Аудиенция владивостокского гостя у директора длилась не больше получаса, с ним вышли из кабинета почти все его сопровождающие, которые тут же увлекли Ивана Григорьевича к выходу из приёмной (минут на несколько задержался только главный инженер Карабанов), и мы снова лишь успели накоротке договориться о встрече вечерком в заводской гостинице. Вечером мы созвонились, и я отправился в гости сам, как водится, через магазин, в котором запасся всякими заморскими деликатесами, поставляемыми в Славянку щедрым Торгмортрансом и которых не купить даже в краевом центре. Естественно, посидели по-дружески за стопкой «чая», проговорили допоздна: как-никак, а Иван Григорьевич был у истоков ещё самых первых моих журналистских одиссей по Приморскому краю, когда крайком партии отыскал меня вдруг в городке на берегу Уссури и отослал впервые на самостоятельную газетную работу на берег Японского моря – в заштатный посёлок, что в бухте Ольга.

Ну а на следующий день меня пригласил к себе директор и деликатно попросил в конце рабочего дня съездить с «уважаемым гостем», как он выразился, в бухту Миноносок и побыть там с ним до утра.

– Коль вы старые знакомые, как я узнал, то вам скучно там не будет. – И предупредил: – С собой ничего брать не надо – всё необходимое вам доставят…

И с лёгкой лукавинкой в глазах пожал мне на прощанье руку…

К 16.00, как нам и было сказано, мы уже были на причале посёлка Славянка, находящемся в стороне от завода и его производственных пирсов. Там нас уже ждал директорский катер. Не успели мы ещё спуститься на его борт, как к причалу подкатил заводской джип, и приехавшие на нём незнакомые мне парни передали на катер несколько запечатанных картонных коробок. Маленькое уютное судёнышко тут же бесшумно отвалило от причала и взяло курс к северному гористому берегу залива Славянка – где-то там и находилась небольшая бухта Миноносок, вход в которую был неразличим на фоне крутых склонов сопок, покрытых лиственным лесом. Там я ещё ни разу не был, но, глядя на этот приближающийся берег, сливающийся в непрерывную зелёную полосу от спокойных вод залива до овалистых гребней сопок, нисколько не удивился растерянности команды японского крейсера во время первой Русско-японской войны. И было отчего: они долго гнались за маленьким русским миноносцем по заливу Петра Великого, но стоило ему проскочить в безмятежный Славянский залив между мысом Нерпа и островом Герасимова (Гераськи – так называют в просторечье его местные жители сейчас), так русский боевой кораблик сразу же и исчез бесследно.

В те далёкие военные годы японский крейсер поопасался входить в залив Славянка вслед за исчезнувшим русским миноносцем и повернул восвояси, не солоно хлебавши. Наш же катерок уверенно шёл к намеченной цели, хотя никакой бухточки не было видно даже в непосредственном приближении к гористому берегу. И только когда уже начало казаться, что наше утлое судёнышко прямо сейчас вот непременно врежется в галечный пляжик у самого подножия сопок, как оно круто взяло вправо у самого берега. И тут же открылся неширокий проход в уютную бухточку, отделённую от залива Славянка длинной галечной косой, покрытой таким же лиственным лесом, как и на склонах сопок. Тут-то и стало ясно, почему обескураженные японцы остались тогда с носом, а народная молва увековечила находчивость русских моряков в названии этой маленькой бухточки.

