— Ангел никакой не ангел. Это загробный чиновник.

Хирург остолбенел.

— Чиновник?

— Да. Их там множество. Они управляют загробным миром.

— Ничего не понимаю. Чиновники? Загробным миром управляют чиновники?

— Да. Вся их власть держится на обещании перерождения. Надежда всем нужна, сагиб, и живым и мертвым. Вот мертвые и молятся чиновникам, так называемым хранителям врат.

— Что вы такое говорите?

— Так все и начинается, сагиб: просьбы и отказы, снова просьбы и снова отказы. Для перерождения чиновники выдвигают массу условий. Одни утверждают, будто бы важно, как мы прожили жизнь, другие — как мы умерли. Одни просматривают списки наших прегрешений, другие рассуждают о покаянии. Нам приходится отчитываться буквально за все — за каждую мысль, слово, дело, за то, что натворили в детстве, когда еще не понимали, что хорошо, что плохо. Где уж тут сохранить достоинство. А чиновникам все мало. Они отвечают: мол, мы подумаем, посоветуемся с начальством и сообщим вам о принятом решении. И исчезают навсегда, только мы их и видели.

За окном закричала ворона — может, прежняя полуночница; ставни негромко постукивали на ветру.

— То есть в загробном мире сплошь бюрократия, как в правительстве?

— Гораздо хуже. Тамошняя бюрократия не снилась ни одному земному правительству. Ей конца-краю нет. Чиновников больше, чем покойников. Мы и попали-то сюда по одной-единственной причине: нам посчастливилось наткнуться на того, кто оказался не таким, как все, иначе, сагиб, я бы вам все это не рассказывал. Наша история его растрогала, уж не знаю почему. Нам нечего было ему предложить, и все равно он решил ради нас нарушить закон. Только сыну моему не говорите, сагиб. Он ведь еще ребенок. Пусть растет с мыслью, что жизнь — а может, и смерть — небезнадежна.

Хирург стоял как вкопанный. Как ни пытался он продолжить операцию, ничего не получалось: руки опускались. Неожиданный оборот, который принял рассказ учителя, мешал сосредоточиться, вдобавок навалился сон, подернул веки патиной. Может, учитель ничего такого не говорил, это ему почудилось от усталости? Пальцы его ощупывали бесконечную сеть сосудов в груди мертвеца, и все равно хирург не был уверен, что ничего не задето. Стены операционной словно потемнели, и казалось, что запертые окна и дверь никогда уже не отворятся: оба они, и мертвый, и живой, будут продолжать этот разговор, пока плитка на стенах не почернеет и не осыплется.

— Бог есть? — спросил хирург.

Учитель отвернулся к стене.

— Отвечайте на мой вопрос. Вы рассказывали о чиновниках, но не о богах.

— Очутившись в загробном мире, мы снова и снова взывали к богу, — наконец тихонько и хрипло проговорил учитель, будто бы старея с каждым словом. — Повторяли все молитвы, которые выучили при жизни. Мы так отчаянно искали его, что любой бог, в ком есть хотя бы капля доброты, давным-давно явил бы нам себя… ну или хотя бы дал знак. Но он не ответил нам. Бог так же прячется от мертвых, как и от живых.

Тут хирурга пробрал озноб, но вовсе не от услышанного: он вдруг нащупал отверстие в полой вене, в том самом месте, где сосуд входит в сердце. Не может быть. Он же проверял. А вдруг он сам, пальпируя сосуды, случайно проткнул дыру? Нет-нет, совершенно исключено. Должно быть, нож задел сосуд: тот как раз в месте удара. Дырка не рваная, лоскута нет, пришить нечего. Хирург вынул руку из грудной клетки мертвеца, чтобы туда заглянуть. А учитель продолжал:

— В загробном мире тоже есть религии, сагиб. Но не такие, как на земле. Даже самые истые верующие диву даются: получается, их священные книги ложь, а пастыри заблуждались. Так появляются новые религии, сшитые из обрывков старых. Некоторые мертвецы объявляют себя пророками и мудрецами — в общем, святыми. Они-де слышат глас божий и несут его слово всем, кто жаждет перерождения. Уж не знаю, какая им от этого корысть. Там ведь нет ни земельных владений, ни денег, ни золота. Может, просто любят власть.

Никакая это не дырка, а всего-навсего сгусток крови — прилип к стенке полой вены, и хирург принял его за часть сосуда. Хватит паниковать. Если пугаться каждой тени, недолго и самому отправиться на тот свет. Все крупные сосуды целы.

Но тогда откуда в грудной клетке столько крови? Не из-за прорехи в легком же?