Вся наша компания высыпала на улицу, увидела шумно обнюхивающих территорию собак и от души посмеялась. Рэй даже пригласил Бутча зайти и выпить (он поднял крышку сиденья унитаза в ванной, и Бутч с удовольствием напился). Потом он позвонил Джин и посоветовал ей приехать и забрать меня. В конце концов мы с ней, как обычно, добрались до «Сердитой комнаты» и помирились. Но болевые точки, определившиеся в этот вечер — мое подавленное состояние из-за работы, тревога Джин из-за не складывающихся отношений между мной и ее семьей, — все это никуда не делось и будет и дальше подтачивать наш брак. Я понимал, что Джин раздражает моя склонность к флирту, но все это имело совершенно невинный характер. В Европе такое поведение считается не только приемлемым, но и полностью соответствующим правилам хорошего тона. В Америке единственной формой поведения в браке является безусловная супружеская верность или хотя бы ее демонстрация. Для того чтобы доказать свою преданность, американские супруги постоянно держатся на людях за руки и безотрывно смотрят друг другу в глаза, как будто только что познакомились. В Европе такие манеры сочли бы простоватыми и наивными. Уважение к жене там воспринимается как аксиома, не требующая доказательств, а оказание невинных знаков романтического внимания другим дамам — как проявление галантности. Но в Америке эти представления не укоренились, по крайней мере Джин никогда не могла их понять.

Несмотря на бойкот, мне все-таки удавалось иногда получить разовую работу. Первая из них была для фильма «Жестокий Шанхай», где снималась Джин. Режиссером картины назначили Джозефа фон Штернберга, человека, сделавшего звезду из Марлен Дитрих в фильме «Голубой ангел». Мы с Джин были преисполнены надежд. Известный режиссер, хороший актерский состав (включавший моего друга Виктора Мэтьюра в роли араба Омара) — возможно, этот проект станет для меня столь необходимым плацдармом. Но фильм не удался и был в пух и прах разгромлен критиками, которые впервые неодобрительно отозвались об игре Джин. О моих костюмах никто вообще не упомянул.

На память об этом проекте Джин принесла домой вырезанные из дерева фигурки главных героев фильма, которые были реквизитом в финальной, особенно нелепой сцене. Когда картина вышла в прокат и с треском провалилась, я отнес фигурки на задний двор, выстроил их в ряд на ограде и расстрелял из охотничьего ружья. «Как ты мог так поступить! — вскричала Джин, узнав о казни. — Ты же знал, что я хотела их сохранить!»

«Они заслужили свою участь, — ответил я. — По крайней мере, теперь они не будут нам постоянно напоминать об этом провале».

Вскоре продюсер Сэм Шпигель предложил мне принять участие в его первой голливудской картине «Сказки Манхэттена». Шпигель — тогда он работал под псевдонимом С. П. Игл — был интересным человеком, европейцем с загадочным прошлым, прибывшим в Голливуд из Канады. Он был очень умен и умел уболтать и убедить кого угодно в чем угодно. Вот он и убедил половину Голливуда принять участие в его картине, которая, по сути, представляла собой набор отдельных эпизодов с участием звезд.

Моя роль тоже была эпизодической. Я должен был создать всего одно платье… для Риты Хейворт, которая тогда находилась в расцвете своей славы.

Фильм снимали на студии Twentieth Century-Fox, и я надеялся, что удачная работа поможет прекратить холодную войну между студией и мной. Напрасные надежды, потому что Чарльз ЛеМэр, главный художник по костюмам, не терпел чужаков на контролируемой им территории. «На студии достаточно своих художников по костюмам. Нам не нужны фрилансеры, — сказал он мне. — Рита очень важна для этой картины».

«Да, но у мистера Игла другое мнение», — ответил я.

Я придумал для нее классическое белое платье, которое прекрасно смотрелось бы и сегодня, — из шелкового трикотажа, с голубыми и фиолетовыми лентами, перекрещивающимися на груди. Когда платье было готово, Рита Хейворт в него просто влюбилась. Она поцеловала меня и сказала: «Ты хорошо меня понимаешь».

Но ЛеМэр буквально кипел от злости. «Надо проверить, как оно будет смотреться на экране», — сказал он. Меня на пробы не пустили, ведь у меня не было никакой официальной должности на студии. И, разумеется, платье сочли неудовлетворительным — якобы фиолетовый поглощал слишком много света. Это можно было исправить в два счета, сделав цвет на несколько тонов светлее. Но ЛеМэр хотел, чтобы я потерпел неудачу, и составил целый заговор против меня. Он поговорил с Ритой, он поговорил с Чарльзом Бойером, который играл с ней в этом эпизоде. (Чарльз должен был быть во фраке, и хитрый ЛеМэр убедил его в том, что белое платье будет доминировать в кадре и на Чарльза никто просто не обратит внимания.) ЛеМэр ходил даже к самому Дэррилу Зануку. Обо всех этих интригах я узнал от Шпигеля, когда он позвонил мне со словами: «У нас проблемы».

