесу, каждые несколько часов заходили в дом похлопать и потопать замерзшими руками и ногами. К облегчению Комито, Чекала и Чина в основном отсутствовали. Двое сицилийцев приступили к продаже пятидолларовых купюр Морелло и провели несколько недель, разъезжая на поезде по Соединенным Штатам и предлагая образцы вероятным клиентам. Они посетили Чикаго, Кливленд, Питтсбург, Бостон и Канзас-Сити, периодически возвращаясь для проверки качества двухдолларовых банкнот производства Комито. Чекала время от времени выражал недовольство качеством – в банкнотах США было по-прежнему нетрудно распознать подделку. Но если не считать их нечастых визитов, работа продолжалась без тревог и происшествий в течение нескольких недель, до 12 или 13 марта, когда обитатели каменного дома были разбужены в два часа ночи настойчивым стуком в дверь.
Они никого не ждали, и фальшивомонетчики опасались худшего. Джильо схватил револьвер, взвел курок и встал наверху лестницы; Цу Винченцо держал в руках ружье. Комито прямо в нижнем белье отправили вниз открыть дверь, что он и сделал, страшно нервничая и каждое мгновение ожидая, что дверь вот-вот будет выбита полицией. Однако на пороге стоял «свой» – Игнацио Люпо, облаченный в шубу и излучавший дружелюбие, в сопровождении Чекалы и Чины, которые волочили за собой большую сумку, набитую оружием и боеприпасами, обещанными Морелло.
Арсенал, который привез Люпо, состоял из нескольких револьверов и ящика с многозарядными винтовками самой современной конструкции: каждая из них могла совершать пятнадцать выстрелов в минуту. Волк, ко всеобщему одобрению, провел короткую демонстрацию оружия; затем, по его указанию, остальные члены банды принялись модифицировать принесенные им боеприпасы. Все пули были аккуратно надпилены поперек, а кончики выдолблены, что превращало их в разрывные, которые, как объяснил Люпо, «раскрывались и проделывали жуткие дыры вместо аккуратных отверстий». По словам Комито, идея была «принята со всеобщим смехом», а Волку, похоже, доставляло удовольствие осознание того, что любому полицейскому подразделению, обнаружившему дом, будет оказан «радушный прием».
К тому времени, когда пули были переделаны, Катрина приготовила поздний ужин. Стульев на всех не хватило, поэтому она и Комито стояли, «выступая в роли официантов для господ за столом», пока Люпо, Чекала и Цу Винченцо сплетничали и смеялись вместе с Джильо и Чиной. Разговор шел о том, как Волк улизнул от многочисленных кредиторов и полиции Нью-Йорка и скрывался последние три месяца на ферме своего родственника неподалеку, и о попытках Чекалы продать поддельные канадские банкноты.
– Какие у тебя новости, Игнацио? – наконец спросил Цу Винченцо. Ужин подошел к концу, и мафиози собрались у плиты, поглощая вино стакан за стаканом.
– Тебе известно столько же, сколько и мне, – ответил Люпо. – За исключением разве только того, что Петрозино уехал в Италию.
Комито никогда не слышал о Петрозино, но не мог не уловить сильную ненависть, которую испытывал человек Морелло.
– Он погубил многих, – с яростью проговорил Люпо. – Выпьем за наш успех здесь и за его скорую смерть там.