Наташа успокоилась, попудрилась и пошла, улыбаясь мужу:
– Вот за что я тебя люблю… И вообще за все люблю…
Пушкин отправился снова в карточную к приятелям.
Необидчивый барон Геккерен, не дождавшись возвращенья Наташи, разыскал Идалию Полетику и припал к ее уху:
– А право же, мы недурно играем в шашки… Граф Бенкендорф говорил мне, что государь император с удовольствием следит за игрой.
За утренним завтраком барону Дантесу камердинер подал письмо в голубом конверте.
Дантес, развалившись в кресле, читал письмо с улыбкой неотразимого самодовольства:
Дантес хохотал, показывая письмо и пуговицу вошедшему в столовую Геккерену:
– Эта старая дева положительно преследует меня своей целомудренной страстью!
Первый вызов
Лицей справлял двадцать пятую годовщину своего основания – 19 октября 1836 г.
В подавленно-скорбном, усталом от беспрерывных мучений ревности, травли и внутреннего разлада состоянии безгранично одиноким пришельцем явился на пир лицейских друзей Пушкин.
Юбилейный день, ликующий звон бокалов, торжественные голоса и сияющие лица, теплые воспоминания прошлого, сгоревшие надежды и мечтания, возбужденные разговоры и тосты – все это лицейское веселье показалось поэту теперь страшным и угрожающим…
Настолько это пиршество представлялось навсегда отгороженным глухой стеной отчужденности от его сегодняшней жизни, отбившейся от берегов всеобщего быта и унесенной, как в бурю оторвавшееся морское судно, в ширь мятущейся неизвестности…
Здесь, в кругу старых товарищей по лицею, вдруг ощутил Пушкин, что этот праздник – последний праздник его будней. Так переменился мир, и теперь все казалось последним и конченым, пройденным и бессмысленным. Свинцовой усталостью налилась грудь. Не веселили обступившие друзья.
– Эй, Пушкин-лицеист из комнаты № 14, прочти же нам, черт возьми, свои стихи! Ведь не может этого быть, чтобы наш великий друг явился бы без чудесного подарка. Мы ждем!
Поблекшим, далеким взглядом окинул поэт тесный собравшийся круг:
– Милые мои товарищи! Вы правы: я не мог удержаться, чтобы не вспомнить поэзией нашего лицея. Я начал к этому дню писать стихи, но когда подумал о том, что среди нас не будет Дельвига и тех, кто томится в Сибири вот уже более десяти лет вместе со многими другими лучшими людьми, бросил, не кончил стихов и никогда их не кончу… Нет больше сил… Кругом зло и ложь… Зачем нам лгать друг другу? Будем откровенны. Наш праздник похож на тюремный праздник. Мы все невольники в цепях действительности… Мы все рабы жестокого времени; и мрак темницы, и подлость мстителей, и зло преследования окружают нас. Наши юношеские затеи вольнодумства, которые рождались в стенах лицея, задушены. Что осталось от наших надежд? Ничего. Мы все изменились с годами, зачерствели каждый в себе, заглохли в порывах, остепенились и замолчали, заперли сердца на замки, а совесть сделали уступчивой, как лестницу…
Пушкин опустил тяжелую голову.