Предисловие (2003)

Девять лет назад, весной 1994 года, я написал послесловие к «Ориентализму», в котором, пытаясь прояснить, что я, по моему мнению, сказал, а что – нет, остановился не только на тех многочисленных дискуссиях, которые возникли с выходом моей книги в 1978 году, но и на том, как работа по представлению «Востока» подвергается всё большим искажениям и неверным истолкованиям. То, что сегодня я нахожу это скорее ироничным, чем раздражающим, свидетельствует о влиянии возраста, вступившего в свои права вместе с неизменным снижением уровня ожиданий и уменьшением педагогического рвения, обычно сопровождающими зрелость. Недавняя смерть двух моих главных наставников – в интеллектуальных трудах, в политике и в делах личных – Экбаля Ахмада[1089] и Ибрагима Абу-Лухода (он был одним из тех, кому эта работа была посвящена), принесла много печали и огромное чувство утраты, а также смирение и решительное упрямое намерение продолжать работать. Дело вовсе не в оптимизме, а скорее в вере в нескончаемый процесс эмансипации и просвещения, который, на мой взгляд, определяет и направляет интеллектуальное призвание.

Тем не менее для меня по-прежнему удивителен тот факт, что «Ориентализм» продолжают обсуждать и переводить на другие языки: на сегодняшний день их число достигло тридцати шести. Благодаря усилиям моей дорогой подруги и коллеги профессора Габи Питербёрг[1090] в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, а ранее в Университете Бен-Гуриона в Израиле, появился перевод книги на иврит, вызвавший серьезные дискуссии и споры среди израильских читателей и студентов. Кроме того, по инициативе Австралии появился перевод на вьетнамский язык; я надеюсь, что не будет слишком нескромным сообщить, что для этой книги, похоже, также открылось и индокитайское интеллектуальное пространство. В любом случае, мне как автору, никогда не воображавшему настолько счастливой судьбы для своей работы, доставляет большое удовольствие отмечать, что интерес к тому, что я пытался сделать в своей книге, угас не вполне, особенно в самых разных странах самого «Востока».

Отчасти, конечно, это связано с тем, что с Ближним Востоком, арабами и исламом продолжают происходить значительные перемены, они ведут борьбу, споры и, пока я пишу эти строки, – войну. Как я уже говорил много лет назад, «Ориентализм» – это продукт обстоятельств, которые в основе своей радикально не связаны. В своих мемуарах «Не к месту» (1999) я описывал те странные и противоречивые миры, в которых я рос, представив себе и своим читателям подробный отчет о том, что, по моему мнению, сформировало меня в Палестине, Египте и Ливане. Но это было личное повествование, в котором я очень коротко останавливался на годах моей собственной вовлеченности в политическую деятельность, начавшуюся после арабо-израильской войны 1967 года, войны, последствия которой (Израилем всё еще оккупированы палестинские территории и Голанские высоты), ее условия и идеология, похоже, имели решающее значение для всего моего поколения арабов и американцев. Тем не менее я хочу еще раз подчеркнуть, что эта книга и, если уж на то пошло, вся моя интеллектуальная работа в целом стали возможны благодаря моей карьере университетского исследователя. Несмотря на все свои часто отмечаемые недостатки и проблемы, американские университеты вообще – и мой, Колумбийский, в частности, – всё еще остаются одним из немногих мест в Соединенных Штатах, где размышления и учеба могут проходить в условиях, близких к утопии. Я никогда ничего не преподавал о Ближнем Востоке, будучи по образованию и на практике преподавателем в основном европейских и американских гуманитарных наук, специалистом по современному сравнительному литературоведению. Университет и моя педагогическая работа с двумя поколениями студентов и замечательных коллег сделали возможным глубоко продуманное, аналитическое исследование, воплощенное в этой книге, которая, несмотря на все отсылки, всё же является книгой о культуре, идеях, истории и власти, а не только (tout court) о ближневосточной политике. Таково было мое представление с самого начала, и сегодня мне это еще в большей степени ясно и очевидно.

