Напомню в этой связи, что перед войной Сталиным и чекистами был устроен настоящий террор против комначсостава РККА, от самых низших его звеньев до маршалов и командующих армиями. Поводом послужило дело маршала Тухачевского, обвиненного в том, что он и его военные соратники-заговорщики собирались организовать поражение РККА в войне с немцами, чтобы на этом фоне осуществить военный переворот, свергнуть режим и установить бонапартистскую диктатуру. Дело Тухачевского считается сфальсифицированным, но современный российский историк Даниял Туленков на основе анализа как ряда существенных фактов, так и самой личности и политической биографии Тухачевского, на мой взгляд, убедительно показал, что под этими обвинениями были реальные основания. Так или иначе, это не особо принципиально — ведя бой с реальными заговорщиками и саботажниками или просто тенями таковых, режим фактически обозначал своих потенциальных внутренних врагов, одним из которых была военная или бонапартистская оппозиция. Ведь в свое время именно армия, кадровое офицерство, как мы показали, обеспечили коммунистам победу в гражданской войне. Но если для режима, основанного на тотальном подчинении и терроре, представляли угрозу те, кто имел опыт политического противостояния властям и гражданской самоорганизации, будь то эсеры, меньшевики или старые большевики, то что можно сказать о тех, кто имел опыт борьбы за власть с оружием в руках, как те амбициозные командиры, что участвовали в гражданской войне и при этом имели и высказывали свое мнение, а значит, могли иметь и политические амбиции?

Так вот, Власов как высокопоставленный советский генерал, участвовавший еще в гражданской войне на стороне красных, фактически и попытался осуществить то, в чем ранее обвинили Тухачевского — использовать поражение РККА в войне для свержения партийно-чекистского режима и его замены военным, который заключит мир с немцами. Его опорой в этом стали прежде всего примерно 140 представителей комначсостава Красной армии, ВМФ и других военных ведомств. 7 высших офицеров РККА, произведенных в генералы власовской Русской Освободительной Армии, были кавалерами советских орденов, равно как обладателем высших наград СССР — орденов Ленина и Красного знамени был сам Власов. Немало из этих людей с доблестью участвовали в различных войнах, как в самой в советско-немецкой войне на начальном этапе, так и в советско-финской, советско-польской, гражданской, первой мировой и даже русско-японской войнах. На основании всего этого Кирилл Александров и делает вывод, что «власовская армия создавалась кадровыми советскими командирами, составившими её основное профессиональное и организационное ядро».

Не менее важно и то, кто первоначально убедил этих людей встать на путь борьбы с режимом Сталина вместе с немцами. А это были те немецкие военные, из кругов которых впоследствии родилась такая же военная оппозиция, только уже Гитлеру, ярчайшим представителем которых позже стал полковник Штауфенберг, организовавший покушение на него в 1944 году, которое должно было увенчаться взятием власти военными и заключением мира с западными правительствами. Согласиться на сотрудничество Власова убеждал никто иной как полковник Рейхард Гелен, который после войны предложит сотрудничество американцам и, получив их поддержку, станет одним из создателей послевоенных спецслужб и армии ФРГ, а также участником общезападного проекта ГЛАДИО по противостоянию коммунизму.

Получив ограниченную поддержку этих кругов при неприятии его проекта нацистско-партийными, СС-овскими и частью военных кругов генерал Власов предпринимает попытку создания Русской Освободительной Армии и Русского комитета как прототипа национального Русского правительства. Но почему, как и организованной русской эмиграции, немцы оказывают Власову противодействие в создании антикоммунистических русских военно-политических структур? Этот вопрос снова возвращает нас к тому, каковы были военно-политические цели войны против СССР, начатой руководством Рейха 22 июня 1941 года.

В силу уже изложенных соображений должно быть очевидно, что целью этой войны, начало которой противоречило геополитической аксиоме Гитлера о недопустимости для Германии войны на два фронта, не могло быть завоевание на Востоке колоний или жизненного пространства «германским мечом» для «германского плуга», условием чего он считал мир и союз с Британией. С другой стороны, то, что к войне на Востоке Третий Рейх побудили не колониальные аппетиты, а военно-стратегические соображения, не означает, что такой аппетит к нему не мог прийти во время еды, то есть, успешно разворачивающегося наступления. Это явно и происходило, на что указывают многочисленные свидетельства участников этой кампании, среди которых стали широко распространяться подобные настроения.

