1

Больше ничего интересного из жизни в Лесозаводске той поры просто не вспоминается. Кроме того, что в 1969 году у нас с Иринкой родилась дочь Лена, которую я намеревался назвать Ладой, а всю жизнь зову Алёнкой, потому что так свою внучку хотела назвать моя мама Олимпиада Даниловна. Не уйдёшь от судьбы, однако. А ещё в том же году в первый класс пошёл наш сын Андрюшка, сорванец и вообще отважный парнишка. Слава Богу, школа была совсем рядом с нашим домом, и нам в какой-то степени было поспокойнее. Ну а Алёнку каждое утро рабочего дня забирал дед Фёдор Корнеевич к себе на Новостройку, где он теперь жил.

Так, может быть, и проработал бы я в этой газете до скончания века в должности ответственного секретаря. Но Всевышний думал иначе, и в конце мая 1970 года мой прежний куратор из крайкома партии Сергей Петрович Муромцев совершенно неожиданно предложил мне должность редактора районной газеты «Сельский труженик» в Яковлевке. Район этот в самом центре Приморья и абсолютно сельский. А я уже хорошо видел, как живут люди в дальневосточных сёлах, и меня эти картинки, конечно же, не очень-то вдохновляли. Но… Хотя тогда я ещё не знал крылатых слов Чингисхана, записанных в его «Великой Ясе»: «Делаешь – не бойся. Боишься – не делай», однако в данном конкретном случае поступил именно так. И согласился: мол, будь что будет. И в понедельник 1 июня я был уже в райцентре Яковлевского района, где нашей семье предстояло прожить три с небольшим года.

Как и водится, сразу же представился руководителям района, с которыми, между прочим, надо было сразу же решить квартирный вопрос. Меня вполне доброжелательно приняли первый секретарь райкома партии Горовой, второй секретарь Гурин и третий секретарь Барабанова, не говоря уже о председателе райисполкома Томиленко, с которым я был хорошо знаком ещё в те годы, когда он работал заворгом в Кировском райкоме партии и откровенно симпатизировал нам с редактором при рассмотрении на бюро райкома партии тех наших персональных дел по поводу моих многострадальных «Писем из Иннокентьевки». Все они, будто заранее сговорившись, друг за другом вошли в кабинет первого секретаря чуть ли не сразу вслед за мной. Здесь я увидел ещё одного своего хорошего знакомого по прежней работе в лесозаводской газете ещё в середине 60-х годов. Это был Химич, работавший в те годы инструктором орготдела Кировского райкома партии под непосредственным руководством Томиленко и тоже хорошо помнивший все наши с Нахабо те самые злоключения. Присутствие на этой первой встрече в районе этих двоих неплохо мне знакомых людей, честно скажу, я сразу принял как хороший знак. И не ошибся: мне и в самом деле легко было работать в этом районе.

Квартирный вопрос был решён практически на этой встрече в кабинете первого секретаря райкома партии, правда, предупредили, что с неделю предстоит пожить в местной гостинице, пока квартира не освободится. Но я и не расстроился: в гостинице мне выделили одноместный номер на втором этаже, на первом размещался единственный в Яковлевке ресторан под названием «Таёжный», совсем рядом был и сельский клуб, где крутили практически ежедневно кинофильмы, и через дорогу – гастроном, тоже единственный в селе. Так что с неделю можно было и так пожить. Хотя, забегая вперёд, не совсем так получилось, причём по моей собственной вине. Но об этом расскажу чуть попозже.

Моим предшественником на посту редактора местной газеты волею судьбы, как я и говорил в других главах, оказался тот самый Борис Степанович Меляков, который в своё время в качестве инструктора идеологического отдела Кировского райкома КПСС своим проектом решения бюро выстилал нам с Нахабо ковровую дорожку на партийный эшафот. Здесь у него на редакторской должности, видно, всё сложилось совсем неудачно, и он, не придумав ничего лучшего, избрал своим собеседником утешителем зелёного змия и в результате окончательно спился. А неделю примерно назад дело дошло вообще до безобразия: сам первый секретарь райкома партии Олег Петрович Горовой, квартира которого была прямо рядом с типографией, ранним воскресным утром вдруг заметил в окнах местного «печатного дома» включённый свет и решил посмотреть, кто ж там бдит в такой неурочный час. И перед ним предстала картина маслом: на плите большой печи, которую полиграфисты топили только зимой, сладко спал сам личной персоной главный редактор районной газеты, согретый, видно, подмоченными во сне собственными штанами. И этот шокировавший до онемения первого секретаря райкома партии случай стал последней каплей его терпения.