Тем не менее «Ориентализм» – это во многом книга, связанная с бурным развитием современной истории. В ней я подчеркиваю, что ни термин «Восток», ни концепция Запада не обладают какой-либо онтологической устойчивостью, но оба состоят из человеческих усилий по отчасти утверждению, отчасти идентификации Другого. Никогда еще не было столь очевидным, как в наше время нарастания страха, ненависти, отвращения и возрождения гордыни и высокомерия, во многом связанных с исламом и арабами с одной стороны, и «нами», людьми Запада, – с другой, что эти условности высокого уровня, которыми легко манипулировать, превращая их в инструменты влияния, столь масштабны. «Ориентализм» начинается с описания гражданской войны в Ливане 1975 года, закончившейся в 1990 году, но насилие и жуткое кровопролитие там продолжается и по сей день. У нас был провал мирных переговоров в Осло[1091], начало Второй интифады[1092] и ужасающие страдания палестинцев на вновь захваченном Западном берегу реки Иордан и в секторе Газа из-за применения против беззащитных гражданских лиц израильских F-16 и вертолетов «Апач». Феномен террористов-смертников проявился во всей своей ужасающей разрушительности, как и зловещие апокалиптические события 11 сентября и их последствия в войнах против Афганистана и Ирака[1093]. Пока я пишу эти строки, продолжается незаконное и непозволительное имперское вторжение и оккупация Ирака Великобританией и Соединенными Штатами с перспективой полного разорения, политических беспорядков и новых вторжений, о которых действительно страшно думать. Столкновение цивилизаций[1094]-бесконечное, неумолимое, непоправимое. Тем не менее я думаю, что это не так.

Мне хотелось бы сказать, что общее понимание Ближнего Востока, арабов и ислама в Соединенных Штатах улучшилось, но, увы, на самом деле этого не произошло. В Европе ситуация, похоже, значительно лучше – по самым разным причинам. В США ужесточение отношений, усиление влияния унизительных обобщений и клише, господство грубой власти в сочетании с упрощенным видением и презрением к инакомыслящим и «другим» получило ответ в виде погромов, разграбления и разрушения библиотек и музеев Ирака. Что наши лидеры и их интеллектуальные лакеи, похоже, неспособны понять, так это то, что историю нельзя протереть, как школьную доску, начисто, чтобы «мы» смогли вписать туда собственное будущее и навязать другим, угнетенным людям, собственный стиль жизни. Довольно часто можно слышать, как высокопоставленные чиновники в Вашингтоне и других местах говорят о перекраивании карты Ближнего Востока, будто древние общества и миллионы людей можно встряхнуть, как арахис в банке. Это нередко случалось с «Востоком», этой полумифической конструкцией, которая со времени вторжения Наполеона в Египет в конце XVIII столетия создавалась и пересоздавалась бесчисленное количество раз властью, действующей через выгодную ей форму знания, утверждающей, что такова природа Востока, и мы должны относиться к ней соответственно. В процессе бесчисленные исторические наслоения, включающие бессчетное число историй и головокружительное разнообразие народов, языков, опытов и культур, отметаются в сторону или игнорируются, отбрасываются наравне с сокровищами, превращенными в не имеющие смысла фрагменты, вывезенные из библиотек и музеев Багдада. Я считаю, что историю создают мужчины и женщины, но точно так же ее переделывают и переписывают, всегда что-то умалчивая и что-то исключая, навязывая форму и допуская искажения – чтобы «наш» географический восток и «наш» Восток как идея становился «нашим», чтобы им владеть и управлять.

Я должен еще раз подчеркнуть, что у меня нет «настоящего» Востока, за который я могу ратовать. Однако я очень высоко ценю силы и способности народов этого региона бороться за свое видение того, кем они являются и кем хотят быть. На современные арабские и мусульманские общества так часто нападали – массированно и расчетливо-агрессивно – за их отсталость, отсутствие демократии и ущемление прав женщин, что мы просто забываем, что такие понятия, как «современность», «просвещение» и «демократия», ни в коем случае не являются очевидными и общепринятыми понятиями, которые либо есть, либо нет, как пасхальные яйца в гостиной. Удивительная беззаботность поверхностных публицистов, которые говорят от имени внешней политики и которые не имеют ни малейшего представления (или вообще каких-либо знаний) о языке, на котором говорят реальные люди, создала пустынный ландшафт, готовый к тому, чтобы американской власти построили там эрзац-модель «демократии» свободного рынка, даже без тени сомнения в том, что такие проекты могут существовать лишь в свифтовской Академии Лагадо[1095].