Такие планы можно усмотреть уже на стадии подготовки этой кампании. Однако в этом вопросе надо разделять две составляющие. Стандартное разграбление вражеской территории, изъятие из нее ресурсов или их уничтожение с целью лишить их врага не являются для войны чем-то уникальным и новым. Этим в той или иной степени занимались все немецкие военные и хозяйственные ведомства, как потом занимались и советские на территории Германии. Иное дело — долгосрочные планы по колонизации территорий. Так вот, если критически анализировать имеющиеся источники о таких планах немецкого руководства на стадии подготовке к войне, как с точки зрения их достоверности, так и с точки зрения их ведомственного характера и юридической силы, можно будет констатировать, что однозначно согласованными были два типа планов: военно-политические — по разгрому советской военно-партийно-административной системы вплоть до линии Архангельск — Астрахань, и хозяйственно-административные — по извлечению материально-технических ресурсов с захваченной территории с целью обеспечения индустрии тотальной войны.

Колониальные планы на будущее также генерировались среди определенных кругов партийного, хозяйственного и военного руководства, и особенно внутри СС, но определенности с ними не было по двум причинам. Во-первых, в условиях войны это был дележ шкуры неубитого медведя, который мог быть скорректирован в зависимости от ее хода, что, как мы увидим дальше, и происходило. Во-вторых, потому что внутри нацистского руководства присутствовал и другой подход, представленный рейхсминистром восточных оккупированных территорий и одним из идеологов нацистской «восточной политики» Альфредом Розенбергом. В отличие от указанных выше кругов его подход заключался в ставке не на колонизацию, а на геополитику — создание системы сдержек и противовесов в виде цепи буферных государств на восточных рубежах Рейха, ни одно из которых не сможет встать вровень с Германией и угрожать ее господству на этих пространствах: «Я хочу способствовать тому, чтобы на Востоке не началось политическое развитие, которое в определенных обстоятельствах опять противопоставит немецкий народ централизму какой-либо формы, охватывающему все народы Востока. Смысл нашей политики может, на мой взгляд, состоять лишь в том, чтобы содействовать органическому развитию, которое не даст новой пищи великорусскому империализму, а, напротив, ослабит его с учетом других, справедливых нерусских интересов, и ограничит русский народ подобающим ему жизненным пространством. Ни в коем случае не нужно, чтобы это происходило через оскорбление русской народности; если при этом ей, как и другим народам, будут обещаны социальная справедливость и крестьянская собственность, то именно эти моменты особенно привлекательны и для русских». В рамках этого подхода Розенберг активно пытался выстроить взаимодействие с местными союзниками Германии, отдавая предпочтение нерусских народам (включая казаков), хотя и русские союзники по борьбе также им курировались. Теоретически розенберговский подход мог быть совместим с умеренной реализацией колониальных планов — так, еще до войны один из создателей и лидеров пореволюционной Украинской Народной Республики Владимир Винниченко в обмен на поддержку восстановления государственности Украины предлагал предоставить в ней привилегированные условия для привлечения немецкого капитала и немецких аграрных колонистов. Поэтому, строго говоря, были возможны разные варианты сочетания буферной украинской государственности с аграрно-демографической экспансией на эти территории немцев. Что касается Великороссии, даже при развитии ситуации в подобном ключе, она объективно представляла наименьший интерес для германской аграрной колонизации, поток которой должен был обмелеть еще на Украине.

^{Альфред Розенберг (фото)}

Но в целом очевидно, что общий настрой нацистского руководства в первые годы войны совершенно не располагал к появлению под его эгидой консолидированной русской военно-политической силы, имеющей шанс осуществить кошмар Сталина. А именно стать национальной альтернативой интернациональному коммунистическому режиму и договориться с Германией о взаимоприемлемых принципах сосуществования. Ничего приемлемого русским в тот момент немцы предлагать не хотели. Впрочем, верно и обратное — то, что хотели получить от немцев имевшиеся в наличии претенденты на создание этой русской национальной альтернативы, было категорически неприемлемо не только для лоббистов колониального подхода, но и для сторонников геополитического.

