В 1832 году Надеждин видел падение таланта Пушкина и не признавал за ним прав на название русского народного поэта, так как «его народность ограничивалась тесным кругом наших гостиных, где русская богатая природа вылощена подражательностью до совершенного безличия и бездушия». Полевой, повторяя прежние свои похвалы Пушкину, разбирал его сочинения как вполне законченные и выразившие уже в 1833 году вид русской поэзии, не самобытной, а следственно, и не вполне народной. Критика Надеждина и Полевого, небольшие замечательные статьи Киреевского подготовили первое веское выражение новой исторической критики Белинского 1834 года «Литературные мечтания». Теперь Пушкин и его период литературной деятельности соединены были в целую цепь развития русской литературы от Тредиаковского и Ломоносова. Белинский и по смерти Пушкина возвращался с новой силой к первому своему историческому сопоставлению Пушкина с русскими писателями XVIII–XIX веков, завершившемуся капитальными разборами 1841–1842 годов. Вот что говорил Белинский в первой статье своей 1834 года, в «Молве»: «Пушкинский период был самым цветущим временем нашей словесности. Его надобно б было обозреть исторически и в хронологическом порядке… Можно сказать утвердительно, что тогда мы имели если не литературу, то, по крайней мере, призрак литературы; ибо тогда было в ней движение, жизнь и даже какая-то постепенность в развитии». Белинский примкнул к общему голосу критики 30-х годов, что «Пушкин 1834 года не то, что был Пушкин в 1829 г.». Оттого новый критик допускал шутя даже два новых периода после пушкинского, называя один из этих периодов «прозаическо-народным». Речь, конечно, идет о Гоголе, о котором в следующем же 1835 году Белинский написал большую статью под названием «О русской повести и повестях Гоголя», в которой указал в Гоголе – преемника Пушкину, нового главу поэтов. В маленькой статейке 1835 года о «Повестях» Пушкина Белинский сказал, что «они не художественные создания, а просто сказки и побасенки», и как бы советовал поэту приняться за исторический роман. Такой же «закат таланта» критик отметил в 1836 году по поводу четвертой части «Стихотворец» Александра Пушкина». Вообще при жизни Пушкина Белинский, говоря при удобном и неудобном случае о великом поэте, только и отмечал, что Пушкин уже пережил себя, что у него еще сохранилось «одно умение владеть языком и рифмою» (Сочинения Белинского, II, 5, 186 стр.). Вот приблизительно каковы были отзывы критики о Пушкине при его жизни.

Поэт при жизни много раз высказывал свое отношение к журнальным похвалам и порицаниям; но примиряющий беспристрастный взгляд выражен им в известном месте «Памятника» 1836 года:

«Через две недели после смерти Пушкина» в 1837 году Полевой написал горячую статью о гибели великого русского поэта – «великого лирического поэта и полного представителя своего современного отечества». «Державин и Пушкин – оба вполне выразили свой народ», но Пушкин – гений переходного века. И это сравнение повторилось в критике 40-х годов (например, в «Библиотеке для чтения», в «Москвитянине» 1841 года, Зелинский, часть 4, стр. 129, 260). В 1838 году Белинский уже начал говорить о «мнимом периоде падения таланта» Пушкина (II, 321), о его «гениальной объективности в высшей степени» (414), например, даже в «Сказке о рыбаке и рыбке» (454), в «Каменном госте» (III, 58). «Великий, неужели безвременная смерть твоя, – говорил Белинский в 1839 году, – непременно нужна была для того, чтобы мы разгадали, кто был ты?» (59). В 1840 году критик ставит Пушкина выше просто русского поэта, признавая его «великим мировым поэтом» (IV, 202). Мало-помалу критик добирается до процесса развития поэтического творчества Пушкина. И вот, когда завершено было первое посмертное издание «Сочинений» поэта в 11 томах, в 1838–1841 годах, Белинский выступил с целым рядом статей в «Отечественных записках» 1843–1846 годов, образовавших первую обширную монографию о Пушкине, первый ценный труд по истории русской поэзии и вообще по истории русской литературы. Без преувеличения можно сказать, что статьи Белинского о Пушкине, слившиеся в цельный объемистый труд, представляют его лучшую литературную работу, по которой можно составить определенное представление о критике Белинского вообще. Он признавал значение личности писателя для характеристики его произведений, он открывал дух времени в сочинениях русских писателей, следил за изменением направлений в литературе; и тем не менее Белинский не останавливался на биографических подробностях, не высказывался даже за необходимость их изучения, ограничивая свою задачу исследования личности писателя внимательным пересмотром общих воззрений поэта, критика. Вот его замечание, вызывающее ожидания биографических разысканий: «Пушкин от всех предшествовавших ему поэтов отличается именно тем, что по его произведениям можно следить за постепенным развитием его не только как поэта, но вместе с тем как человека и характера» (VIII, 5, 308). Точно так же Белинский не углублялся и в исторические отношения времени писателя, в непосредственное взаимодействие русской и иностранных литератур. Таковы недостатки исторической критики Белинского. Но зато в критике Пушкина и его предшественников Белинский свел все, что можно было извлечь из непосредственного знакомства с русскими поэтами. Пушкин явился у него как завершение целой истории русской литературы, русской поэзии. Ввиду высокого значения критики Белинского, самого живого истолкователя Пушкина, – человека, пережившего пушкинский период, развивавшегося под его влиянием, мы остановимся подробнее на статьях его, входящих в т. н. восьмой том прежнего издания Сочинений Белинского.

Определяя в разных местах одиннадцати (11) глав своего труда задачи работы, Белинский, заканчивая обзор предшественников Пушкина, так говорит о своей цели: «Предлагаемая статья есть не что иное, как только введение в статьи собственно о Пушкине. Мы имели в виду показать историческую связь пушкинской поэзии с поэзией предшествовавших ему мастеров… Задуманный и начатый нами ряд статей нисколько не принадлежит к разряду обыкновенных и случайных журнальных критик; это скорее обширная критическая история русской поэзии, а такой труд не может быть совершен наскоро и как-нибудь, но требует изучения, обдуманности, и труда, и времени… Оценить критически такого поэта, как Пушкин, – труд немаловажный, тем более что о нем мало сказано, хотя и много писано. Обыкновенно восхищались отдельными местами и частностями или нападали на частные недостатки – и потому охарактеризовать особенность поэзии Пушкина, определить его значение как поэта русского, показать его влияние на современников и потомство, его историческую связь с предшествовавшими и последовавшими ему поэтами – значит, предпринять труд совершенно новый» (VIII, 336–337).