Я настаиваю, что существует разница между знанием других народов и других времен, появляющимся в результате понимания, сострадания, тщательного изучения и анализа ради них самих, и знанием – если это вообще оно, – которое является частью кампании в целях самоутверждения, нагнетания враждебности и разжигания войны. В конце концов, существует глубокая разница между желанием понимать для сосуществования и гуманистического расширения горизонтов и желанием доминировать извне для установления контроля и господства. Несомненно, одной из интеллектуальных катастроф истории является то, что империалистическая война, развязанная небольшой группой неизбранных должностных лиц США (их называли трусливыми ястребами, поскольку никто из них никогда не служил в армии), велась против разоренной диктатуры третьего мира на абсолютно идеологических основаниях, связанных с мировым господством, контролем безопасности и ограниченными ресурсами, но истинные ее намерения были скрыты, а сама она – форсирована и всесторонне поддержана ориенталистами, предавшими свое призвание ученых. Основное влияние в Пентагоне и в Совете национальной безопасности на Джорджа Буша-младшего оказали такие люди, как Бернард Льюис и Фуад Аджами[1096], эксперты по арабскому и исламскому миру, которые помогли американским ястребам задуматься о таких абсурдных явлениях, как арабский разум и многовековой исламский упадок, который лишь американская власть и могла обратить вспять. Сегодня книжные магазины в США заполнены потрепанными плакатами с кричащими заголовками об исламе и терроре, разоблачении ислама, арабской угрозе и мусульманской опасности, все они написаны политическими полемистами, претендующими на знания, переданные им и всем прочим экспертами, якобы проникшими в сердце этих странных восточных народов – ужасной занозы в «нашей» плоти. Это разжигание войны поддерживали вездесущие CNN’ы и Fox’ы, плюс несметное количество евангелических и правых радиоведущих, плюс бесчисленные таблоиды и даже журналисты среднего уровня – все они повторяли одни и те же непроверяемые вымыслы и обобщения, чтобы заставить «Америку» выступить против иностранного дьявола.

При всех своих ужасных недостатках и жутком диктаторе[1097] (частично созданном политикой США два десятилетия назад), если бы Ирак был крупнейшим в мире экспортером бананов или апельсинов, войны, несомненно, не было бы – как не было бы и истерии по поводу таинственно исчезнувшего оружия массового уничтожения, и переброски огромной армии, военно-морского флота и военно-воздушных сил за семь тысяч миль, чтобы уничтожить страну, едва известную даже образованным американцам, и всё это во имя «свободы». Войны бы не было без хорошо подготовленного ощущения, что люди там непохожи на «нас» и не ценят «наши» ценности, лежащие в основе той традиционной ориенталистской догмы, которую я описываю в этой книге.

Из того же круга проплаченных профессиональных ученых, что и завербованные голландскими завоевателями в Малайзии, Западной Африки, французскими армиями Индокитая и Северной Африки, вышли американские советники в Пентагоне и Белом доме, продолжая использовать всё те же клише, те же унизительные стереотипы, те же оправдания власти и насилия (в конце концов, власть правит балом и это единственный язык, который они понимают), что и раньше. К этим людям в Ираке присоединилась целая армия частных подрядчиков и энергичных предпринимателей, которым было доверено всё – начиная с написания учебников и конституции и заканчивая перестройкой и приватизацией политической жизни Ирака и его нефтяной промышленности. Каждая империя в своих официальных декларациях заявляет о том, что она не похожа на все остальные, что ее обстоятельства особенные, что ее миссия – просвещение, цивилизация, наведение порядка и демократии, и что силу она использует только в крайнем случае. И, что еще печальнее, всегда найдется хор полных энтузиазма интеллектуалов, которые будут говорить успокаивающие слова о добрых или альтруистичных империях, как будто нельзя верить своим собственным глазам, перед которыми – свидетельства разрушений, страданий и смертей: результаты последней цивилизаторской миссии (mission civilizatrice).

Одним из характерно американских вкладов в имперский дискурс стал специализированный жаргон политических экспертов. Вам не нужен арабский, персидский или даже французский, чтобы рассуждать о том, что эффект домино демократии – это именно то, что нужно арабскому миру. Воинственные и абсолютно невежественные эксперты по политике, чей мировой опыт ограничивает шоссе вокруг Вашингтона, выпускают книги о «терроризме» и либерализме, или об исламском фундаментализме и американской внешней политике, или о конце истории[1098], и всё это борется за внимание и влияние вне понятий правды, размышления, настоящего знания. Тут важно, насколько эффективно и изобретательно это звучит и кто может на это согласиться. Худшая черта этих стереотипирующих материалов заключается в том, что человеческое страдание во всей его полноте и болезненности исчезает. Память, а вместе с ней и историческое прошлое стираются, как в распространенной пренебрежительно-презрительной американской фразе: «Ты – история».

