Бгодея хлестали, пока он весь не превратился в сплошную рану, в облитое кровью месиво. Никаких речей, никакого последнего слова — из его горла вырывались только хрипы.

— Может ли быть таковым рождение Всеблагого?! — прокричал обвинитель, указывая на Бгодея. — Смотрите, смотрите на него!

Они смотрели. Смотрели на истощенного, окровавленного человечка. Да, он совсем не был похож на громадные статуи, что стоят в храмах. Вокруг его главы не было сияния, не было солнечной короны. Он не держал в своей деснице планету.

Из необычного в нем были только глаза разного цвета. Зеленый и синий, яркие как звезды.

И когда палач поднял меч, ничей голос не прорезал тишину, никто не вымолвил в защиту проповедника. Даже те, кто ему сочувствовал, побоялись привлечь внимание, испугались, что их головы лягут рядом.

Свистнул меч — и боль Бгодея умножилась тысячекратно. Палач отрубил ему не голову, а руку — кисть правой руки. Ее подхватил обвинитель — и показал толпе, продемонстрировал, что вот — мертва десница, что претендовала на десницу божью. Кровоточащий обрубок дергался, Бгодей хрипел… но это, к счастью, стало последней его мукой. Второй удар нес милосердие.

Он не принес его. Палач не сумел перерубить шею одним ударом — приговоренный все еще был жив, и корчился, беззвучно разевал рот, страшно пучил глаза… но это длилось недолго. Меч тут же свистнул снова — и голова отделилась от тела, навечно оставшись с распахнутым ртом. Обвинитель схватил ее за волосы и тут же насадил на кол, воткнутый в тележку. Старую и кривобокую, с заржавленными колесами.

Судьи повелели, чтобы эту голову провезли через весь город, по всем улицам. Чтобы каждый убедился воочию — злокозненный Бгодей мертв и более не будет смущать умы своими лживыми речами.

Так они и сделали. Несколько часов тележку с окровавленной, искаженной в агонии головой Бгодея катали по всему городу. Одни встречали ее насмешками и глумлением, другие провожали мрачными взглядами. Но равнодушных не было, потому что за четыре года его слова достигли сердец и пробудили то, что в тех содержалось.

Уже под вечер, на закате тележку привезли обратно на площадь. Здесь ей предстояло стоять, пока голова не сгниет.

При ней оставили двух стражников. Но им было не очень-то интересно стеречь отрубленную голову, и к полуночи оба крепко уснули. Именно тогда к тележке прокрались три человека — ученики мертвого проповедника. Спасти своего учителя они не сумели, не сумели и избавить тело от поношения — но они решили хотя бы выкрасть и похоронить голову.

Но когда Тходак протянул руки, а Требен взялся за кол, из темноты их окликнули.

— Пустым делом занимаетесь, — раздался спокойный голос. — Оставьте эту плоть, ведь и воронам нужно есть.

Они вздрогнули, ученики Бгодея. Они затрепетали. В первый момент — от страха, ибо решили, что их застигли стражники. Во второй — от изумления, ибо узнали голос.

Но это был еще не страх. Страх они испытали, когда повернулись — и узрели человека. Из ночной мглы выступало лицо, которое Тходак, Требен и Загней только что видели в совсем другом состоянии.

— Учитель!.. — ахнул Загней, чувствуя дрожь в коленях.

Это и в самом деле был казненный сегодня Бгодей… и в то же время не он. Этот Бгодей был облачен в легкий струящийся хитон, его глаза явственно светились, и исходило от него нечто такое… неописуемое, непередаваемое, но воистину удивительное. Охвативший учеников в первые секунды страх быстро прошел, а взамен пришло спокойствие, умиротворение… и тихая глубинная радость.

— Ты говорил правду, — рухнул на колени Тходак, прижимаясь губами к краю одежды учителя. — Ты говорил правду.

До рассвета пробыл учитель со своими учениками, а потом ушел — и на этот раз окончательно. На рассвете кривую тележку с отрубленной головой вновь стали возить по улицам, и вновь были те, кто плевал в ее сторону — но Тходак, Требен и Загней затаенно улыбались.

Несколько дней ходили они потом по домам и говорили с теми, кто хотел их слушать, а потом тоже ушли. Ушли из города, ушли из Несравненного Царства. Направился один на север, другой на запад, а третий на юг — и только на восток ни один не направился, поскольку на восток и до самого океана простирается только Аммарилиутхайя.