До наступления века атома такая угроза потребовала бы тотальной войны на истребление, «горячей» войны, ничуть не уступавшей в интенсивности той, в которой США, Великобритания и их союзники еще недавно сражались против гитлеровской Германии. В подобной войне целью является только безоговорочная капитуляция противника. США, предположительно, имели возможность напасть на Советский Союз и победить, сразу после Второй мировой войны (и всерьез рассматривали такой шаг), но отказались от него. Когда СССР испытал свою атомную бомбу, американские стратеги испугались того, что в противостоянии с Советами та война, которую все знали до сих пор, может в одночасье устареть[676][677].
Величайшим напряжением стратегического воображения в истории американской дипломатии всего за четыре года, считая от «длинной телеграммы» Кеннана и речи государственного секретаря Джорджа Маршалла в Гарварде (когда был обозначен план Маршалла) до NSC-68 Пола Нитце (сверхсекретного меморандума, в котором излагались военные условия соперничества), американские лидеры, которых мы сегодня именуем «мудрецами», составили всеобъемлющую стратегию для той формы противостояния, какой история еще не знала[678]. Клаузевиц учил понимать войну как продолжение международной политики иными средствами[679]. После того как посредством внешней политики, дипломатии и переговоров сделано все возможное для обеспечения насущных интересов нации, в дело вступают армии, флоты и военно-воздушные силы, применяя «иные средства» воздействия. Но что, если прямое столкновение армий будет равносильно национальному самоубийству? В таких условиях необходимо искать альтернативы. Потому-то и была придумана холодная война, ведение боевых действий без применения бомб и пуль, хотя главные комбатанты всячески изводят друг друга. США и Советский Союз систематически нападали друг на друга во всех сферах соприкосновения, кроме одной – прямой войны. Здесь можно вспомнить экономическую войну, информационную войну, тайные операции и даже «косвенные» войны – в Корее (где советские летчики под чужими именами сбивали американские самолеты), во Вьетнаме (где советские солдаты управляли средствами ПВО, на счету которых десятки американских самолетов), в Анголе и в Афганистане (где моджахеды при поддержке ЦРУ сражались с советскими войсками).
Вовлеченные в эту новую форму войны, обе стороны признавали, что «холодный» конфликт легко может стать «горячим». Чтобы снизить накал страстей, они мирились со многими фактами, которые при иных обстоятельствах сочли бы неприемлемыми. Скажем, сюда относится установление советского господства над народами Восточной Европы и утверждение коммунистических режимов в Китае, на Кубе и в Северной Корее. Кроме того, соперники изобрели сложную схему взаимных ограничений; по словам президента Джона Ф. Кеннеди, это были «маловнятно сформулированные правила сохранения статус-кво»[680]. Для снижения риска внезапной атаки с применением ядерного оружия, например, заключались договоры по контролю вооружений, которые обеспечивали большую прозрачность отношений и вселяли в стороны уверенность в том, что противник не готовит превентивный удар. Во избежание случайных столкновений самолетов или кораблей договорились о четких правилах перемещения по воде и в воздухе. Со временем оба конкурента молчаливо согласились на три «нет»: нет применению ядерного оружия, нет прямым боестолкновениям вооруженных сил, нет военному вмешательству в сфере влияния другого[681].
У американских студентов двадцать первого века, возможно, наибольшее удивление в связи с холодной войной вызывает тот факт, что США действительно разработали общую двухпартийную большую стратегию, которой страна придерживалась на протяжении четырех десятилетий. Большинство нынешних взрослых наверняка помнят «сдерживание». В реальности США располагали комплексной стратегией холодной войны, опиравшейся на три основные идеи. Первая заключалась в том, что Советский Союз признавался экзистенциальной угрозой базовым интересам Америки – фактически угрозой самому существованию американского государства. Под флагом марксистско-ленинской идеологии советские войска угрожали покорить ключевые страны Европы и Азии, подобно тому, как силы ислама распространились по миру лесным пожаром в седьмом столетии. Советский Союз не только укреплял свою внешнюю империю оккупированных стран Восточной Европы, но и сочетал внутреннюю подрывную деятельность и дипломатическое запугивание в отношении союзников США, включая Грецию, Францию и Италию. Как говорилось в меморандуме Нитце: «Советский Союз, в отличие от предыдущих претендентов на гегемонию, вдохновляется новой фанатичной верой, противоположной нашей, и стремится навязать абсолютную власть над остальным миром». Американские стратеги полагали, что без решительной реакции общества, деморализованные опустошительной войной и слабые экономически, могут быстро пасть жертвами коммунистической экспансии.
