Таким образом, положение Джулио Чезаре легитимно в силу способа его избрания. Однако в глазах общины и синьоров публичное одобрение его действий постепенно усиливает его позиции — благодаря призыву к единению местных сил, ставшему следствием нарушений закона, возникших в отношениях с внешними партнерами, Кьери и Турином.

История Джован Баттисты также сопряжена с посреднической ролью руководителя, однако легитимность и технические мотивации на сей раз иные, с самого начала связанные с универсальной проблемой перехода полномочий в относительно слабо формализованной ситуации, в которой и находятся посредники. Все же, чтобы приблизиться к еще более точному объяснению событий, заставивших Джован Баттисту предстать перед судьями Туринского архиепископства, нам необходимо остановиться на кризисе 1690‐х гг. Совпадение смерти отца с самым тяжелым политико-экономическим кризисом, с которым Пьемонт столкнулся после тридцати с лишним лет подъема, дополнительно обостряло проблему преемственности на верхах власти в коммуне.

Витторио Амедео II был тесно связан с Францией, прежде всего во время кампании против вальденсов, завершившейся в феврале 1687 г. Однако в дальнейшем он сблизился с Аугсбургской лигой, включавшей Империю, Швецию, Испанию, Баварию и небольшие германские государства, особенно после того, как с присоединением к ним Голландии и Англии был учрежден Великий альянс (1689) для противостояния господству Франции Людовика XIV в Европе. Французская оккупация Пинероло, контроль Казале, надежда приобрести имперские лены и получить королевский титул стали основными стимулами для перемены ориентации. Французское требование сдать Верруа и туринскую цитадель и отказ герцога Савойского привели к столкновению в Пьемонте. 18 августа 1690 г. Катина разбил испанские, имперские и савойские войска при Стаффорде.

С этого момента начинается драматический период в истории Пьемонта: финансовые затраты намного превысили расходы, понесенные в Войне за испанское наследство[135]. Смертность населения была огромной, особенно во время голода 1693–1694 гг., затронувшего всю Европу[136]. С 1691 по 1693 г. область между Карманьолой и Турином постоянно оставалась центром военных действий, враждующие армии перемещались по сельской местности, сжигая деревни и уничтожая урожай.

Впрочем, на первом этапе война не нанесла серьезного ущерба окрестностям Кьери: армия Катина после сражения при Стаффорде 18 августа выдвинулась к пригородам Карманьолы, но затем быстро отступила в направлении Пинероло. На следующий год, однако, начиная с 9 июня, когда город оказался захвачен французскими войсками, и до 8 ноября, когда он был освобожден и снова занят пьемонтскими, испанскими и имперскими силами, поля южнее Кьери разорялись набегами с обеих сторон. В частности, Вилластеллоне было почти полностью уничтожено пожаром, а отдельные отряды солдат жгли, грабили и убивали также в Сантене[137]. Именно тогда, как мы знаем из второй главы, был убит Агостино Доменино. Это случилось в сезон созревания хлебов и винограда, и нанесенный ущерб привел к тому, что урожай 1692 г. оказался самым скудным на памяти современников.

Однако за все десятилетие годом наивысшей смертности стал для Сантены 1691‐й — в отличие от других местностей, которые были затронуты войной и кризисом позднее и где кульминацией отрицательного демографического баланса стал неурожай 1693–1694 гг. Бедствия этих двух лет были связаны не только с бесчинствами солдат, хотя постоянные разорительные передвижения войск усугубляли бремя сбора чрезвычайного военного налога. Драматизма добавляли и климат, снег и ненастье: 28 июня 1692 г. град обрушился на здешние нивы, на которых уже налились колосья, и побил кислые грозди винограда, росшего на склонах холма. Мессер Витторе Вилла, нотабль из Андедзено, которому было тогда сорок девять лет, описывает это так: «Двадцать восьмого числа прошлого месяца июня, накануне праздника Святых Апостолов Петра и Павла, около двадцати часов небо нахмурилось, с ужасным громом и молниями с неба сходил сухой град в течение троекратного прочтения „Верую“, затем сопровождавшийся сильным ливнем». Далее он продолжает: «Град нанес огромный ущерб окрестностям Кьери, особенно виноградникам… Когда небо очистилось, я увидел, что почва стала белой, как будто покрытой снегом… Кусты винограда так пострадали, что остались совсем без листьев, веток и ягод, а посевы были сильно прибиты к земле, как после прохода конницы, и было видно, что их не стоило собирать даже на солому; и то же случилось с вишней мараской и плодами»[138].

