Книги
Незавершенная революция
С геополитикой и мета-политикой непосредственно связана и демография, так как отрезанная от Украины и славянского мира, вдавленная в Среднюю Азию и Китай Россия оказывается пространством, в котором стремительно размывается и замещается демографическая основа православной гегемонии с ее «русской идеей» и «русским миром». Если в позднесоветские годы попадание в русские сдерживалось принципом определения паспортной национальности по родителям или одному из них, то нынешняя русскомирно-россиянская система стремится перемолоть население страны в россиян как русских в широком смысле этого слова, пока увеличение в их массе удельного веса неславянского, прежде всего мусульманского населения не поставит под сомнение культурные основы такой «российской нации». Отсюда и курс на языковую русификацию номинально сохраняющихся национальных республик, и раздача российских паспортов жителям донецкой и луганской «республик».
В ходе незаметного перехода от квазилиберально-западнической ориентации к идеологии «Русского мира» у новой культурной гегемонии появился еще один ревнитель — армяне, все больше замещающие «детей Арбата» в нише провластной пропаганды и «производства массовой культуры». Этот процесс закономерен, так как XX век подорвал демографический потенциал «русских евреев», а именно ашкеназов и прежде всего сам источник воспроизводства их этнической среды в виде местечек и кагалов, уничтоженных нацистами и добитых коммунистами. Поэтому «русские евреи» будут превращаться в реликт, в своей массе все больше становясь русскими с еврейскими корнями, в то время как верноподданные армяне в России какое-то время еще будут переживать демографический подъем, вызванный их притоком в нее после распада СССР. При этом и «русские армяне», и «русские евреи» в неоимперском истеблишменте равно едины в неприятии перспектив «исламизации» России, пугающих их на фоне демографического упадка русского этноса и роста численности этносов кавказско-азиатских. Однако в качестве оптимальной альтернативы этому первые тяготеют к эскалации экспансионистской политики «Русского мира» («Не было бы Сирии, не было бы Антиохии, не было бы православия и не было Руси. Это наша земля», — Семен Багдасаров), тогда как значительная часть вторых тяготеет к примиренчеству и перезагрузке отношений с Западом и в целом возвращению России на рельсы, с которых она сошла после прихода Путина на третий президентский срок в 2012 году.
Партия войны, партия мира и партия балансирования между ними — вот развилка из трех путей, перед которыми оказалась Россия позднего путинизма с ее «Русским миром». Последний вполне соответствует оруэлловской формуле «мир это война», так как «Русский мир» может быть утвержден только при победе в таковой и обрушении нынешнего статус-кво, которое работает на его медленную экономическую, демографическую и политическую деградацию. Целями этой войны является в глобальном масштабе обрушение западного истеблишмента и порядка, а в региональном — объединении вокруг России славянских и православных народов, в первую очередь Украины и Беларуси на платформе «Русского мира». Начавшись с Крыма, вся эта эпопея чревата повторением истории с Крымской или Первой мировой войной, порожденной ровно теми же амбициями — ведь потенциал распилочной путинской России явно не выше России николаевской, ни первой, ни второй. Альтернатива же мира вовне и новой перестройки внутри явно больше несовместима со сформировавшимся в стране режимом. Проблема в том, что для потенциально настроенных на них кругов внутри этой системы в отличие от прежней перестройки непонятно, ни под какую новую конструкцию внутри страны эту систему можно демонтировать или обрушить, ни чьей поддержкой извне для этого можно заручиться, учитывая происходящую на глазах трансформацию мировой системы. Поэтому «прагматики» внутри существующего режима будут пытаться действовать по формуле Троцкого «ни мира, ни войны», но только армию при этом не распускать и завоеванных позиций не сдавать — по крайней мере, пока развитие ситуации не потребует от них выбрать или одно, или другое. Вопрос в том, как долго у них это получится делать.
22. Русские альтернативы и русский тупик
Драматизм данного момента русской истории заключается в том, что несмотря на очевидную тупиковость «Русского мира», все существующие альтернативы ему на поверку оказываются несостоятельными.
В свое время «Русский мир» заместил нишу, которую был нацелен занять русский национализм. И это, и предшествовавшие этому события, и их дальнейшее развитие продемонстрировали несостоятельность русского национализма как политически-субъектного явления, его инструментальный характер. Стихийный русский национализм использовали и цари, и поздний Сталин, использует его и Путин, сам себя объявивший «главным русским националистом». И всегда это происходило по формуле, выведенной грузинским философом Мерабом Мамардашвили: «Россия существует не для русских, а посредством русских», при том, что сама «Россия» выступает как синоним контролирующей ее асабийи.
