– Он.

– Думаю, разговор будет долгим, – Людмила пыталась выиграть время. – Давайте я поставлю чайник.

«Две чашки чая, – сказала она себе мысленно, – промывка мозгов, и чтобы все забыла!» Воскресенская сосредоточилась. Ничего, обойдется. Она справится.

Когда Людмила с чашками в руках переступила порог комнаты, Наташа с ножом, зажатым в кулаке, кошкой кинулась на нее. Людмила успела перехватить ее руку у своей груди. Острие царапнуло блузку, оставив маленькую брешь. Людмила давно не испытывала такого удивления, как в тот момент, когда эта обезумевшая дикая кошка готова была разделаться с нею. Это не обычные женские штучки, это серьезно, она не пугает. И если бы не многолетние тренировки, Людмила лежала бы теперь в предсмертной агонии.

Наташа смотрела не отрываясь, она казалась вдвое сильнее тренированной Людмилы. Нож плясал в ее руке. Тогда Людмила ударила обезумевшую женщину чуть ниже груди, точно в солнечное сплетение, и Наташа согнулась пополам.

Людмила не стала дожидаться, пока та отдышится и бросится на нее снова. Женщина больна, поняла Людмила. И не только потому, что разгуливает с ножом, а еще и потому, что гипноз на нее не действует. Она захвачена только своей страстью. Достав из сумочки ампулу и порезавшись острыми краями, вскрывая ее, Воскресенская набрала в шприц пять кубиков и вколола Наташе сильнодействующий препарат, апробацией которого ее отдел занимался в последнее время. Средство подействовало молниеносно. Людмила легко подняла Наташу и бросила в кресло.

– Слушай меня внимательно. Твой муж любит тебя и только тебя. У тебя все в полном порядке. Ты самая счастливая женщина на свете…

Процедура заняла пять минут. Людмила смотрела из окна, как Наташа, словно робот, идет к автобусной остановке.

Наташа шла и удивлялась самой себе. Состояние было такое, будто она только что проснулась, но сновидения еще преследуют ее. Сон был реальней, чем эта незнакомая улица. Но сон таял, и это ее очень пугало. Сон уносил вместе с собой что-то важное, что-то такое, без чего она не сможет жить дальше. У автобусной остановки Наташа встала как вкопанная. Стало ясно: она больше не умеет считать. Что-то такое испортилось в голове. То, что помогало безошибочно просчитывать каждый следующий шаг. А без этого ей не обойтись. Наташа побледнела и покачнулась. В ее душе росла паника…

Заметив, что женщина остановилась, Людмила нетерпеливо процедила: «Ну иди же, иди…» В инструкции по применению нового препарата черным по белому было сказано, что людям с психическими расстройствами он категорически противопоказан, так как вызывает обострение процесса. Оставалось только надеяться, что Наташа не столько больна, сколько ревнива, а ее выходка с ножом, скажем так, – от большой любви. Любовные раны делают женщин как две капли воды похожими на шизофреников. «Ну иди же!» Людмила посмотрела на часы. Вот-вот должен был прийти Виктор. Нужно будет отправить его домой, присматривать за полоумной женушкой. Одно дело взять в руки нож и устроить истерику, и совсем другое – всерьез броситься на человека. А психические расстройства обычно утраивают силы. Людмила сама видела, как хрупкую женщину едва удерживали двое крепких мужчин. «Иди!» Наташа скрылась в подъехавшем автобусе, и Людмила, проклиная все на свете, опустилась в кресло.

Виктор пришел через полчаса. Посмотрел на Люсю и перестал улыбаться.

– Зачем ты сказал ей?

– Ничего не понимаю.

– Ты ведь обещал!

– Люся, что случилось? – он попытался обнять ее.

И тогда Люся не удержалась – ударила. Капелька крови скатилась с его разбитой губы и застыла на ее манжете. Она опустила глаза и поняла: это конец, она его больше не увидит. Отчаяние, перенесенное напряжение перемешались и хлынули в ее сердце горячей струей. Она кричала ему, чтобы убирался, чтобы не смел ничего говорить этой своей… Он не услышал и половины из того, что она выкрикивала ему. Сначала потому, что никак не мог поверить, а потом потому, что ушел не дослушав…

Наташа вернулась домой и заперлась в ванной. Анна Николаевна после их последнего разговора старательно избегала оставаться с ней наедине. Она проклинала тот день и час, когда Наташа спросила ее о Люське и она рассказала ей все, что знала. Просто затмение какое-то нашло. И кто за язык тянул?

Наташа включила воду, села на край ванны. Ее знобило. Хотелось пить. Во рту было так сухо, словно она весь день провела в пустыне. И самое ужасное, она совершенно не знала, что ей делать. А делать что-то нужно было обязательно, потому что страх, который она принесла с улицы, рос и ширился у нее в голове и готов был поглотить целиком и ее, и ее дом, и Полиньку. Наверно, она заразилась от кого-нибудь в автобусе. Только вот зачем она в него села? «Спасайся!» – сказал кто-то требовательно. Наташа вздрогнула всем телом и чуть не упала. Непослушные пальцы теребили воротничок блузки. Легкий шелк с треском пополз по шву. Но легче дышать не стало. Она принялась срывать с себя одежду. Зараза проникла в ткань! Как она этого не поняла сразу! Нужно снять, все снять с себя поскорее! «Спасайся!» – снова приказал голос. Ее руки замерли, сжимая лоскуты шелковой блузы.

Она подошла к зеркалу, не узнала своего отражения. Там, в стекле, перед ней стояла белая как полотно женщина в разорванной одежде, с взъерошенными волосами и черными провалами вместо глаз. Наташа снова села. Сознание еще пыталось бороться с происходящим. Она подцепила смертельную болезнь. И принесла ее в дом. Она заразила всех. Даже Полиньку. Ей нет прощения, но можно еще всех спасти и все исправить… «Спаси всех!» – разрешил голос. «Хорошо», – задушенно прошептала Наташа, дрожащими руками отпирая дверь ванной комнаты. Она распахнула дверь, и сознание угасло окончательно. «Полинька!» Но звала уже не Наташа, звала болезнь, которая таилась в ней так долго, почти с самого рождения, и так неожиданно дала о себе знать, когда из стены, которой она отгородилась от жизни, вытащили нижний кирпичик…

Виктор шел не оглядываясь, понимая лишь одно – там, за его спиной, осталось нечто такое, без чего он не сможет. И еще – он не сможет вернуться туда. Он шел, выбирая безлюдные дорожки. Ему казалось – чье-то неосторожное слово, взгляд, и его сердце разорвется. Оно и так пульсировало легкими уколами в грудь. Чтобы успокоиться, он считал шаги. На три тысячи триста девяносто втором сбился, потому что не увидел своего подъезда…