С Меляковым мы так и не встретились: он на меня не стал выходить, да и мне не хотелось его видеть. А совсем скоро он вообще исчез из района вместе с семьёй: в селе, как известно, ничего не утаишь от людей, и хорошая или плохая молва о каждом быстро расходится от двора к двору. А я, грешен, тогда ещё с грустным злорадством подумал: это тебе, парень, не сидеть важно в чиновничьем кресле и высокомерно поучать журналистов, как и о чём надо писать на страницах газеты. Недаром говорили ещё в древние века умные греки: кто умеет – делает, а кто не умеет делать – тот учит, как надо делать. А ты, мол, увидел в газете пару заметок за своей подписью, но написанных после беседы с тобой штатным журналистом, и уже возомнил себя готовым редактором – вот тебе и результат. Нет, не просто работать редактором газеты, это не справки да копии постановлений бюро райкома партии писать. Однако вслух этих слов, адресованных мысленно тогда моему предшественнику в тамошнем редакторском кресле, никогда и никому я не говорил: посчитал, что это ещё больший грех – смеяться злорадно над человеком, переоценившим по легкомыслию собственные силы в неведомом ему по сути деле…

Коллектив в редакции оказался абсолютно женским. Заместителем редактора была Аврора Ивановна Леоненко – весьма амбициозная дама лет тридцати от роду. Она оказалась, кстати, единственным человеком в редакции, кто встретил меня подчёркнуто сухо официально. Собственно, в самом начале я просто не придал этому особого значения, подумав, что это вполне обычная реакция человека такого склада характера, промучившегося долгие месяцы с безответственным и бесхарактерным, а попросту запойным редактором, в конце концов по этой самой причине и сошедшего с карьерной дистанции, и надеющаяся где-то в глубине души за все свои эти вольные и невольные страдания получить от властей вполне законный, по её мнению, карт-бланш, дающий ей право претендовать самой на освободившуюся редакторскую должность. Так или нет всё было на самом деле, выяснять я никоим образом не стал, хотя такая зловредная мыслишка у меня мелькнула тогда после первой нашей встречи с Авророй Ивановной. Однако позже я заметил, что точно так же она ведёт себя и со всеми без исключения остальными сотрудниками редакции, причём получая бумерангом ответную неприязнь со стороны подчинённых. Для меня же такая ситуация оказалась совсем уже не новой, и я её наличие именно здесь просто пропустил мимо ушей и не стал заводить какую-либо мышиную возню вокруг всего этого, сконцентрировав собственное внимание в первую очередь на изучение деловых и просто человеческих качеств каждого из своих немногочисленных сотрудников.

Однако всё-таки самый первый свой и уже ставший привычным шаг в новых коллективах я сделал в сторону закрепления в сознании подчинённых моего не только официального, но и по-настоящему профессионального права оценивать труд и требовать от сотрудников хотя бы должного журналистского мастерства, соответствующего занимаемой должности. А для этого надо что? Самому писать как должно, и остальное приложится. Так я и поступил: в первые же две-три недели опубликовал на страницах «Сельского труженика» целую серию вполне добротных материалов чуть ли не во всех мыслимых газетных жанрах от простой заметки до очерка и фельетона. И дело было сделано: в течение всех трёх лет мне было легко работать и с коллективом – он был теперь целиком на моей стороне, и с властями района – они сразу поняли, чего я стою в сравнении с Меляковым, и с жителями сёл всего района стали выстраиваться доверительные отношения, так как они увидели свою газету совсем в ином качестве – более интересной и к тому же зубастой.

Забегая вперёд, скажу, что через пару месяцев с небольшим всё-таки с Авророй Ивановной пришлось расстаться. Писала она неважно, довольно сухо, пересыпая фразы канцеляризмами, без какого-либо намёка на нормальный литературный язык, не говоря уже о каких-либо элементах образности. Имел я неосторожность её несколько раз в довольно резкой форме за это покритиковать на редакционных летучках-планёрках – для меня в этом плане были все равны в редакции. Пока я жил в гостинице, она даже несколько раз пыталась откровенно подольститься: приносила в редакцию мне домашние пирожки да оладьи. Но и это не помогло: где бы я ни работал, любимчиков не заводил никогда, уважал только тех, кто выделялся творческим отношением к труду и стремлением к совершенствованию профессиональных качеств. С остальными всегда старался быть корректным, но в то же время по-прежнему требовательным. В конце концов Аврора Ивановна подала заявление об увольнении по собственному желанию, которое я без каких-либо сожалений тут же и подписал. Она уехала во Владивосток, и след её на долгие годы для меня затерялся. Только где-то в конце лихих 90-х она снова ненадолго проявилась, но уже на политической арене – в качестве пресс-секретаря хорошо известного в те годы приморцам регионального депутата Черепкова, отличавшегося от многих своих прочих коллег подчёркнутыми радикальными настроениями.