Исторические реалии таковы, что русский фактор может быть только приложением к чему-то и работать только опираясь на что-то, что в свою очередь его использует, будь то Императорский дом, Коммунистическая Партия, Церковь, КГБ-ФСБ, Администрация Президента или сложный конгломерат таковых как сейчас. Имея собственное этническое измерение, русская стихия не выстроена как этносистема, не центрирована вокруг собственных этнической элиты, низовых и срединных институтов самоорганизации, а потому реактивна, а не проактивна, и в силу этого легко манипулируема политическими субъектами, ей внеположными.
На этом фоне только гражданский национализм теоретически мог бы быть жизнеспособной альтернативой использованию русского фактора правящими асабийями исчерпавшей себя империи. Гражданский не в смысле отрицания им этничности, а в смысле проявления таковой в сообществе граждан, образующих нацию в классическом новоевропейском смысле и осуществляющих ее суверенитет. Именно на этот вариант нацелены сегодня демократические оппозиционные силы от Алексея Навального до Михаила Ходорковского, заявляющие об идентичности повесток создания политической русской нации и ее государства и создания гражданского, демократического, правового государства и общества.
Но с этим проектом есть серьезные проблемы. Одна из них — внешняя. В принципе, в отличие от СССР Россия в нынешних границах представляет собой страну, достаточно гомогенную в культурном и этническом отношении. Самый обособленный блок внутри нее представляет собой Северный Кавказ, причем, внутри него можно выделить западную часть с относительно высокой долей русского населения и восточную, где оно осталось в минимальном количестве. В последней бельмом на глазу российских демократов является Чечня, которая де-факто просто встала в свое время на тот же путь национально-государственного самоопределения, что и другие союзные республики, но не имела статуса таковой, за что и заплатила огромную цену. Но ведь ее заплатила и сама Россия, решившая воспрепятствовать самоопределению Чечни любой ценой. Фактически именно в двух чеченских войнах в ней и родилась та привыкшая действовать вне закона истребительно-репрессивная машина, которая со временем распространила свои методы и на остальную страну, подмяла ее под себя, как рак сожрав изнутри не успевшее развиться и встать на ноги российское демократическое общество.
Сегодня Чечня представляет собой почти моноэтнический регион, подчиненный на основе лично-коллективного вассалитета Рамзана Кадырова и его асабийи Владимиру Путину как вождю правящего пула российских асабий. Российские демократы вроде бы хотят разрушить систему последних, хотя не все с этим очевидно, но в таком случае снова возникает вопрос, а что же делать с Чечней? Алексей Навальный как-то сказал, что Рамзана Кадырова можно отстранить от власти в Чечне так же, как это было сделано с Саидом Амировым в Дагестане, которого захватил высадившийся с вертолета спецназ и транспортировал в Россию. Но все же силовой ресурс Кадырова и кадыровцев (!) несопоставим с амировскими, в связи с чем подобные рассуждения напоминают заявления министра обороны России Павла Грачева о возможности захватить Грозный «за два часа, одним парашютно-десантным полком». Но главное, для чего вообще идти на все эти риски? Захочет ли население Чечни влиться в процесс строительства российской гражданской нации? Такую готовность, кажется, демонстрирует Ингушетия с ее гражданским движением, живым благодаря тому, что в отличие от Чечни она не была раскатана в асфальт в войнах, в масштабе небольшого народа сопоставимых с масштабом войны 1941–1945 гг для русского народа. Но это только в том случае, если российская гражданская нация будет мыслиться в первую очередь как гражданское общество, с возможностью проявления и представительства внутри него групп с разными внутренними идентичностями, при широком федерализме, то есть, как нация американского типа, а не французского, гомогенизируемая на основе господствующей культуры.