Белинский не совершил всего этого громадного труда, обозрев только предшественников Пушкина и хронологически его сочинения, предпочитая такой метод разбору по видам и родам поэзии. Задачи критики, свои приемы Белинский определяет подробно в сопоставлении с предшественниками. Первые русские критики, каковыми Белинский признает Карамзина (разобравшего сочинения Богдановича) и Макарова (критика сочинений Дмитриева), обращали внимание на частности поэтического произведения без отношения их к целому, выписывали лучшие или худшие места, восхищались ими или осуждали их как стилисты. Новый период русской критики начинается с Мерзлякова, который хотя и основывался на устарелых авторитетах ложноклассиков-теоретиков вроде Батте, Эшенбурга, однако рассматривал завязку и изложение целого сочинения, говорил о духе писателя, заключающемся в общности его творений. С 20-х годов (т. е. с критики Полевого) критика русская заговорила о народности, о требованиях века, о романтизме, о творчестве и тому подобных вещах. Эта романтическая критика подорвала ложноклассические основы и авторитеты вроде Сумарокова, Хераскова, Дмитриева и др., возносив Ломоносова, Державина, Фонвизина, Крылова. Однако романтическая критика не поняла Пушкина и его современников. Также отнеслась к великому русскому поэту и эклектическая критика (с конца 20-х годов, критика 30-х годов, т. е. Надеждин), опиравшаяся на эстетические теории, на германскую философию, на сравнения русских писателей с признанными мировыми гениями (Шиллером, Шекспиром, Байроном). В противоположность этим литературным староверам, сухим моралистам, черствым резонерам, Белинский так определяет приемы и основания своей критики. Такого поэта, как Пушкин, должно изучить из него самого беспристрастно, основательно, забыв о чужеземных гениях, как Байрон, уловить в многоразличии и разнообразии его произведений тайну его личности, т. е. те особности его духа, который принадлежит только ему одному. Рассматривая поэзию Пушкина как целый и особый мир творчества, Белинский отыскивает пафос его поэзии, определяя художественную и нравственную стороны ее. Мы уже заметили выше, что Белинский ни словом не обмолвился о биографических фактах, связанных так или иначе с сочинениями Пушкина. Даже из лирики величайшего национального поэта критик извлек только черты нравственной личности писателя, характеризуя его сильную, живую, субъективную, высокогуманную натуру. Не мог критик подробнее указать и на то, что он разумел под «генеалогическими предрассудками» Пушкина. Если оставить в стороне эти недостатки критики Белинского, присоединив в них незаконченность статей о Пушкине, удивительное пренебрежение в повестях и прозаических статьях поэта, в том числе и в «Капитанской дочке», то все-таки нельзя не войти в подробности рассматриваемого капитального труда, после только что сделанных общих замечаний. Уже из послединих следует, что Белинский признавал Пушкина первым самобытным русским поэтом. Не раз повторялась в литературе знаменитая фраза Белинского: «Русская поэзия – пересадок, а не туземный плод. Русская литература есть не туземное, а пересадное растение» (VIII, 5, 101, 363). И вот критик подробно рассуждает о западноевропейском классицизме и романтизме. Старые споры русской критики впервые находят трезвое обсуждение в приложении к выдающимся русским писателям XVIII–XIX веков, сочинения которых выступают у Белинского в живых обстоятельных очерках. Делая общее заключение, со своей точки зрения, на относительные достоинства и особенно на недостатки этих первых русских поэтов XVIII века, Белинский не забывает уравновешивать суровые приговоры критики снисходительными и восторженными похвалами современников. Несмотря на последние в применении к Сумарокову и Хераскову, Белинский не задумывается поставить выше их Ломоносова – первого поэта Руси: «Только один Державин был несравненно больше поэт, чем Ломоносов: до Державина же Ломоносову не было никаких соперников» (105). Это второй период русской литературы с Державиным, Фонвизиным, Хемницером, Богдановичем и Капнистом. Рассматривая вымиравшие формы русской литературы XVIII в., Белинский не совсем справедлив в отзывах о Майкове и преувеличенно снисходителен к поэтам карамзинской школы. Несмотря на богатство и разнообразие замечаний о значении Карамзина, Жуковского, Батюшкова, критик не мог еще привести в связь с европейской литературой сочинений Карамзина. Однако сколько верных и фактически подтвержденных замечаний об отношении некоторых сочинений Пушкина к его предшественникам, например к Державину (в проблесках Античности, в картинах русской природы), Жуковскому и особенно – Батюшкову! И эту преемственность Белинский указывает в сочинениях Карамзина и Жуковского. За последним критик не признает особенного значения, выделяющегося из ряда русских писателей: «Периода, означенного именем Жуковского, не было в русской литературе» (149). Не признает Белинский и следов народности в поэзии Жуковского. Но зато он ставит романтического русского поэта высоко как непосредственного предшественника Пушкина, опиравшегося в своих определенных, зрелых произведениях на почву, подготовленную Жуковским, открывшим впервые на Руси средневековую романтическую поэзию. И Белинский входит в подробности об европейском романтизме и жизненных основах этого болезненного явления (248–249): «Пора безотчетного романтизма в духе Средних веков есть необходимый момент не только в развитии человека, но и в развитии каждого народа и целого человечества… Мы, русские, позже других вышедшие на поприще нравственно-духовного развития, не имели своих Средних веков: Жуковский дал нам их в своей поэзии, которая воспитала столько поколений и всегда будет так красноречиво говорить душе и сердцу человека в известную эпоху его жизни… Одухотворив русскую поэзию романтическими элементами, он сделал ее доступною для общества, дал ей возможность развития, и без Жуковского мы не имели бы Пушкина» (249). Точно такое же влияние, если не большее, Белинский указывает и в поэзии Батюшкова, например, в повторении Пушкиным в стихотворении «Зима» 1829 года антологического стихотворения Батюшкова (VII, 254). Отсюда и из других примеров критик выводит заключение, что «Батюшков был учителем Пушкина в поэзии, он имел на него такое сильное влияние, он передал ему почти готовый стих» (269). Строгий критик сурово отзывается о литературных замечаниях Батюшкова в статье «О легкой поэзии» на Руси.