Что касается русской эмиграции, которую нацисты знали не понаслышке, ее концепция «национальной России» предполагала восстановление после свержения коммунистического режима «исторической России», то есть, государства в границах Российской империи (за вычетом Финляндии и Польши), освобожденного от власти Интернационала. Часть этой эмиграции, не считая тех, кто прямо поддержал СССР во время войны как Деникин, стояла на идейно антинацистских позициях и изначально собиралась использовать немцев для того, чтобы потом повернуть оружие против них, как это делали члены НТС. Однако даже та часть эмигрантов, которая искренне была лояльна гитлеровской Германии и видела Россию после освобождения от коммунистов ее союзником, по умолчанию рассматривала их в будущем как равноправные и равновеликие европейские державы. Вот что говорил пришедший с немцами на восточный фронт и впоследствии возглавивший трансформированную в Русскую Национальную Армию дивизию «Руссланд» подполковник Смысловский: «Победа германских армий должна привести нас в Москву и постепенно передать власть в наши руки. Немцам, даже после частичного разгрома Советской России, долго придется воевать против англо-саксонского мира. Время будет работать в нашу пользу и им будет не до нас. Наше значение, как союзника, будет возрастать и мы получим полную свободу политического действия». То есть, как видно, после решения задачи демонтажа коммунистического режима немцам планировалось сказать: «всем спасибо, все свободны», после чего ситуация для них вернулась бы к состоянию если не 1917 года, когда между Германской и Российской империями шла война, то к состоянию до июля 1914 года. Однако в планы нацистского руководства это не входило ни с какой точки зрения. Ни с геополитической, исходя из доктрины Großraum, согласно которой Германия должна была стать безусловным лидером континентальной Европы, ни с идеологической, с учетом того, что Российская империя рассматривалась идеологами нацистов как искусственное образование, обязанное своим существованием германской элите, которая таким образом служила чужому проекту в условиях отсутствия своего. Теперь же, когда у германцев появился свой центр притяжения, исходя из установок о геополитической неспособности славянства играть такую роль, Россия как империя могла удерживаться только какой-то азиатской силой, амбиции которой в Европе рассматривались как совершенно неприемлемые.

Однако с этой точки зрения генерал Власов представлял собой не меньшую проблему, чем русская эмиграция. Ведь это только согласно советской пропаганде он был бесхребетной маринеткой немцев, согласившейся им служить верой и правдой. В реальности, однако, строптивый генерал, не получив поддержки своему политическому проекту, находился не у дел вплоть до 1944 года, когда отношение немцев к нему вынужденно изменилось из-за перелома хода боевых действий. А одна из немногих его практических акций в этот период — несанкционированная вылазка на подконтрольные немцам русские территории в 1943 году, где он выступил перед местным населением и получил массовую поддержку, была расценена как попытка выйти в свободное плавание, после чего он на год был посажен под домашний арест.

Что же делало для немцев власовский проект Русского правительства и Русской Освободительной Армии неприемлемым? Даже если вывести за скобки те нацистские круги, которые в принципе были против любого самостоятельного общенационального русского проекта, это геополитические установки и политические амбиции генерала. Как показывает анализ его заявлений, после свержения сталинского режима Россию и Германию он рассматривал как равноправных союзников и членов европейской семьи народов, в бисмарковском духе. При этом еще в 1943 году в переписке с Розенбергом он заявлял, что участие Украины и Кавказа в семье европейских народов не будет означать отказа от них русских. Конечно, такой подход был неприемлем даже для самого умеренного и согласного на признание национальной русской альтернативы крыла нацистского руководства.

Взаимоприемлемая формула сосуществования будущей власовской России и Третьего Рейха была нащупана Власовым и встретившимся с ним Гиммлером, замкнувшим на себя все отношения с ним, в 1944 году. Она была сформулирована в проекте соглашения между правительством Рейха в лице Гиммлера и Розенберга и Русским Освободительным Движением в лице Власова, подготовленным после их встречи 16 сентября 1944 года (согласно материалам обергруппенфюрера СС Бергера): «1. После свержения большевизма Россия станет свободным и независимым государством. Российское население самостоятельно изберет форму государственного устройства; 2. Основание для государственной территории определяется границами РСФСР 1939 года. Изменения определяются специальными соглашениями; 3. Русское Освободительное движение отказывается от территории Крыма; 4. Казаки получают широкое самоуправление. Их будущая форма правления определяется специальным соглашением; 5. Нерусские народы и этнические группы в России получают широкую культурную автономию; 6. Правительство Рейха и Русское Освободительное движение заключают соглашение по общей военной защите Европы. Эти соглашения должны сделать невозможными повторение большевистской угрозы и новые европейские гражданские войны».