Спустя двадцать пять лет после выхода в свет «Ориентализм» вновь поднимает вопрос о том, есть ли конец у современного империализма или он так и продолжается на Востоке со времен вторжения Наполеона в Египет двести лет назад. Арабам и мусульманам говорили, что изучение жертв и размышления о разграблении империи – это единственные способы избежать ответственности в настоящем. Вы потерпели неудачу, вы ошиблись, говорит современный ориенталист. То, что жертвы империи плачут, в то время как их страна катится к чертям собачьим, это, конечно, также и вклад в литературу В. С. Найпола[1099]. Что же это за поверхностный расчет имперского посягательства, как он упрощает те огромные изменения, который империя привносит в жизни «угнетенных народов» поколение за поколением, как он не хочет замечать ту вереницу долгих лет, на протяжении которых империя продолжает прокладывать свой путь по жизням, скажем, палестинцев, конголезцев, алжирцев или иракцев? Мы справедливо полагаем, что Холокост навсегда изменил сознание нашего времени: почему мы не признаем того же эпистемологического изменения в том, что сделал империализм и что продолжает делать ориентализм? Подумайте о той линии, которая начинается с Наполеона, продолжается с ростом исследований Востока и захватом Северной Африки и точно так же продолжается во Вьетнаме, Египте, Палестине на протяжении всего двадцатого века в борьбе за нефть и стратегический контроль над Персидским заливом, Ираком, Сирией, Палестиной и Афганистаном. Затем подумайте о подъеме антиколониального национализма в короткий период либеральной независимости, эпохи военных переворотов, мятежей, гражданской войны, религиозного фанатизма, иррациональной борьбы и бескомпромиссной жестокости против последних групп «местных жителей». Каждая из этих фаз и эпох порождает свое собственное искаженное знание о другом, у каждой – свои собственные упрощенные образы, своя собственная спорная аргументация.

Моя мысль в «Ориентализме» – использовать гуманистическую критику, чтобы вскрыть эти поля борьбы, представить более длинную цепь размышлений и анализа на замену коротким вспышкам полемической ярости, препятствующим всякой мысли и ограничивающим нас ярлыками и враждебными спорами, цель которых – воинствующая коллективная идентичность, а не понимание и интеллектуальный обмен. Я назвал то, что делаю, «гуманизмом» – словом, которое я упорно продолжаю использовать, несмотря на пренебрежительное к нему отношение со стороны искушенных постмодернистских критиков. Под гуманизмом я имею в виду, прежде всего, попытку разорвать блейковские «оковы разума»[1100], чтобы иметь возможность использовать свой разум исторически и рационально для глубокого понимания и подлинной открытости. Более того, гуманизм поддерживает чувство общности с другими интерпретаторами, другими обществами и периодами: строго говоря, поэтому не существует такого понятия, как отдельно стоящий гуманист.

Это означает, что каждая область связана со всеми другими и что ничто из того, что происходит в нашем мире, никогда не было изолированным и свободным от внешнего влияния. Удручает то, что чем больше критическое изучение культуры демонстрирует нам, что это именно так, тем менее влиятельной эта точка зрения, по-видимому, становится, а такие территориальные упрощенные противопоставления, как «Ислам против Запада» – напротив, всё более.

Я давно ощущаю, что на тех из нас, кто в силу обстоятельств действительно живет многокультурной жизнью, соединяющей ислам и Запад, лежит особая интеллектуальная и моральная ответственность за то, что мы делаем как ученые и мыслители. Конечно, я думаю, что на нас лежит обязанность усложнить и/или демонтировать упрощенные формулы и абстрактные, но мощные по силе своего воздействия мысли, которые уводят разум от конкретной человеческой истории и опыта в мир идеологической фантастики, метафизической конфронтации и коллективных страстей. Это не означает, что мы не должны говорить о несправедливости и страданиях, но нам следует никогда не забывать о том контексте, который формирует история, культура и социоэкономическая реальность. Наша роль состоит в том, чтобы сделать поле обсуждения шире, а не привести его границы в соответствие с представлением доминирующей власти. Последние тридцать пять лет моей жизни я большей частью провел, защищая права палестинского народа на национальное самоопределение, но я всегда старался делать это, уделяя внимание реалиям жизни еврейского народа и тому, что ему довелось перенести из-за преследований и геноцида. Первостепенное значение имеет то, что борьба за равноправие в Палестине/ Израиле должна быть направлена на достижение гуманной цели – сосуществования, а не дальнейшего угнетения и отрицания. Не случайно я указываю, что у ориентализма и современного антисемитизма общие корни. Поэтому, по-видимому, для независимых интеллектуалов жизненно необходимо всегда предлагать альтернативные модели на смену тем упрощающим и ограничивающим, основанным на взаимной вражде моделям отношений, которые так долго преобладали на Ближнем Востоке и в других местах.