Все смолкли в смятении неожиданности такого выступления поэта.

Некоторые переглядывались и пожимали плечами.

Барон Корф, учившийся вместе с Пушкиным, но всегда его ненавидевший, заявил:

– Господа, у нас сегодня торжественный лицейский праздник, а не политическое собрание тургеневского кружка, трактующее об освобождении крестьян…

– О, я понимаю ваш гнев, барон! – поднял гордую голову поэт. – Конечно, не место здесь говорить подобные речи ныне, но именно об этом я и хотел пожалеть. Прежде, в каждую годовщину основания нашего лицея, мы собирались не только для пустого веселья, а могли и имели право болтать о политических делах будущей свободной России – сколько кому вздумается. Мы в своей семье – хозяева. И в правилах нашей лицейской семьи всегда было гордостью раскрывать свои души, как окна весной, чтобы дать хоть маленький отчет и в своей жизни, и в том, что делается вокруг нас. Так было прежде. А в сегодняшний праздник двадцатипятилетнего основания нашего лицея мы обязаны быть еще более правдивыми и честными. И не господам баронам учить меня и всех нас, как надо вести себя. Я отвечаю за свое поведение. Я – Пушкин, и с меня этого достаточно.

Все будто вдруг очнулись:

– Ура! Браво! Ура, Пушкин! Пушкин, ура!

Прибой аплодисментов загремел в стенах.

Барон Корф и за ним еще несколько человек вышли из залы с негодованием:

– Черт знает что такое! Об этом должен знать граф Бенкендорф!

Уход их окончательно вызвал подъем, и новый прибой приветствий ударил в стены:

– Браво, Пушкин! Слава лицея! Слава России! Ждем стихов! Ждем! Слушаем!

Поэт растроганно блестел глазами, смущенно кланялся, вынимая из кармана листок. Взволнованным, трепетным голосом он начал читать. Листок колыхался в левой руке, как от ветра. Весь зал замер в восторженном порыве. В затаенной тишине, мерно и пронизывающе до дрожи, звучал скорбный голос. Слова напряглись болью страдания…

Глаза поэта заполнились блеском слез… Горло мучительно сдавило клещами… Стихи прервались на полуслове.

Поэт зарыдал, безнадежно махнув рукой и судорожно скомкав листок.

Слезы блеснули у многих.

Друзья бросились утешать Пушкина:

– Ну, не надо… не надо… брось… выпей вина.

Поэт быстро вышел из залы, оставил всех и побрел по улицам, не замечая никого и ничего.

Этот день был тихий и солнечный.