Книги
Незавершенная революция
Большая Россия в форме СССР была неустойчивой конструкцией, основанной на партократии и идеократии, пронизывающих номинально независимые союзные республики, поэтому как только эта единственная скрепа сломалась, последние от нее отломились. Словом, произошло ровно то, о чем предупреждали евразийцы, которые за полвека до этого писали, что предотвратить такой исход можно внедрением общеевразийской идеи, способной объединить народы Большой России — Евразии, то есть, СССР.
Такой идеи ни провозгласить, ни тем более внедрить Горбачев не успел, если это вообще входило в его планы. Он пытался лавировать между той частью партийно-гебистского руководства, которая хотела сохранить имперские формы контроля, стремительно утрачивающие свое идеологическое содержание, и демократическими силами и институтами. Однако последние в случае с Горбачевым оказывались в вакууме, так как не опирались на тот фундамент, на котором исторически повсеместно и формировалась демократия — национальную идентичность. Она, эта идентичность, была своя у демократических сил в союзных республиках, и такая же своя идентичность стихийно появилась в центральной республике Союза — РСФСР, где в борьбе с союзным руководством выдвинулся лидер, поднявший на щит лозунг независимости России.
Но была ли революция Ельцина национально-демократической? Как это было неоднократно в русской истории, именно эти энергию и устремления русских она использовала, чтобы поставить ее на службу совершенно другим целям.
Демократическая революция кончилась так и не начавшись, когда в августе 1991 года Ельцин остановил толпу, собиравшуюся идти на Лубянку, чтобы разрушить ее, как французская революция разрушила Бастилию. И дело не только и не столько в символах. Взятие несостоявшимися революционерами бастиона чекизма вело бы к открытию архивов КГБ и, как следствие, люстрации, как это было после аналогичных революций в странах Восточной Европы. Однако именно это и противоречило сущности ельцинской псевдореволюции или чисто административной революции, в результате которой была упразднена власть партноменклатуры общесоюзного уровня над номенклатурой российской, просто перекрасившейся в новых демократических управленцев.
О сущности оседлавшего массы аппаратного переворота Ельцина недвусмысленно свидетельствует и его отношение к действительно революционно-демократическим силам в их борьбе с местной партноменклатурой. Настоящие диссиденты Гамсахурдиа, Эльчибей, Тер-Петросян, Ландсбергис были чужды новому хозяину Кремля, изначально сделавшему ставку не на сохранение у власти этих демократов и сотрудничество с ними, а на возвращение к власти партийных, а в случае с Шеварнадзе и Алиевым — гебистских кадров. Точно также «демократический» Кремль сделал ставку на поддержку не демократическо-исламских сил в Таджикистане, настойчиво искавших союза с ним, а партаппаратчика Рахмона, опирающегося на откровенный криминал. О генерале Дудаеве, возглавившем революцию в одной из республик РСФСР, не признавшей над собой власть новой, отдельной от Союза России, нечего и говорить. О причине и последствиях войн в Чечне еще предстоит отдельный разговор, однако, в данном случае следует отметить, что Дудаев, помимо прочего, явно был неприемлем для Ельцина по тем же причинам, что и Гамсахурдиа — изначально бывший секретарь Свердовского обкома КПСС делал ставку на отношения с проверенными партийными кадрами, будь то в союзных республиках или внутри самой России.
Говорить о ельцинской аппаратной революции как о русской национальной также не приходится. Да, действительно, Ельцин высоко поднял бело-сине-красный флаг, передав его потом чекисту Путину, что, скорее всего, окончательно убило его как национально-революционное знамя, в частности, власовского движения, использование которого ему не могли простить советские реваншисты. Однако русской национальной революцией ельцинский аппаратно-популистский переворот не был ни в одном из двух возможных смыслов.
Первый такой смысл, крайне уязвимый идеологически, предполагал демонтаж всего советского как нароста на теле «исторической России», подлежащей восстановлению. По примеру восточноевропейских революций это требовало лидерства в них действительно антисистемных лидеров — диссидентов и политзаключенных, а также проведения не только люстрации но и реституции. В таком случае советской элите пришлось бы уступить и власть, и собственность действительно свежей крови, а именно местным антисоветчикам и потомкам русской белой эмиграции. Естественно, это было совершенно невозможно в ситуации, когда «революцию» возглавил партаппаратчик, собирающийся править, опираясь на таких же перекрасившихся партаппаратчиков и в союзе с ними, а советские диссидентские круги были замкнуты на теневую власть КГБ, а не зарубежную антисоветскую эмиграцию. Справедливости ради, надо отметить, что последняя не проявила никакой инициативы в возврате себе своей страны, что и понятно — это было уже не первое-второе ее поколение, а третье, ассимилированное на чужбине, не желающее что-либо кардинально менять, да и не знающее, как это делать. В ней на тот момент был человек, обладавший потенциалом возглавить такую борьбу — Александр Солженицын, но он упустил свой шанс остаться в истории чем-то большим, чем автором антисоветской беллетристики, закончившим свою жизнь подпевая неосоветскому чекистско-мафиозному режиму.
