Кстати, работали мы тогда без каких-либо магнитофонов-диктофонов, они были только у радио-тележурналистов в виде этаких громоздких и увесистых сундучков-чемоданчиков весом от трёх до пяти килограммов, которые постоянно нужно было носить в руках или на плече. А у нас, газетчиков, на вооружении были только карандаш, блокнот да собственная память. И работали, не жаловались.
Геннадий Иванович Карабанов вообще был примечательной личностью. С ним всегда было легко разговаривать, и этот «новогодний тост» он наговорил мне буквально за 10–15 минут, и я его практически почти полностью воспринял на слух и, как только вышел из его кабинета, тут же перевёл услышанное в машинописный текст. Будучи ещё редактором районки, я с ним впервые встретился во время очередных выборов, когда мы оба оказались в одной участковой избирательной комиссии: он – в качестве одного из членов её, делегированный двухтысячным заводским коллективом, я – как наблюдатель от бюро райкома партии. Не первый раз до этого дня мне приходилось участвовать в выборных кампаниях в таком же качестве, но никогда не работалось так удивительно легко и дружно. А всё потому, что Геннадий Иванович оказался настоящей душой нашего маленького коллектива, собранного только накануне из практически не знакомых друг с другом людей. Комиссия работала поразительно чётко и собранно, возникающие в процессе голосования какие-то проблемы или мелкие неурядицы решались и устранялись моментально. Когда же закончился подсчёт бюллетеней, были подписаны протоколы и вся выборная документация сдана в штаб районной избирательной комиссии, и было уже глубоко за полночь, тогда и начался традиционный ужин членов участковой избирательной комиссии. Тут уж Геннадий Иванович взял руководство застольем в свои руки полностью, и мы все, практически до донышка выложившиеся за этот длинный выборный день, забыв про усталость, почти не замечая налитые стопки и домашние закуски на тарелках, с раскрытыми ртами слушали откровенные рассказы его на разные житейские и не очень темы, пересыпаемые в меру солёными анекдотами и шутками, и безудержно смеялись прямо-таки до слёз. А рассказать ему было о чём: до работы в должности главного инженера на СРЗ он много лет трудился на океанских теплоходах старшим механиком, а в дальних морских переходах с моряками чего только не случается.
Не берусь пересказывать услышанное, тем более, что всё уже практически забылось под бременем лет, а осталось в памяти только приятное впечатление от того весёлого застолья после праведных трудов. И искреннее уважение к этому удивительному человеку и истинному труженику моря. Да и вся семья его так или иначе оказалась прочно привязана к этой буйной порой стихии: жена, его жгучая брюнетка-армянка, заведовала медпунктом на заводе, а старший брат работал директором судоремонтного завода в Находке – он позже переедет в самый морской город Владивосток и будет избран там председателем Приморского краевого Совета депутатов трудящихся. Как-то Геннадий Иванович ездил в Находку по своим заводским делам и меня прихватил с собой. Отправились мы в путь на заводском «уазике»: до Владивостока – на пароме, а дальше, через горную толчею изумительного по красоте Южного Сихотэ-Алиня – уже на машине. Дорога дальняя, а Геннадий Иванович рассказчик неутомимый, и слушать его можно было бесконечно. До сих пор в памяти моей остались только два фрагмента того своеобразного дорожного шоу и один анекдот из времён северных конвоев в годы Великой Отечественной. Эти три вещи самого настоящего устного народного творчества, наверное, потому и запали мне в душу, так как я ещё в детстве на личном опыте сумел познакомиться со свирепым нравом этого океана по имени Тихий, особенно когда он очень и очень даже не в сердцах. Геннадий Иванович в такое буйство океанской стихии за свою жизнь попадал не раз. Вот только один такой случай: дикий шторм захватил сухогруз, идущий по дуге большого круга вдоль гряды Алеутских островов из Штатов в Россию. От неимоверных перегрузок, когда волны высотой с пятиэтажный дом беспрерывно швыряют вверх и вниз стальную громадину будто щепку, вдруг лопнула… палуба! А это значит, что жить судну и его команде осталось совсем чуть-чуть: этим чудовищным водяным валам не понадобится много времени, чтобы завершить начатое дело и окончательно переломить судно пополам. Последний зыбкий шанс: аврал. И вся команда, кроме вахты на мостике и в машине, уже на израненной палубе, которая постоянно уходит из-под ног и по которой гуляют алчно шипящие пенные ошмётки разбившихся о корпус волн, сбивающих людей с ног и расшвыривающих по сторонам. Но повезло: через не могу, однако как-то сумели всё же с помощью лебёдок зафиксировать тросами начавшийся излом палубы. Благо вовремя обнаружили образовавшуюся трещину…
Другой случай – из времени Карибского кризиса в 1962 году: тот же сухогруз и с той же командой шёл на Кубу. В трюмах боевая техника и то, чем она стреляет. А в верхней части каждого трюма, в твиндеке, оборудовано на скорую руку помещение для временного проживания от порта отправки к порту выгрузки владельцев всего этого добра, одетых в военную форму советского образца. В задраенных по-походному трюмах духота неимоверная, не помогает даже корабельная вентиляция, потому что снаружи жара тропическая. И носа из задраенного твиндека высунуть не моги, чтобы хоть глоток свежего воздуха ухватить, или в туалет по нужде сбегать: строгие командиры не пущают, потому что над сухогрузом постоянно кружат любопытные звёздно-полосатые самолёты – высматривают, вынюхивают. А солдатики в обмороки падают…