Из «боевых штыков», то бишь творческих работников, в редакции мне достались ещё три представительницы женского пола. Это были заведующая отделом писем Лена Ефименко, раньше работавшая в районной библиотеке, ответственный секретарь Валя Федотова, бывшая учительница, и совсем ещё юная девчушка в качестве фотокорреспондента, имя и фамилию которой я, к великому сожалению, уже запамятовал. Все они были в журналистике самоучками, но с явными задатками в творческом плане. И очень старались быть всегда на достойном уровне. Из этой группы личного состава редакции особенно выделялась Валентина Александровна Федотова. Была она родом из староверческой казачьей семьи Забайкалья, после окончания пединститута в Чите приехала с мужем по распределению в Яковлевку, а здесь уже пошла работать в редакцию, где её муж, Иннокентий Федотов, тоже потомственный забайкальский казак, к тому времени уже освоил профессию линотиписта и работал бригадиром в местной типографии.

Эта очень хорошая семейная пара, честно скажу, здорово помогла мне освоиться на новом рабочем месте. Так, Иннокентий всегда надёжно руководил работой типографии, которая тоже находилась в моём подчинении, и ни разу не подводил редакцию. Длительное время мне приходилось работать без заместителя, но всегда и совсем незаметно для посторонних людей эту роль одновременно с обязанностями ответственного секретаря надёжно исполняла Валентина Александровна. Кроме всего прочего, она очень хорошо писала, особенно удавались рассказы на лирико-житейские темы, которые она публиковала на страницах «Сельского труженика» под псевдонимом «В. Лесная», всем казавшейся просто девичьей фамилией. Однако люди ошибались, как и я первоначально. Кстати, её девичья фамилия – Лескова сохранилась в партбилете: она вступила в партию, очевидно, до замужества. В конце концов я её официально утвердил своим заместителем. А через год всего по моей собственной наводке и рекомендации райкома партии крайком КПСС направил её на дневное обучение в Хабаровскую ВПШ, по окончании которой она более двадцати лет была редактором «Сельского труженика».

Все эти годы нам нередко приходилось встречаться на различных краевых совещаниях руководителей СМИ Приморского края. Последний раз нам удалось встретиться где-то в начале нулевых годов, когда вступил в управление краем губернатор Дарькин. Новый приморский владыка тогда устроил грандиозный фуршет для журналистов и руководителей всех СМИ края в честь собственной инаугурации. Проходила эта встреча в роскошном зале того самого дворца в пригороде Владивостока, в Сад-городе, в котором в середине 70-х встречались Леонид Брежнев с Джеральдом Фордом, и американский президент подарил нашему генсеку волчью шубу в обмен на русскую шапку-ушанку из роскошного меха. (Тогда поговаривали у нас, что Форду подарили эту шубу жители Аляски, через которую он летел к нам в Приморье, а поскольку такие подарки американским президентам не предусмотрены установленным регламентом, то он во избежание возможного скандала вроде бы решил от неё избавиться под таким благовидным предлогом. А вот как Форд избавился от ответного подарка Брежнева, история об этом похоже умалчивает.) Вот там в этом представительском дворце все мои старые друзья-коллеги собрались за одним большим праздничным столом, щедро сервированным неизвестно за чей счёт разными холодными и горячими закусками и в изумительном изобилии различными винами-водками-коньяками. Было весело, шумно, все вспоминали, как сказал поэт, «минувшие дни и битвы, в которых рубились они». Это был настоящий праздник для всех нас, для многих так и вообще итоговый, как, например, для меня, грешного. И всё же где-то в глубине души у меня осталось об этом массовом гульбище воспоминание как о пире во время чумы. Время было такое соответствующее. А, может быть, и потому, что от Валентины Александровны я узнал тогда печальную весть: наша всегда жизнерадостная толстушка Елена Григорьевна Ефименко, настоящая душа коллектива в те прежние годы, неожиданно ушла из жизни…