Однако и в этом случае неочевидно, что моноэтническая Чечня, насильно лишенная сперва де-факто суверенной дудаевской государственности, а затем кадыровской квазигосударственности захочет оставаться в России. В отличие от Ингушетии та часть ее общества, которая находится в оппозиции к нынешним властям республики, практически консолидирована на позициях необходимости восстановления собственной государственности. Препятствовать этому силой для гипотетической молодой демократической России 2.0. будет означать встать на тот же путь, который в итоге привел к летальному исходу демократическую Россию 1.0. Вставать же на путь переговоров с Чечней о ее отделении, означает возможность в будущем постановки такого вопроса с другими республиками, начиная с остального восточного Кавказа — Дагестана и Ингушетии. Далее эти риски уже будут снижаться по мере уменьшения в республиках доли титульных наций и возрастания доли русского населения, удельный вес которого, по идее, и должен определять безусловность или условность сохранения тех или иных регионов в составе России на тех или иных принципах, которые уже можно обсуждать.
Однако главная проблема такой гражданской нации это не проблема сохранения контроля над спорными регионами, которая исторически в России решается имперской системой. Главная проблема — это изменение самой этой системы, без которого гражданская нация так и останется фикцией и приложением к империи, как это есть сегодня с провозглашенной Кремлем «российской нацией».
Как мясные котлеты не приготовишь без мяса, так и гражданскую нацию не создашь без граждан, а именно без их необходимого количества. И проблема тут в русских гражданах с упором не на русских, а именно на гражданах, то есть, в том, сколько среди русских (в широком смысле) настоящих граждан, способных быть создателями, владельцами и хранителями республики, то есть, общего политического дела. Пока картина выглядит так, что таковых меньшинство даже в крупных городах, которые по уровню своего развития могли бы жить в гражданской республиканской системе, однако, аморфное или враждебное ей большинство, благодаря пассивности и поддержке которого господствует имперская система, не позволяет ему этого.
Если проблема сил, выступающих за республику и гражданское общество, заключается в том, что они могут рассчитывать только на меньшинство активных и сознательных граждан, то т. н. «левые силы» рассчитывают сегодня на поддержку снова нищающего в результате «гениальной» внешней и внутренней политики Кремля большинства.
Однако помимо чисто практической проблемы с ведущей из этих сил — КПРФ, которая всю свою историю была и остается инструментом нейтрализации сопротивления власти, а отнюдь не свержения последней, их сущностным пороком является поддерживаемый ими социально-исторический нарратив. Главной историко-генеалогической проблемой советизма является то, что будучи зачатым в борьбе за обретение гражданской и национальной субъектности, в своей партийно-идеологической утробе он изначально сформировался и появился на свет в том виде, который исторически несовместим с этими задачами. По мере его развития этот генетический порок проявлял себя все более явно. Еще при Ленине советско-партийная среда бурлила живыми дискуссиями и низовыми инициативами, что было наследием периода революционной борьбы до установления однопартийной диктатуры, которая впоследствии свела их на нет. Но показательно, что наивный дискурс возврата к ленинскому наследию и преодоления наследия сталинизма, так популярный (и даже в каком-то смысле официальный) в позднесоветские годы, в нынешней российской левой среде почти невостребован. Напротив, доминирующим архетипом и ориентиром современных российских левых является именно сталинизм, то есть, культ «сильной руки», массовых репрессий, экстенсивного развития, отношения к человеку как к винтику механистической системы.
Понятно, что в таком виде российская левая не является левой в современном западном понимании. Она представляет собой советский реваншизм, то есть, стремление к восстановлению советизма как продукта не социал-демократического мышления, носителями которого в российской истории остались невостребованные ею меньшевики и эсеры, а магистральной для нее «политической культуры» всесилия власти и бесправия граждан.
Зачастую приходится слышать, что не стоит зацикливаться на историческом символизме, а потому следует принять советскую ностальгию как данность, своего рода миф, который можно наполнить нужным практическим содержанием, используя активы советского наследия и не принимая его пассивов. Да, в практическом отношении нации и представляющим ее политическим субъектам, формирующим пригодный для их целей исторический нарратив, нет смысла отказываться от конкретных достижений тех или иных эпох, что равно относится как к советскому, так и к предшествовавшим ему периодам русской истории. Однако реваншизм это ведь не про использование достижений, которых остается все меньше, а про возврат к самой матрице, то есть, попытку доказать, что этими достижениями она обязана тому, к чему нам снова предлагают вернуться. И это при том, что история продемонстрировала полную несостоятельность советского проекта, разложившегося изнутри и утилизированного им же порожденной элитой. Поэтому, если говорить об исторически перспективной версии русской левой, то таковая должна будет вести свое происхождение от эсерства, народничества или бакунинского анархизма, но никак не из реального советизма, представляющего собой очередной извод имперской магистрали русской истории.