^{Джин Тирни с Генри Фондой, 1942}

^{Джин Тирни с Тайроном Пауэром, 1942}

«Если дело только в фиолетовом цвете, — сказал я, — это легко поправить».

«Но Риту настроили против тебя, — возразил он, — и я боюсь, с этим уже ничего не поделаешь». Да, вот такие нравы царили тогда на студиях.

Эта история стала для меня сильнейшим ударом. Новости о моем фиаско наверняка быстро распространятся: я с содроганием представлял, что напишут о нем Хедда и Луэлла. На самом деле большого шума не было, это я слишком болезненно относился к неудачам. Но тогда я чувствовал себя очень уязвимым, держал оборону против всего мира и завидовал чужому успеху. Я постоянно и при любых обстоятельствах флиртовал с другими женщинами: да, такое поведение было для меня естественным, но одновременно я хотел дать Джин понять — я тоже кому-то интересен. Но разве мог мой безобидный флирт сравниться с ее великими экранными страстями?

Студии вечно нужны были слухи о новых романтических увлечениях звезд. В прессе появлялись намеки на интерес, возникший между Джин и актерами, которые с ней снимались — Тайроном Пауэром, Генри Фондой. Я знал, что никаких оснований для ревности нет, но все равно это меня ужасно раздражало. Поэтому мое отношение к партнерам Джин было сложным: кто-то мне нравился, кто-то — нет, но все были на подозрении.

Тайрон Пауэр был мне очень симпатичен. Он был красив как бог, с бездной простодушного обаяния. Ему все давалось легко, и он считал, что и у других все складывается точно так же. Тайрон мог быть невнимателен по отношению к людям, но никакого злого умысла тут не было. Он, Эррол Флинн и Кэри Грант[103] были в этом похожи. Неотразимое обаяние каждого из них давало им возможность жить по собственным правилам, беспечно игнорируя общепринятые нормы. Но они делали это так естественно и мило, что, казалось, никто не возражал.

А вот симпатизировать Генри Фонде я не мог себя заставить. В конце 1941 года они с Джин снимались в картине «Кольца на ее пальцах», и меня неприятно удивило его высокомерие. У него был бархатный голос и вкрадчивые манеры; казалось, он излучал уверенность, что может соблазнить Джин, когда ему будет угодно. На меня он смотрел брезгливо, как на волос в супе, досадную помеху на съемочной площадке (действие фильма происходило на острове Каталина). Отношения у нас сложились очень напряженные, и хотя до прямой конфронтации дело не дошло, искры так и сыпались. Однако через много лет наши отношения стали приятельскими.

Помню, как 7 декабря 1941 года мы с Джин, Фондой и другими актерами после съемок возвращались с острова Каталина на яхте, принадлежавшей студии, когда по радио сообщили об атаке на Перл-Харбор[104]. Немедленно появились слухи о том, что японские подводные лодки курсируют у берегов Калифорнии, и мы поспешили вернуться в Лос- Анджелес, чтобы нас не захватили в плен на берегу. По пути домой мы с Джин ни о чем другом и думать не могли; оба понимали, что жизнь наша теперь изменится. Я должен был вот-вот получить американское гражданство и, следовательно, подлежал призыву на военную службу.

Насчет этого у меня были смешанные чувства. Русская и итальянская кровь забурлила во мне, призывая на битву и на подвиг, но, с другой стороны, мне не хотелось оставлять Джин одну. Как выяснится, большинству голливудских звезд удастся каким-то образом получить звания майора Такого или полковника Сякого, один даже ухитрится стать бригадным генералом. Все они будут доблестно охранять бульвар Сансет. Были и исключения — актеры, которые действительно пошли воевать: Тайрон Пауэр, Кларк Гейбл, Джимми Стюарт, но таких было немного. В основном в кинематографической тусовке ходили истории о персонажах вроде актера Турхана Бея, который, чтобы избежать призыва, сослался на недержание мочи. («А эта проблема не мешает вам танцевать в „Чирос“ с Ланой Тернер?» — спросили его.) Джон Пейн стал стрелком противовоздушной артиллерии на пляже Санта-Моника, а агент Фредди Бриссон, муж актрисы Розалинд Рассел, был назначен помощником полковника, возглавлявшего Девятый голливудский отряд. Про него говорили, что он всю войну мужественно охранял подступы к Беверли-драйв.