— И тем ценнее то, что ты остался собой.
И вновь Всеблагий согласился. Легко нести истину, когда окрылен божественной мощью, когда ничем не рискуешь и ничего не боишься. Совсем иное — когда ты чувствуешь боль, когда охвачен сомнениями и терзаниями.
— Через пятнадцать-двадцать лет проверю, что проросло из посаженного зерна, — молвил Всеблагий. — Новое учение я создал — посмотрим, как оно повлияет на людские судьбы. Провижу, что теперь кастовое общество ожидает крах. Их ожидает смутное время. Возможно, войны.
— Пусть лучше воюют и страдают в движении к новому, чем закостеневают в одних и тех же пороках.
Всеблагий улыбнулся. Эти слова хорошо отражали нрав Аэссы — бурный и переменчивый, как море, как океан. В иных мирах ей поклонялись не как владычице водной стихии, но как богине перемен, богине движения и прогресса… а иногда и разрушения.
И оттого лишь сильнее любил ее он, бог-творец, бог-строитель. Она всегда знала, как сделать его творение еще лучше, как развить его и усовершенствовать.
Иногда они расходились во мнениях, и Аэсса безжалостно ломала творение мужа, чтобы доказать, насколько оно непрочно, насколько хрупко. Что сказать — прогресс иногда нуждается в разрушениях, нуждается в сломе старого и обветшавшего.
И Всеблагий в такие минуты сердился на нее, гневался, но потом отходил. Он соглашался, что уж лучше пусть его творение погибнет в самом начале существования, чем потом — когда по-настоящему расцветет жизнь, когда появится разум.
И кстати о творении. Всеблагому уже хотелось вновь к нему вернуться, вновь заняться тем, ради чего он существовал.
Но еще не сразу, еще не сегодня. Вначале он побыл с возлюбленной, позволил себе краткий отдых. Насладился уединением вместе с Аэссой, успокоил сердце и разум. Затем приступил к осмотру своих аспектур, окинул взором все миры, где было его присутствие. Проверил, как они поживают, насколько изменились за эти полвека.
В общем-то, повседневные дела богов не сильно и отличаются от повседневных дел духов-хранителей, всех этих ками, нимф и домовых, что по факту тоже мелкие божки. Разница только в масштабах, да еще в том, что Всеблагому не нужно лично пребывать в своих владениях.
Владениях. Какое неверное слово, когда речь о богах. Всеблагий не властвовал над своими мирами, он был их дыханием и сердцебиением. Пронизывал божественным духом и чувствовал, как продолжение себя самого.
В общем-то, у него и не было миров в единоличном владении. Ни одной планеты, аркала или иного космического объекта. Богов много, их сферы влияния постоянно пересекаются и взаимопроникают.
Даже те миры, что Всеблагий сам же и сотворил, не принадлежали ему полностью. Однако в них у него было традиционное преимущество, право на присутствие и первоочередность выбора.
Двадцать следующих лет он разминался мелким творением. Возжигал одиночные звезды, запускал свободные планеты, сгущал туманности и наводнял пустоту межзвездным водородом. Придавал форму Хаосу, наполнял космос материей, насыщал и обогащал Упорядоченное. Делал ту рутинную работу, что боги именуют «закрашиванием фона».
Это не самое увлекательное занятие, но Всеблагий любил и его тоже. Получал удовольствие от того, как разрастается мироздание, расцветает новыми красками эфир и становится громче музыка сфер.
Космическими объектами дело не ограничивалось. Боги не только творцы, но и механики. Реальность сложна и чувствительна, над ней нельзя издеваться, просто грубо внедряя новую планету или звезду. Точнее, можно, но тогда ее жизнь может стать недолгой. Гравитационные поля, траектории небесных тел, гиперпространственные возмущения — все это следует учитывать.
Каждую песчинку надо встраивать бережно, не нарушая общей гармонии. Нужно заботиться о балансе на всех уровнях, всех измерениях. Не только четырех внутренних, но и восьми внешних. Не должна быть задета Кромка, не должно быть потревожено ничто уже существующее.
Всеблагий работал тихо и аккуратно. Словно опытный часовщик, он легонько касался механизмов мироздания. Мягко приостанавливал физические законы, чтобы реальность расширялась безболезненно. Сшивал ноосферные облака и упрочнял сотворенное своим дыханием.
Приглядывать за другими своими мирами он тоже не забывал. Время от времени наведывался и на Орротоб — мир, в котором казнили его аватару. Там история шла своим чередом, ученики Всеблагого обзавелись своими учениками, а приверженцы обновленного культа все чаще называли себя бгодеитами. Как и ожидалось, многие из них добавляли что-то свое, и появилось уже множество толкований, но стержень учения пока еще сохранялся.