Насколько внимательно изучал Белинский сочинения Пушкина, можно судить уже по тому, что, находя безобразным порядок расположения сочинений поэта в издании 1838–1841 годов, он обратился к изданиям, выходившим при жизни поэта (309). Руководствуясь строго хронологическим порядком появления сочинений Пушкина, Белинский рассматривает сначала «лицейские» стихотворения, составляющие IX том издания 1841 года, затем лирические произведения последующих годов, поэмы, по мере их появления, «Евгения Онегина», «Бориса Годунова» и другие произведения.

В.Г. Белинский

В лицейских стихотворениях критик указывает не только влияние предшествующих поэтов, но и проблески оригинальности и самостоятельности. С 1819 года начинаются самобытные мелкие стихотворения Пушкина, в которых критик отмечает совершенство формы, стиха, простоту, естественность в изображении русской природы, действительности. И здесь Белинский приводит большие выдержки из статьи Гоголя 1832 года. «Несколько слов о Пушкине». Замечательно, как смотрит критик на известные эпиграммы и сатиры поэта первого петербургского периода: «Основываясь на каком-нибудь десятке ходивших по рукам его стихотворений, исполненных громких и смелых, но тем не менее неосновательных и поверхностных фраз, думали видеть в нем поэтического трибуна. Нельзя было бы более ошибиться во мнении о человеке!.. Он не принадлежал исключительно ни к какому учению, ни к какой доктрине». Естественно, что лирика Пушкина дает Белинскому возможность сделать интересные выводы о натуре, о личности Пушкина: «натура его была внутренняя, созерцательная, художническая» (390). В противоположность первым критикам Пушкина Белинский считает Пушкина нравственным поэтом более всех остальных, воспитателем и образователем юного, высокого и гуманного чувства. Поэзии его Белинский приписывал изящную элейность, кротость, глубину и возвышенность. И вот тут же Белинский решает вопрос, возбужденный критикой 30-х годов, о падении таланта, о причинах охлаждения к Пушкину того восторга, который возбудили первые его произведения: «Он не пел, а только сделался самим собой… но его взгляд на свое художественное служение, равно как и недостаток современного европейского образования!.. были причиною постепенного охлаждения» (400). Последние произведения поэта Белинский естественно считает более совершенными, чем все предшествующие. Точно так же и в развитии поэм критик усматривает постепенность. В «Руслане и Людмиле» – фантастической сказке – нет ни истории, ни народности: «Вероятно, Пушкин не знал сборника Кирши Данилова в то время, когда писал «Руслана и Людмилу». Иначе он не мог бы не увлечься духом народно-русской поэзии, и тогда его поэма имела бы, по крайней мере, достоинство сказки в русско-народном духе, и притом написанной прекрасными стихами» (424). Точно так же, со стороны развития характеров, несовершенными кажутся критику все следующие поэмы и первые шесть глав «Евгения Онегина». И только с «Бориса Годунова» начинаются безукоризненные произведения со стороны художественной формы (473). И «Борису Годунову», и «Евгению Онегину» критик посвящает целых две главы. Особенно высоко Белинский ставит «Онегина» – эту энциклопедию русской жизни (603), картину русского общества, это национально-художественное произведение. Много внимания и самого тонкого анализа посвящает критик объяснению характеров главных действующих лиц, особенно Татьяны. В лице Татьяны Пушкин первый поэтически воспроизвел русскую женщину, натуру глубокую и сильную, тип русской женщины. При всей подкупающей цельности ее натуры Белинский не скрыл и того впечатления, какое возбуждает Татьяна в читателе, рассматриваемая рядом с эгоистической натурой Онегина: «Создание страстное, глубоко чувствующее и в то же время неразвитое, наглухо запертое в темной пустоте своего интеллектуального существования, Татьяна, как личность, является нам подобною не изящной греческой статуе, в которой все внутреннее так прозрачно и выпукло отразилось во внешней красой, но подобною египетской статуе, неподвижной, тяжелой и связанной. Без книги она была бы совершенно нежным существом» (587). В «Борисе Годунове» рядом с огромными недостатками Белинский указал необыкновенную художественную высоту. Соглашаясь с предшествующими критиками, Белинский упрекает Пушкина за рабское отношение к Карамзину: он не верит ни в величие Бориса, ни в его преступление – умышленное убийство царевича Димитрия. Необыкновенно высоко ставил Белинский «Каменного гостя» и все, что относится у Пушкина к личности Петра Великого. Итак, по Белинскому, в сочинениях Пушкина заключаются две стороны: одна – преходящая, историческая, представляющая отражение времени Пушкина в его сочинениях, в его воззрениях, как сына своего века, другая сторона – переходящая в будущее, в постоянное значение Пушкина как величайшего русского поэта, имеющего громадное эстетическое, литературное и нравственное значение. «С Пушкиным, – заключил Белинский, – русская поэзия из робкой ученицы явилась даровитым и опытным мастером».