Второй столп американской стратегии холодной войны сводился к ответу на фундаментальный вопрос о целях американской внешней политики. Снова цитируя меморандум Нитце, цель состояла в том, чтобы «сохранить США как свободное государство, сберечь наши фундаментальные институты и ценности». Эта мантра заслуживает обсуждения. В мире, где «американское руководство» воспринималось многими как пожелание к США выступать мировым полицейским, оберегающим тех, кто сам не может или не хочет защищаться, недвусмысленное выражение приверженности идее «сначала Америка» поражало многих интернационалистов, видевших в этом анахронизм и даже оскорбление идеалов. Но авторы стратегии не извинялись и не отступались: выживание и успех Соединенных Штатов Америки как свободного государства являлись не только первоочередной заботой американцев, но и необходимой предпосылкой для проецирования американского могущества во имя решения масштабных задач.
Третья основная идея вытекала из второй. Американцев призывали к беспрецедентному отказу от исторически свойственного Америке отвращения к заключению альянсов. США, конечно, имели возможность укрыться в «крепости Америка»[682], как это было сделано после Первой мировой войны и как бывало ранее, но стратеги холодной войны считали, что этот путь уже себя не оправдывает во все более взаимосвязанном мире. Выживание и благополучие Америки требовали построения нового международного порядка. Но в отличие от романтизма лидеров эпохи после Первой мировой войны, наподобие Вудро Вильсона, мечтавших, что эта война «положит конец всем войнам», стратеги холодной войны признавали, что выживание в условиях советской угрозы будет долгосрочным – очень долгосрочным – проектом.
Фундаментом для выполнения этого обязательства становились экономические и стратегические «центры тяжести»: Европа и Япония. Счастливое озарение прагматичных визионеров породило план Маршалла (восстановление Европы), Международный валютный фонд, Всемирный банк и Генеральное соглашение по тарифам и торговле (для обеспечения базового мирового экономического порядка), Организацию Североатлантического договора и американо-японский альянс (дабы Европа и Япония оказались глубоко вовлечены в кампанию против Советского Союза), а также Организацию Объединенных Наций. Все это были «кирпичики» мирового порядка, которые предполагалось построить, шаг за шагом, в течение нескольких десятилетий. Сам порядок предусматривал нанесение поражения СССР ради обеспечения мира, процветания и свободы прежде всего американцам, их союзникам и другим народам.
В противостоянии Советскому Союзу эта стратегия подразумевала одновременное наступление на трех «фронтах», а именно: сдерживание советской экспансии, недопущение вмешательства в жизненно важные американские интересы, опорочивание самой идеи и практики коммунизма. Сдерживание помешало СССР получать дополнительные преимущества от своего усиления. Что еще более важно, эта тактика была направлена на опровержение марксистского тезиса об исторической обреченности капитализма. Стратеги считали, что советскую экспансию возможно остановить не боестолкновениями, а скорее сдерживанием, угрожая при этом адекватным ответом на любую агрессию, причем такой ответ заставлял задумываться о неприемлемых издержках нападения.
Действия против СССР начались с демонстрации того, что возглавляемые США либеральные демократические страны, где правит свободный рынок, наголову превосходят советскую государственную экономику и авторитарную политику в обеспечении потребностей и пожеланий граждан. Также постоянно подчеркивались противоречия советской стратегии, осуществлялось вмешательство во внутренние дела советских сателлитов, вроде Польши, или союзников, наподобие Китая, дабы «подстегнуть» национализм (идеологи холодной войны не сомневались в том, что национальная принадлежность долговечнее утопического видения «нового социалистического человека»). Кроме того, стратегия США отстаивала ценности свободы и прав человека, убеждая советских лидеров принимать письменные обязательства на сей счет (Декларация ООН о правах человека и Хельсинкские соглашения) и декларируя, что это неотъемлемые права человечества. А в дополнение к этим усилиям проводились явные и тайные операции на территории Советского Союза и его сателлитов, призванные подорвать доверие к коммунистической идеологии и к правительству.
Шанс 6:
Некоторые наблюдатели утверждают, что двадцать первое столетие принципиально отличается от минувших эпох и уроки прошлого более не актуальны. Безусловно, трудно отыскать в прошлом прецеденты нынешнего уровня экономической интеграции, глобализации и всемирного общения, равно как и глобальных угроз, от изменения климата до склонного к насилию исламского экстремизма. Но, как напоминают мои коллеги Кармен Рейнхарт и Кеннет Рогофф в своем анализе 350 финансовых кризисов за последние восемь столетий, многие предыдущие поколения воображали, что «сегодня все иначе»[683][684]. Рейнхарт и Рогофф солидаризируются с Фукидидом в том, что, пока люди остаются людьми, следует ожидать проявления закономерностей в человеческих делах. В конце концов, одной из самых продаваемых книг в Европе за десятилетие до Первой мировой войны была «Великая иллюзия» Нормана Энджелла. Она убедил миллионы читателей, в том числе многих аристократов (скажем, виконта Эшера, отвечавшего за модернизацию британской армии после провала в Англо-бурской войне, которая закончилась в 1902 году), что экономическая взаимозависимость делает войну иллюзией: воевать «бесполезно», потому что «воинственные не наследуют землю»[685].
