А в это время в гостиной барон с фальшивыми вздохами, разводя руками, поминутно озираясь, умоляюще твердил Наташе:
– Это меня мучает… Я страдаю вместе с Жоржем… Я даже боюсь за его здоровье… Он не спит ночами от страстной любви к вам, божественная Наталья Николаевна… Что делать? Я теряю голову… А Жорж безумствует… Поймите: ведь вы первая его любовь… Пожалейте его молодость, приласкайте, пойдите ему навстречу, не лишайте его возможности постоянно видеть вас. Я искренне убежден, что вы найдете в Жорже очаровательного друга, если не хотите большего… Вы видите, я говорю вам откровенно, как отец…
– Но что я могу дать больше?.. – смущенно розовела Наташа, безвольно перебирая веер. – Верю вполне в его прекрасные чувства ко мне и, признаться, горжусь, что внушила их… Но ведь я не свободна, как мои сестры Екатерина и Александра, у меня есть муж и дети. К тому же муж и так страшно ревнует меня к Жоржу и глубоко страдает… И так он совершенно потерял покой… мучительно страдает…
Барон расхохотался:
– Ревнивый муж! Это так обыкновенно в нашем обществе и приятно не более, как кокетство. Уверяю вас. Советую вам не обращать внимания и не доверять комедии страдания ревнивого супруга. Да и какие у него причины ревновать вас к Жоржу, когда вы к нему так равнодушны?.. Вот для Жоржа – это мучение…
– Нет, барон, муж прав, – опустила глаза Наташа, залив свою смуглость румянцем признания, – я не скрываю от него, что Жорж мне очень нравится, даже слишком нравится… Я сильно увлечена им, сердечно увлечена…
В дверях появился Пушкин.
Обеспокоенными, ищущими глазами он смотрел на Наташу.
– Простите, барон, я на несколько минут оставлю вас, – смутилась Наташа и подошла к мужу, отведя его в другую комнату. – Ну, что с тобой, Александр? У тебя ужасный вид. Ты проигрался? С кем ты там был? С кем?
– Я? – рассеянно припоминал Пушкин. – Ах да… я встретил в карточной старого приятеля Александра Тургенева… Разговорился с другом Дантеса – виконтом д’Аршиаком из французского посольства, – очень милый человек… Да… с Тургеневым вспоминали наш кружок арзамасцев… Впрочем, это тебе неинтересно… Он сказал мне комплимент, что я похож на самоубийцу… Он угадал… Пришлось пригласить его вытаскивать мой труп из петли…
– Перестань говорить глупости, – дулась Наташа, – довольно…
– К нашему несчастью, тут много правды, – с острой болью смеялся Пушкин, скрывая бурлящее волнение ревности, – жизнь наша складывается так безвыходно, что мне следует удавиться… Ты овдовеешь и выйдешь замуж за Дантеса. Тебе же будет легче.
– Тебя невозможно слушать дальше, – возмущалась Наташа, теребя веер, – ты несешь вздорные глупости…
– А какие умности, – показывал на соседнюю комнату Пушкин, – тебе может наговаривать этот голландский сводник и шулер?
– Александр, ты с ума сошел, – сердилась Наташа. – Как ты смеешь оскорблять этого благородного человека? Нас могут подслушать… Тише…
– Пускай. А хочешь, – предлагал с нервным смехом Пушкин, – я сейчас при всех скажу, честно и открыто скажу, что он сводник и сплетник. Со всех концов, как мальчика, предупреждают меня, что этот барон способен на любую грязную подлость, что это он распустил по городу оскорбительные для чести нашей сплетни… А ты сидишь с ним в гостиной и мило беседуешь. Этого не должно быть больше. Слышишь, Наташа? Я не могу позволить дать кому-нибудь подумать, что я слаб и уступчив перед наглостью подобных аристократов.
Наташа блеснула глазами, полными слез:
– Едем домой…
Пушкин смутился: он не переносил скорбного лица жены и в эту минуту готов был пойти на какие угодно отступления, как это случалось много раз, лишь бы не видеть ее слез, лишь бы не чувствовать, не сознавать себя виновником ее печали… Тем более он беспредельно верил ей, как и беспредельно любил.
– Прости, Наташа, прости, не сердись, – утешал всепрощающий муж, – ты права: я схожу с ума от ревности и говорю черт знает что… Я устал, я измучен, раздражен, озлоблен, болен подозрениями и потому говорю всякий вздор… Иди танцуй с Дантесом… Он, наверно, ждет… Не правда ли? Иди и знай, что против Дантеса я ничего не имею, – он хороший, веселый малый и лучше меня умеет развлекать дам… Иди скорей. Уже четвертый час ночи, а ровно в четыре мы поедем домой. Иди.