Второй — это понимание и строительство новой России как национального государства русского народа, впервые за всю ее историю и аналогично тому, как большинство других союзных республик стали строиться как национальные государства их титульных наций. В случае с РФ оснований для этого было не меньше, так как удельный вес русских в ней был большим, чем в ряде других союзных республик вроде Казахстана — 82 %. Конечно, можно услышать немало возражений против этого сценария, начиная с того, что в составе РФ было множество национальных республик. Однако из 22 таковых менее, чем в половине титульные нации составляли явное большинство, и как раз в тот момент, на волне романтического оптимизма, отталкиваясь от честной национальной логики, с ними можно было определиться, исходя из желания или нежелания этих наций оставаться в составе России, а также численности в них русских. Если бы Россия поставила интересы последних во главу угла, с теми республиками, где они составляют значительную часть населения, можно было договориться об особом статусе при условии их внутренней двухобщинности, в республиках с чисто символической численностью титульной нации им можно было дать широкую общинную автономию, в то время как республики с минимальной численностью русских вроде Чечни не было никакого смысла удерживать в новом национальном государстве, за вычетом районов компактного проживания в них русских.
Словом, при абсолютном доминировании русских в структуре населения РФ и подавляющем большинстве ее регионов, включая и большинство республик, вопросы национального разграничения можно было вполне мирно решить. Можно их было решить и с соседними государствами, в частности, в отношении территорий компактного проживания русских, будь то посредством обмена, особого статуса, гарантий местному населению, в целом сделав ставку на репатриацию в свой национальный дом большинства русских не только из бывшего СССР, но и из дальнего зарубежья. Однако концепт русской нации и России как ее государства изначально был чужд движущим силам ельцинской «революции». Ее культурными гегемонами в силу описанных выше причин оказались «дети Арбата», которые были травмированы советской практикой «пятого пункта», хотя именно отталкиваясь от него в новой России можно было конституировать русскую нацию как ее основу и выстроить нормальные отношения с ее коренными народами, заинтересованными в транспарентности в этом вопросе. Что касается Ельцина, то возможно он, оценив значение для себя «детей Арбата», решил не играть с огнем, которым они считали русский этнонационализм, но также возможно, что в силу каких-то личных причин акцентирование русской национальности претило и ему самому. Можно строить конспирологические догадки на сей счет, считая фамилию Ельцин видоизмененной от Эльцин (кстати, вполне реальная фамилия лидера советских коммунистов Урала в годы гражданской войны), можно рассматривать под лупой имя его жены Наины, однако, факт остается фактом — лидер новой России всегда говорил только о «россиянах», максимум о «русскоязычных» в постсоветских республиках, но никогда о русских.
По сути, строительство Ельциным нового государства было возвратом к сталинскому плану автономизации, но в усеченных границах, уже не СССР, но РСФСР. Больше того, как известно, на финишной прямой Горбачев, чтобы сохранить Союз, собирался включить в него автономные республики, изъятые из РСФСР, что представляло собой возврат к идее Султан-Галиева на новом витке истории и в новом формате. Сброс контроля союзного уровня с этой точки зрения был не децентрализацией, а напротив, централизацией, но уже в масштабах имперского ядра. Джохар Дудаев был согласен на то, чтобы Чечня осталась республикой такого Союза, да и другим республикам вроде Татарстана тоже был выгоден этот сценарий. Ельцину же были не нужны союзные республики, которые он не мог контролировать, однако, после сброса с себя контроля союзного уровня он начал теми или иными методами устанавливать контроль над всем, что принадлежало ему де-юре, то есть, границами бывшей РСФСР.
В самом этом государстве ее новая политическая система строилась по принципу «демократия — это власть демократов, воплощенная в фигуре их вождя». Поэтому для нее была идеальной ситуация, когда нишу оппозиции, востребованность которой росла с каждым днем, под себя подмяла ненадолго запрещенная, но быстро разрешенная и воссозданная компартия. У большинства населения существовала еще стойкая аллергия на коммунистов, поэтому отождествление оппозиции с коммунистами, которые сперва сумели внедриться в ряды начавших создаваться тогда национал-патриотов (Славянского Собора и Русского Национального Собора, в который вошли Зюганов, Илюхин и другие коммунисты), а потом, воссоздав КПРФ, расколоть их, замкнув большую часть на себя (через Фронт Национального Спасения), позволяла новой власти беспрепятственно использовать манихейскую дихотомию «демократы против коммунистов» или «демократы против красно-коричневых». Поэтому разгон Ельциным парламента с оппозиционным большинством с попутной отменой конституции указом президента был эффектно представлен стране и миру как подавление «красно-коричневого», «коммуно-фашистского» путча демократической передовой властью. А согласившиеся с этим и занявшие в новом декоративном парламенте места «красных» и «коричневых» КПРФ и ЛДПР стали соучастниками создания и сохранения этой системы, в чем их роль заключается и по сей день.