Знал я, что в бухте Миноносок находится небольшая база отдыха, которая принадлежала Славянскому СРЗ. Но кто здесь отдыхал, мог я только догадываться. На косе, отделявшей бухточку от большого залива, находилось всего несколько маленьких летних домиков, приютившихся в сени берёз и дубов, и небольшой дощатый причал, к которому и приткнулся мягко наш катерок. Встретил нас коренастый мужичок среднего возраста и провёл меня с Иваном Григорьевичем в один из этих домиков среди деревьев. Там в двух чистеньких комнатках стояло по кровати, заправленных свежим постельным бельём, а в небольшом общем зале с телевизором в углу находился низкий столик и четыре мягких стула по его сторонам. Скоро на этом столике появились всякие закуски и бутылки с пивом и прочими напитками – всё это было извлечено из тех картонных коробок, которые погрузили на катер при отходе из Славянки. Сервировал стол всё тот же мужичок, встретивший нас здесь. В довершение всего он украсил роскошный праздничный стол огромной эмалированной миской, наполненной с верхом только что сваренными крупными креветками, которых, как он доверительно доложил нам, вытряс прямо перед нашим приездом из своих ловушек, расставленных в бухточке. И всё это предназначалось только для нас двоих. Правда, немного с нами посидел и сам мужичок, рассказал вкратце, как ловит этих крупных креветок и управляет всем этим небольшим хозяйством, с несколькими домиками и маленькой электростанцией. Именно такие электростанции, с моторчиком на бензиновом ходу и радиатором водяного охлаждения ещё недавно были чуть ли не в каждой районной типографии – на случай перебоев с подачей электроэнергии, а ещё раньше, в пору моего детства, ими оснащались кинопередвижки, курсировавшие по сёлам, в которых вообще ещё не было электроснабжения. А потом мужичок ушёл к себе, оставив нас за столом и телевизором вдвоём.

Утром мы встали хорошо отдохнувшими, искупались в чистых водах этой маленькой скрытной бухточки, позавтракали с пивом и оставшимися от ужина креветками, а потом уж распрощались с гостеприимным хозяином этой уютной базы отдыха. А после обеда мы были уже в Славянке, и я проводил Ивана Григорьевича на очередную «Комету», отходящую во Владивосток. Уверен, ничего компрометирующего завод и его народных контролёров этот «строгий» проверяющий не увёз с собой.

Откровенно говоря, в достопамятные 70-е годы минувшего века подобные «миротворческие» операции с проверяющими любых рангов уже вообще были в порядке вещей и практически повсеместно. Даже сам наш всеми уважаемый Михаил Матвеевич, собираясь в очередную командировку в Москву в своё министерство, обычно нагружался различными деликатесными подарками не столько для давних друзей, сколько для очень нужных столичных людей. Эпоха такая была – сплошного дефицита…

Приходилось исполнять и другого характера директорские просьбы. Вот, например, звонит мне директор из Москвы, где он находился в новой командировке, и не на завод, не секретарю парткома, а вечером на мою квартиру: как раз накануне районной партийной конференции:

– Послезавтра, к началу работы конференции, я буду в Славянке, подготовь мне выступление на две-три странички…

Как не выполнить такое поручение? Собрал по отделам необходимую информацию, сел за пишущую машинку. В день конференции, за полчаса до её открытия, в фойе заводского дома культуры увидел директора – он как раз подходил к столу регистрации делегатов, и отдал ему эти три машинописные странички. Он бегло пролистал их, поблагодарил и прошёл в зал. Когда началась конференция, я увидел его уже среди членов президиума за длинным столом на сцене, накрытом шелковистой красной скатертью: он склонился над листками бумаги, как я понял, с моей заготовкой, так сказать, болванкой его речи и что-то быстро писал, перечёркивал и снова писал. Когда пришла его очередь выйти к трибуне, я достал из кармана пиджака копию моего машинописного оригинала и стал ради любопытства сверять с ним произносимую речь выступающего. Совпадение оказалось, к моему разочарованию, всего процентов на 50–60. Но тут же и утешил себя: а всё-таки и это не мало. Одним словом, помог как смог.

Однако всё чаще эти неожиданные дополнительные просьбы-задания стали сказываться на выполнении моих собственных штатных обязанностей. Сначала я перестал ежемесячно выпускать большую стенгазету, ограничившись её выпуском только к очередным праздникам. Затем пришлось сократить до одного-двух раз в неделю 15-минутные выпуски радиогазеты. Кроме того, ближе к концу моего второго года работы на заводе меня стали всё больше загружать непосредственно партийной работой: штатный секретарь парткома В. Д. Михеев стал часто отсутствовать по причине болезни, и бремя его партийных забот как-то совсем незаметно переместилось на плечи его заместителя, каковым и являлся я собственной своей персоной. В результате я стал реже писать в газеты, особенно в краевые, приходилось готовить и проводить заседания парткома. И, что особенно прискорбно, пришлось напрочь забыть о своих ещё совсем недавних литературных увлечениях. А Василий Дмитриевич, даже когда выходил на работу, в последнее время, вообще, стал каким-то безучастным ко всему человеком. Резко изменилось и его отношение лично ко мне: раньше это был доброжелательный и очень общительный человек, а теперь вдруг замкнулся, ушёл в себя. Сначала я это всё списывал на его болезнь, но потом участились со стороны моих хорошо знакомых ребят прозрачные намёки на то, что в каких-то высоких местных кругах вроде бы ходят упорные слухи об уходе Михеева к концу года с поста секретаря парткома и возможном избрании меня на его место. Сопоставив всё это, я подумал: не дай Бог. И в самом деле, по горло хватило этой прелести, когда пришлось мне побывать чуть больше года партгрупоргом в Хабаровской Высшей партийной школе. И тогда я понял, что надо действовать, иначе тут можно заклякнуть надолго, если не навсегда.