Критика Белинского, несмотря на ее неполноту, неравномерность в разборе сочинений Пушкина, сделалась надолго руководящим направлением. Так ее вполне принял автор «Очерков Гоголевского периода русской литературы» («Современник» 1855–1857 годов, Чернышевский). Сущность этого воззрения – более определенно проведенного, так как в статьях Белинского о Пушкине усматривались некоторые отличия в оценке, – сводится к следующим положениям: Гоголь, а не Пушкин должен считаться главой нового прозаического (т. н. натурального или критического) направления новейшей русской литературы, сатирическое направление Пушкина незначительно («Евгений Онегин» относится к сатирическим произведениям), ввиду того что вообще Пушкин стоял вне какого-либо определенного направления, школы, будучи художником формы, стиха, его самыми выдающимися произведениями являются кроме «Евгения Онегина» сочинения последних годов – «Каменный гость», «Русалка», «Медный всадник» и др. Мы увидим естественный односторонний вывод критики 60-х годов из этих посылок Белинского, в которых вся сущность вращалась на нравственной оценке героев Пушкина, его воззрений, чувств и мыслей в мелких произведениях.

Белинского нельзя строго судить за невнимание к фактам биографии Пушкина. Достаточно того, что он первый указал потребность в новом лучшем издании сочинений величайшего русского поэта. Фактически сведения о Пушкине стали собирать только с 50-х годов, а ранее ограничивались такими характеристиками личности поэта, какую дал, например, в 1838 году Плетнев (в «Современнике», см. в сочинениях П.А. Плетнева, 1885 г. I т., 364–386 стр.), посвятивший свою небольшую статью не столько биографии Пушкина, сколько рассуждениям о поэзии, о таланте, о критическом достоинстве произведений поэта. Между тем Плетнев владел письмами Пушкина, знал и обстановку поэта и отношение к нему публики. Как интересны, например, следующие замечания, оброненные Плетневым: «Много было журнальных толков во время оно о новой поэме («Руслан и Людмила»). Все они, как ведется в журналах, не касаются существенного в искусстве. Одни обращены на события, другие на рифмы, третьи на фразы, четвертые на шутки и т. д. Никто не заметил, что это была первая на русском языке поэма, которую все прочитали, забывши, что до сих пор поэма и скука значили одно и то же… «Онегин» то отрывками, то стихами, то фразами перешел во всенародные поговорки, остроты и пословицы. Пока автор не издал его вполне, отдельные главы составляли выгодный промысел досужих и сметливых переписчиков, продававших тетрадки их в столицах и внутри России по ярмаркам». В таком же роде и замечания Плетнева о частной жизни поэта, придающие маленькой статейке значение свидетельства одного из современников, значение источника.