Тем не менее в одном решающем отношении конец двадцатого столетия и начало двадцать первого действительно отличаются от всех предшествовавших эпох: ядерное оружие не имеет прецедента в истории. Эйнштейн заметил после того, как США сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки, что ядерное оружие «изменило все, кроме нашего мышления». Однако со временем мышление тех, кто принял на себя ответственность за ядерное оружие, изменилось. Государственным деятелям известно, что современные арсеналы содержат одиночные атомные бомбы, чья мощность больше мощности всех бомб, когда-либо применявшихся в истории. Они знают, что полномасштабный ядерный Армагеддон и вправду способен уничтожить всю жизнь на планете. Следовательно, ядерное оружие обладает, как говорят студенты, изучающие международные отношения, «эффектом хрустального шара»[686]. Любой лидер, обдумывающий атомную атаку на государство с ядерным оружием, готовым к ответному удару, должен заранее смириться с гибелью десятков или даже сотен миллионов своих сограждан. Понятно, что эти соображения обычно заставляют передумать[687].
Шанс 7:
После испытания первой атомной бомбы в 1949 году Советский Союз стал быстро наращивать свой ядерный арсенал, причем последний сделался настолько обширным и разнообразным, что как бы сама собой сложилась доктрина взаимного гарантированного уничтожения, или MAD. Эта доктрина описывает состояние, при котором ни США, ни СССР не могли быть уверены в уничтожении арсенала своего противника первым ядерным ударом, то есть в отсутствии рокового ядерного же ответа. При таких обстоятельствах решение одно государства уничтожить другое означает одновременно решение о самоубийстве.
Фактически развитие технологий сделало США и СССР (а ныне США и Россию) неразлучными сиамскими близнецами. Пусть у каждого имеются голова, мозг и воля к действиям, позвоночник у них сросся в единое целое, а в общей груди бьется общее сердце. Когда это сердце прекратит биться, умрут оба. Согласен, это сравнение не слишком корректно и приятно, однако оно отражает важнейшую особенность отношений США и СССР в период холодной войны. Более того, оно не утратило актуальности сегодня, хотя многие американцы двадцать первого столетия воображают, что все это сгинуло в прошлом заодно с холодной войной. США и Россия сохранили ядерные арсеналы сверхдержавы. Потому, сколь бы злонамеренной, опасной, демонической ни представлялась Россия, сколь бы велико ни было желание ее задушить, Америка должна любыми способами приноравливаться к совместному существованию, иначе всем грозит гибель. Напомню часто цитируемую фразу Рональда Рейгана: «Ядерную войну нельзя выиграть, поэтому не следует ее затевать».
Китай в настоящее время также обладает настолько внушительным ядерным арсеналом, что впору говорить о применении доктрины MAD в двадцать первом столетии. США признают эту реальность, развертывая противоракетную оборону, которая исключает Россию и Китай из «матрицы угроз», подлежащей заполнению (поскольку в нынешних условиях невозможно обеспечить надежную защиту от русских и китайских баллистических ракет)[689][690]. Во второй раз в истории, цитируя слова Черчилля о Советском Союзе, «возвышенная ирония» сделала «безопасность достойным отпрыском страха, а выживание – братом-близнецом уничтожения»[691].
Шанс 8:
Ограничения, налагавшиеся MAD на соперничество Советского Союза и Соединенных Штатов Америки, актуальны для американских стратегов, которые сегодня смотрят на Китай. С 1950-х по 1980-е годы возвышение Советского Союза до статуса сверхдержавы обеспечило появление так называемого «биполярного мира». Оба государства полагали, что выживание требует от них похоронить другого – или, так сказать, обратить его в свою веру. Но если президент Рональд Рейган был прав, этого следует добиваться без войны.
Поэтому центральное значение для стратегии США в отношении Китая, если отталкиваться от американо-советского соперничества, таково (с ним трудно смириться, но его невозможно отрицать): когда два государства обладают фактически неуязвимым ядерным арсеналом, «горячая война» между ними больше не является обоснованным вариантом. Обе страны должны учитывать этот непреложный факт в своей внешней политике. Повторюсь: мы – неразлучные сиамские близнецы. Это означает, что обоим нужно идти на компромисс там, где в противном случае они не потерпели бы помех, и удерживать себя и своих союзников от действий, способных перерасти в тотальную войну.
Холодная война «впаяла» эту истину в сознание американских специалистов по национальной безопасности применительно к Советскому Союзу, но сегодня многие политики отвергают ее как «древнюю историю». Никто из нынешнего поколения американских лидеров не застал эти годы в сознательном возрасте. Лишь немногие соприкасались с ними хотя бы частично. И это опасно. Пусть Китай медленно накапливает ядерный арсенал, достойный сверхдержавы, и, в отличие от путинской России последних лет, никогда не размахивал, образно выражаясь, шашкой, но некоторые китайские офицеры опять цитируют вежливое заявление Мао, что даже разменяв, то есть попросту принеся в жертву 300 миллионов своих граждан, КНР все равно выживет[692].