Вот такая патовая ситуация. 13-летним парнишкой, когда с родителями и пятилетним братишкой мы перебирались с Камчатки на материк, мы тоже маялись целых семь суток на деревянных нарах в таком же твиндеке. И океан был всё тот же обманщик Тихий, и шторм тоже был немаленький, и тащил он наш пароход вдоль всей нашей Курильской островной гряды и японского острова Хоккайдо, пока не ушли мы от него, нырнув в Сангарский пролив. Очень было душно сидеть в таком же твиндеке, но мы хоть имели возможность выйти иногда на палубу, чтобы подышать свежим ноябрьским воздухом, перемешанным с водяной пылью. Да и туалет, к тому же, был там на палубе устроен для пассажиров у борта. И услышав этот рассказ, я невольно поёжился, представив, каково же было ребятам в тесном твиндеке, под раскалённой тропическим солнцем стальной палубой…
Ну а обещанный анекдот, услышанный в той поездке от Геннадия Ивановича, – это, честное слово, настоящий образчик удивительного юмора русских мореходов во все времена. Вот он:
Просто диво дивное – это творчество народное…
Ну а уделил я столько времени этому человеку всё-таки из большой благодарности к Геннадию Ивановичу, оказавшему мне однажды важную услугу, о чём он, пожалуй, даже и не догадывался никогда. Но об этом я расскажу несколько позже…
Как-то я уже упоминал выше, а сейчас повторю ещё раз, что в коллективе этого завода, в котором я оказался благодаря превратностям судьбы или, проще сказать, в результате сложившихся чисто житейских обстоятельств, для меня оказалась удивительно комфортная атмосфера. Во-первых, довольно аморфные должностные обязанности, не ограниченные по сути какими-либо рамками, кроме собственной совести и правил приличия, открывали передо мной довольно широкий простор для творчества, причём для меня иногда вообще в неведомых ранее направлениях. Ежемесячная стенгазета большого формата, чуть ли не ежедневные информационные выпуски радиостудии по 10–15 минут – всё это нисколько не мешало мне заниматься привычным уже делом и продолжать сотрудничать с газетами в доступном приближении (район, краевой центр), благо что писать было о чём, и как журналист я чувствовал себя здесь буквально будто рыба в воде. Нисколько не досаждала мне и причастность к партийным делам в качестве заместителя секретаря парткома по идеологии. Пришлось, правда, вспомнить свой былой опыт работы партгрупоргом во время учёбы в Хабаровской Высшей партийной школе, но и это дело оказалось для меня поначалу лишь дополнительным источником информации для газетных публикаций.
Во-вторых, всё это вместе взятое, по-моему, только укрепляло мой авторитет в глазах как рядовых рабочих и бригадиров, так и инженерно-технических работников завода. Может быть, именно потому, что всегда был среди людей – в цехах, в отделах, на регулярных совещаниях ведущих специалистов завода у директора, на заседаниях партийного комитета, которые иной раз приходилось проводить и мне самому лично, когда по каким-либо причинам отсутствовал штатный секретарь парткома.
Ну и в-третьих, у меня очень хорошие и вполне доверительные отношения сложились с самим директором завода Михаилом Матвеевичем Максимовым, очень авторитетным в те годы человеком как в районе, так и в целом по краю и, в то же время, практически недоступном для многих журналистов даже краевого масштаба, не говоря уже о всяких прочих партийных и советских клерках любой почти величины на территории Приморья. И это, в свою очередь, мне существенно развязывало руки в работе на территории завода и тоже способствовало укреплению моего авторитета в глазах как рабочих, так и ИТР: в этом компактном двухтысячном заводском коллективе, действующем на ограниченной всего лишь несколькими гектарами производственной территории, каждый отдельный человек находился у всех на виду, как на ладони.
Очень даже не редко приходилось мне выполнять и личные просьбы директора, так сказать, эксклюзивного характера, что я делал обычно с искренним удовольствием, поскольку расценивал их как явную иллюстрацию особого доверия ко мне с его стороны. Разумеется, эти просьбы никоим образом никогда не выходили за рамки заводских проблем. Так, например, однажды на завод приехал с проверкой представитель краевого комитета народного контроля. А в те времена этих серьёзных товарищей всегда встречали в производственных коллективах в немалой степени с опаской: бог его знает, что у них на уме и что они могут нарыть в процессе своей очередной инспекторской проверки. На этот раз я с удивлением узнал в этом опасном госте из Владивостока, появившемся в директорской приёмной, уже много лет мне хорошо знакомого Ивана Григорьевича Тарасова, ещё недавно работавшего инструктором в секторе печати крайкома партии. Встреча эта для нас обоих была очень даже неожиданной, и глаза наши прямо-таки округлились от удивления: я ещё не знал о его новом месте работы, а он, в свою очередь, о моём уходе из местной районной газеты. Мы чуть ли не обнялись по-братски тут же в приёмной у всех на глазах встречающих гостя и успели переброситься лишь парой приветливых фраз, как он вместе с главным инженером, главным строителем и председателем заводского комитета народного контроля был приглашён директором в его кабинет.