Но это был жест отчаяния, не более того. Хаким знал, что я выиграл, и выиграл по-крупному. Через некоторое время я предложил Джин: «Давай прокатимся на машине и поговорим».

Мы покинули клуб, и поездка наша закончилась в моем домике на Чероки-лейн, который она сочла очаровательным. Мы оба без лишних слов понимали, что между нами происходит что-то очень важное. Позже мы опять отправились в клуб, который был открыт всю ночь, и протанцевали до девяти утра. А потом, все еще в вечерних нарядах, мы позавтракали и продолжили наш разговор.

В какой-то момент, скорее всего за завтраком, мы решили от всех сбежать и тайком пожениться. Я влюбился в нее по уши. Возможно, это был первый и единственный раз в моей жизни, когда меня полностью захлестнули чувства, и я капитулировал под их напором. Она была так хороша собой, что я утратил всякий контроль над ситуацией и поддался романтическому порыву. Казалось, Джин тоже потеряла голову… но ей было всего девятнадцать. Все же с ее стороны это не было обычным безрассудством молодости. Даже тогда, в самом начале наших отношений, между нами царило полное взаимопонимание, которое потом выросло в настоящую любовь.

Думаю, она видела во мне взрослого, опытного мужчину, который будет защищать и оберегать ее в голливудских джунглях. В любви ведь так много зависит от интуиции. И в то утро она нам подсказала, что мы созданы друг для друга.

За завтраком мы делились друг с другом историями из своей жизни. Я рассказал ей о своих корнях, о себе — и хорошее, и плохое. К концу завтрака она уже знала о моей семье и о браке с Мерри Фарни. К концу завтрака я уже знал, что нам нужно немедленно пожениться, а иначе повторится история с Донниной Теплиц. Джин происходила из семьи со строгими правилами, и она очень уважала своих родителей. Отец ее был серьезным человеком, президентом страховой компании в Нью-Йорке, и он управлял финансами Джин через корпорацию «Белль-Тир»; мать, Белль Тирни, переехала с дочерью в Голливуд, чтобы не оставлять ее одну. Они жили в маленьком домике на Дохени-драйв. Сестра Джин, по ее словам, была «самой красивой», брат — «самым умным», отец — «самым талантливым бизнесменом». Словом, хорошая девочка из хорошей семьи.

«И как ты думаешь они на меня отреагируют?» — спросил я.

«Я думаю, в тебе нет ничего такого, что могло бы им не понравиться, разве что отсутствие денег. Но ты ведь работаешь, и за это они будут тебя уважать».

Но я-то знал, что так не получится. А что бы я сам сделал, если бы был отцом восходящей звезды Голливуда? Что бы я сделал, если бы она объявила мне, что собирается замуж за «распутного графа», который меньше года назад был замешан в грязном бракоразводном процессе? У меня было четкое ощущение, что если я немедленно не поведу Джин к алтарю, то потеряю ее из-за неприятия семьи.

«Я хочу, чтобы сейчас ты поехала домой, переоделась, придумала какую-нибудь историю для мамы и мы немедленно бы отправились в аэропорт».

Я высадил ее у дома в 10.30 утра и уже через час снова посадил в машину в конце квартала, чтобы ее мама ничего не заметила. Мы помчались в аэропорт, где я уже зафрахтовал самолет с помощью Билла Джозефи. «Просыпайся, ты будешь шафером на замечательной свадьбе», — такими словами я разбудил его утром. Он чуть в обморок не упал, когда узнал, на ком я женюсь.

«Господи, — только и смог сказать он. — Быстро же ты действуешь».

Я чувствовал себя так, словно выиграл главный приз в лотерею. Нет, еще лучше. Это была любовь.

В аэропорт мы приехали 1 января 1941 года. В тот день обещали дождь, и он лил не на шутку. Мы ждали отлета, но дождь все усиливался, и я начал волноваться. Усталость брала свое.

^{Олег Кассини с Джин Тирни}

Джин дрожала от холода. Воспоминания о нашей волшебной ночи начали меркнуть, и идея побега казалась ей все более и более безрассудной. «Ты не думаешь, что нам стоит хотя бы поговорить с мамой?» — спросила она меня.

«Ни в коем случае», — ответил я, стараясь сдерживаться. У меня возникло щемящее предчувствие, что все кончено. В конце концов нам сказали, что самолет взлететь не может, и в полном молчании я отвез ее домой. Такой вот печальный финал. Джин улыбалась мне, но все уже было по-другому. Это конец, думал я. Мы снова чужие друг другу. Меня обуяла гордыня, которая часто мешала мне в жизни. Не говоря ни слова, я вез ее домой.

Прощаясь со мной, она сказала: «Но нам не обязательно ставить точку. Давай я поговорю с родителями. Они полюбят тебя, когда узнают».

«Нет, — ответил я. — Я не собираюсь через это проходить. Я не хочу им ничего объяснять — про мой развод и все остальное. Не хочу и не буду. Если ты решишь снова меня увидеть, если поверишь в себя и свои чувства, позвони мне. Сам я тебе звонить не стану».

Я, конечно, был абсолютно вымотан, но никакого разумного объяснения своему поведению я не нахожу.

Я не собирался звонить ей и не стал этого делать, но сидел у телефона и ждал ее звонка. Намного проще было бы самому набрать ее номер и вновь обрести контроль над ситуацией, но гордыня все еще владела мной. Через несколько дней она позвонила. Мы встретились за ланчем, и она сказала, что нужно получить согласие ее семьи на брак. «Они столько для меня сделали, это самое малое, что я могу сделать для них».