Впрочем, и этот документ в итоге подписан не был, и скорее всего, из-за нежелания Власова, который хотел оставить себе пространство для маневра в этом вопросе. Так, на проведенном им в 1944 году Праге съезде Комитета Освобождения Народов России (КОНР) был оглашен его манифест, согласно которому гарантировалось «равенство всех народов России и действительное их право на национальное развитие, самоопределение и государственную самостоятельность». Это было явным политесом в сторону нерусских национальных движений, однако, наличие в КОНР украинского и белорусского национальных советов, уже не говоря о его стремлении к поглощению казачьих сил, лидер которых Петр Краснов стремился к автономии казаков с непосредственным подчинением только Рейху, свидетельствуют о том, что этот проект оставался в рамках концепта «Большой России».

^{Слева направо: генерал А. Власов, начальник главного управления пропаганды КОНР генерал Г. Жиленков, обергруппенфюрер СС В. Крюгер, рейхсминистр Й. Геббельс}

Сейчас можно только гадать, как бы сложилась история, если бы Власов и его соратники, оказавшись в немецком плену и приняв предложение о сотрудничестве, сразу бы предложили немецкому руководству четкую и недвусмысленную формулу двухсторонних отношений, так и не скрепленную его подписью в 1944 году, предполагающую создание некоммунистической России в границах РСФСР 1939 года, то есть, без союзных республик СССР, без Крыма, с широкой автономией казачьих земель и нерусских коренных народов. Возможно, такой проект не был бы принят сразу в 1941 году, когда немцам могло показаться, что «не по Сеньке шапка», но с высокой вероятностью он мог быть принят еще тогда, когда у Власова была возможность повлиять на ход боевых действий на территории России — в 1942 или 1943 гг. В конце концов, отказавшаяся от Украины и Крыма Россия с внутренними автономиями, гарантом которых была бы Германия, уже не представляла бы угрозы для Рейха, который в 1939 году был готов даже на признание за Москвой всей территории СССР с западными Беларусью и Украиной в придачу. Однако природный великорус из под Нижнего Новгорода, генерал Власов, сражавшийся за Киев и имевший украинскую «походно-полевую жену», был носителем имперского русского сознания слишком долго, а немецкое руководство в свою очередь так же долго оставалось заложником своих расистских химер, чтобы союз Великой Германии и национальной (не имперской) России мог состояться.

Поэтому, когда Сталин, поднимавший тост за русский народ, отвешивал ему похвалу, говоря, что «какой-нибудь другой народ мог сказать: вы не оправдали наших надежд, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой», тогда как «русский народ не пошёл на компромисс, он оказал безграничное доверие нашему правительству», он был только отчасти прав. На самом деле, массовая поддержка, которую встречал генерал Власов во время встреч с русским населением в том же Смоленске в еще в 1943 году (уже не говоря о настроениях первых двух лет войны), говорит о том, что и русский народ теоретически мог поступить именно так, как боялся Сталин. Однако такой возможности ему не дали ни немецкие нацисты, ни свои вожди, в лице как представителей эмиграции, так и лидера военной оппозиции Власова, чьи геополитические установки были неадекватны моменту и несовместимы с использованием выпавшей им возможности использовать немцев для освобождения России от коммунистов.

Сталин блестяще воспользовался этой неадекватностью немцев, чтобы перетянуть русский народ, его решающую часть, на свою сторону. В ход шли и кнут, и пряник — от введения заградотрядов и разворачивания диверсионно-террористической войны в тылу у немцев, успешно спровоцировавшей их зверства против местного населения, до мобилизации массового русского патриотизма всеми возможными средствами. В войне «за Родину, за Сталина», кто-то, конечно, воевал и за то, и за другое, то есть, именно за советскую, коммунистическую Россию, но война была выиграна явно не их силами. Для этого интернациональному режиму потребовалось придать ей характер отечественной, мобилизовав тех, кто был готов воевать за Родину даже вопреки Сталину. Их отечественная война была таковой в человеческом смысле, но не была ей в смысле политическом, так как плодами победы в ней воспользовался режим, не собиравшийся меняться, несмотря на наивные надежды патриотов. Те же русские, у кого таких надежд и иллюзий не было, и кто пытался воспользоваться единственным реальным шансом для освобождения от тирании, оказались в трагическом одиночестве. Ненужные тем, на кого они рассчитывали как на своих союзников, они не были поняты и своим народом, в очередной раз вручившим свою судьбу абсолютистской власти без всяких условий и оговорок.