На словах эта власть провозглашала превращение России в государство и общество западного типа, что предполагало отделение собственности от власти, создание независимых судов, работающих правоохранительных органов, обслуживающей населению бюрократии, и как следствие рыночной экономики и правового государства. На деле собственность была присвоена теми, кто захватил власть и стоял поблизости от нее, причем, самым варварским паразитарным способом с обрушением предприятий и целых отраслей ради использования их имущества для непроизводственного обогащения, с выбрасыванием на улицы людей. Суды, силовые структуры, государственный аппарат все это было приватизировано тем же кругом людей, превратившись в составные части мафиозной системы — тотальной коррупции, цинизма, кровавого криминального террора в отношении тех, кто стоит на ее пути.
Идеологически эту систему в тот момент обслуживала «демократическая интеллигенция» с ядром из «детей Арбата» — часть, потому что удачно встроилась в нее не только в качестве обслуживающего персонала, но и как новые олигархи (советские завлабы), а часть, потому что видела в ней противовес «коммунистическому реваншу» и «приходу к власти красно-коричневых». Однако именно нарастающее недовольство социальной базы «красно-коричневых», то есть, обобранного и начинающего прозревать относительно истинной природы «рыночников» и «демократов» большинства, медленно, но верно вынуждало власть к идеологической и культурной эволюции.
Уже в середине 90-х годов режим приходит к выводу, что лучшим способом нейтрализации «красно-коричневых» будет перехват их идей. С этой целью начинается активный поиск «национальной идеи». В его ходе используются не только отдельные символы дореволюционной России, но и «идеологически нейтральные» активы советского патриотизма, в первую очередь, конечно, дискурс Великой Победы. В тот момент он еще подавался как «победили не благодаря Сталину, а вопреки ему, разгромившему перед войной армию и т. п.» Однако уже на этом этапе обозначился первый откат от антисоветизма, о котором, впрочем, толком и не приходилось говорить в стране, на главной площади которой стоял мавзолей вождя мирового коммунизма, повсеместно оставались его памятники, а именами его и его соратников продолжали называться улицы и различные объекты. Но то символы, а по отношению к идеологии Победы была сделана принципиальная вещь — официально отказано в реабилитации людей, которые с оружием в руках выступили против режима Сталина в той войне: Власова, Краснова и им подобных.
Советский рессантимент начинает все сильнее проявляться и во внешней политике. Отделившаяся в свое время от СССР Россия с какой-то радости объявляет союзные республики сферой своих особых интересов, а их включение в НАТО — вызовом себе. Российская армия в Приднестровье и российские военные советники и парамилитарные формирования в Абхазии и Южной Осетии мешают Молдавии и Грузии, которым эти регионы формально принадлежат, установить над ними свой контроль, хотя сама Россия заливает кровью и превращает в руины Чечню, чтобы сделать с ней именно это. Становится понятно, что распад СССР Ельцину был нужен, чтобы сбросить с России, в которой он захватил власть, ошейник общесоюзного руководства, однако, бывшие союзные республики он воспринимает не как независимые государства, равные России, а как ее протектораты. Это приводит к конфронтации с Западом, воспринимающим эти республики именно как независимые государства, имеющие право на вхождение в его структуры отдельно от России. Аппетит приходит во время еды и кульминацией этой политики становится уже демарш в виде разворота самолета премьер-министра Примакова, летевшего в США, после бомбардировок американцами Югославии из-за войны в Косово.
«Новый патриотизм» во внешней политике становится фактором, консолидирующим власть и оппозицию, однако, не способным отменить их внутренние противоречия. Поддержка и авторитет Ельцина, ассоциируемого с окружающими разрухой и беспределом, неуклонно падают. В то же время помимо одиозных «красно-коричневых» появляются новые претенденты на роль реальной и серьезной оппозиции ему.
Среди них стоит отметить харизматичных военных — генералов Александра Лебедя и Льва Рохлина. К слову, в 1993 году одним из лидеров оппозиции Ельцину тоже стал харизматичный в тот момент генерал — его бывший соратник и вице-президент Александр Руцкой. Лебедя Ельцин взял на борт своей системы после первого тура президентских выборов 1996 года, в котором тот получил третье место, назначив его секретарем Совета безопасности, но впоследствии сместил, обвинив в бонапартистских планах. Рохлин же, не скрывавший своих планов по силовому свержению власти, был убит в 1998 году в своем доме.