Позвонил давнему знакомому Бобыкину, по-прежнему работавшему заместителем редактора газеты «Красное знамя» и ведавшему всей корреспондентской сетью газеты в крае. Он пообещал подумать. А совсем скоро Пётр Иосифович позвонил и сам: есть, мол, вакансия, приезжай, поговорим. Директора как раз не было, накануне он снова отбыл с чемоданом деликатесов в командировку в Москву: вряд ли он согласился бы с моим экстренным желанием уйти с завода на чисто журналистскую работу. Может, я и ошибался, думая так, но судьбу испытывать не стал. И отпросился у заместившего директора Геннадия Ивановича на денёк съездить во Владивосток по личным делам.

Бобыкин встретил меня дедовским ворчанием по поводу моего ухода из газеты два года тому назад и без перехода сразу предложил такой вариант: должность собственного корреспондента газеты в трёх северо-западных районах края – Дальнереченском, Красноармейском и Пожарском. Место дислокации корреспондентского пункта предстояло выбрать мне самому, а, вернее, в каком из трёх райцентров мне смогут предоставить подходящую квартиру – для проживания семьи и моей работы.

Домой я вернулся в смешанных чувствах. Во-первых, возвращение к любимому делу – это, конечно, даже очень здорово. Причём случилось это так просто и быстро. Однако надо было ещё уволиться с прежней работы, где приютили в трудное для меня время и, как я всё больше и больше убеждался, где мне грозил нежеланный должностной рост, стоило только дождаться очередного отчётно-выборного собрания заводской партийной организации. Честное слово, я очень боялся, что с директором может состояться не очень простой разговор, и вряд ли он меня так же легко отпустит. Но и тут мне повезло: придя утром на работу, я узнал, что Максимов ещё не вернулся из Москвы, и снова пошёл к Карабанову. Геннадий Иванович к моей просьбе отнёсся вполне доброжелательно, ведь уходил я не куда-нибудь, а на прямую работу по своей профессии и в краевую партийную газету «Красное знамя», одну из самых старейших и лучших в нашей стране. Кстати, это было моё второе уклонение от возможного перехода на непосредственную партийную работу, к которой я никогда не испытывал даже минимального влечения. Первый раз это случилось тремя годами ранее, когда тогдашний заведующий сектором печати крайкома партии Валерий Теплюк мне однажды напрямую предложил перейти на работу на должности инструктора в крайкомовском подразделении, которое он тогда возглавлял. Однако я сделал вид, что принял это его предложение за своеобразную шутку. И он не стал настаивать: сам хороший журналист, как и его брат, работавший тогда в иностранном отделе газеты «Комсомольская правда», видно, тоже тяготился работой партийного чиновника, как и большинство представителей нашей творческой профессии. В довольно скором времени, буквально через два-три года и уже в восьмидесятые, эти мои предположения и в самом деле подтвердились: он оставил работу в секторе печати крайкома партии и перешёл на должность редактора краевой газеты «Красное знамя». К сожалению, Валерий Михайлович, этот ещё сравнительно молодой человек, журналист и талантливый учёный, совсем недолго потрудился в этом качестве: коварная болезнь прервала его жизненный путь.

…Расчёт я получил в тот же день – 29 сентября 1979 года, хотя в трудовой книжке была сделана запись об увольнении «по причине перевода в распоряжение краевой газеты "Красное знамя"» от 1 октября 1979 года, который на календаре оказался воскресным. А в понедельник, 2 октября, была уже запись о моём новом месте работы. И я распрощался с уютной и благодатной во многих отношениях Славянкой и отправился в северные таёжные места Приморья…