В 1693 г. в этой местности, между Кумианой и Вольверой, снова велись военные действия — вплоть до битвы при Марсалье 4 октября. Затем их театр отодвинулся, и в течение года здесь ощущались только последствия боев, шедших в отдалении. Но на следующий год один из управляющих больницей Оспедале Маджоре в Кьери записывает на обложке счетной книги: «27 декабря (1694 г.) выпал снег высотой полфута, и с нового 1695 г. в феврале и в январе продолжился сильный снегопад, а в марте снова снег выпадал 8 и 9, и 10 апреля 1695 г. его высота достигала полфута. Самый первый снежный покров сошел 18 марта, а апрельский снег растаял 10‐го и 11‐го числа того же месяца». В том же 1695 г.: «Мы собрали небольшой урожай зерна, так что невозможно было запасти семена; и мараски собрали мало, а для посева проса летом навряд ли удастся навеять достаточно, хотя для варки просо хорошее; могу вам сообщить, что зерно стоит пять с половиной лир за эмину, и пять пятнадцать, а больше всего оно стоило 6 лир, вика же стоит 3 лиры за эмину, бобы — 4,10 за эмину. И хуже всего, что это относится не только к нашим местам, но и ко всем окружающим ее: везде были плохие всходы»[139].

Сам факт частого повторения подобных записей о метеорологических явлениях свидетельствует об ощущении исключительности переживаемого периода, возникшем у современников. Впрочем, это единственные нарративные источники для данного региона на всем протяжении войны, которыми мы располагаем, если исключить множество упоминаний о продаже домов и земель в нотариальных актах, где разорение и нужда выступают в качестве распространенной причины срочного отказа от собственности, иногда необходимой для выживания. Невозможно с точностью подсчитать демографические последствия тяжелого для Сантены периода: Джован Баттиста Кьеза держал приходские книги во все большем беспорядке, и хронология записей в них столь причудлива, что эти реестры, лишенные какой-либо систематизации и полноты, как легко предположить, являются плодом перенесения туда отметок о рождениях, браках и похоронах, сделанных на хаотически уложенных листочках. Несомненно, 1694 г. был ознаменован новым всплеском смертности, в последующих же записях начинают преобладать пробелы[140].

2. Итак, мы не располагаем прямым количественным показателем, относящимся непосредственно к коммуне Сантены. Как следствие, мне пришлось прибегнуть к более грубому средству измерения, которое зависит от слишком большого количества переменных, чтобы его можно было истолковать однозначно, и которое основывается на несовершенных данных. Тем не менее это серийный показатель, по всей видимости более или менее пригодный для изучения развития цикла: я имею в виду продажи земли, относительно которых в нотариальных актах всегда указывалось, произошла ли оплата к моменту сделки или деньги выплачивались в момент ее совершения (или даже позднее). Таким образом, речь идет не о суммарной стоимости сделок и не об общей площади земли, переходившей из рук в руки, для чего потребовалось бы больше данных или сведений о нотариусах, которые нам недоступны и не позволяют наметить тренд. Впрочем, сам способ функционирования рынка, обсуждавшийся в третьей главе, указывает на обманчивый характер рыночных сделок, если воспринимать их буквально. Избранный мною показатель представляется мне более значимым и более соответствующим логике общинного рынка, поскольку он исходит из предположения, что жители Сантены всячески пытались избежать продажи, отдалить ее, замедлить: анализ способа оплаты позволяет отграничить более или менее добровольные продажи (при которых оплата происходит в момент уступки) от вынужденных (вытекающих из имеющегося долга и участившихся в кризисное время). Временнóе соотношение между выплаченной суммой и переходом земельной собственности указывает на наличие прежней задолженности, при этом продажа является лишь неизбежным заключительным актом, наступавшим при чрезмерном росте долга, нотариальным заверением утраченной надежды вернуть (или получить обратно) ранее выплаченные (или одолженные) деньги или имущество. Из самих текстов актов ясно следует, что к продаже понуждает долг.

Таблица 5. Деньги, выплаченные до заключения контракта на продажу земли (расхождения в процентах от среднего)

График VI. Деньги, выплаченные до заключения контракта на продажу земли (расхождения в процентах от среднего)

Несомненно, следует учитывать запаздывания в нотариальной регистрации и тысячу других причин, способных привести к тому, что оплата предшествовала переходу собственности. Тем не менее результат представляется мне весьма значимым: он подводит итоги за три года (именно для того, чтобы обойти неопределенность при регистрации перехода собственности) в приведенных здесь таблицах, показывающих количественное расхождение со средней величиной за весь период в процентах контрактов на продажу, в которых оплата производилась в момент заключения сделки, по отношению к общему числу контрактов (средняя величина составляет 56,4 % применительно к денежной стоимости передаваемого имущества, 54,2 % применительно к площади и 51,3 % применительно к количеству сделок). Расхождение положительно, если процент продаж с непосредственной оплатой выше среднего, и отрицательно, если он ниже среднего, то есть если число продаж, относящихся к предшествующей оплате, возрастает.

среднее за весь период

Итак, если в среднем менее половины уступок имущества делалось в счет прежней задолженности, то за два периода число продаж, вызванных накоплением неоплатного долга, особенно велико: это «скудный» период 1679–1681 гг. (прежде всего 1679–1680) и военные годы, с 1691 по 1696‐й, с драматической кульминацией в 1691–1693 гг., когда целых 71,4 % стоимости проданной земли составляют суммы, полученные продавцом за неопределенное время, предшествующее составлению нотариального акта, санкционирующего переход собственности[141].

Впрочем, многие случаи самоочевидны, и уже тот факт, что документы о продаже содержат объяснение ее мотивов, говорит о желании оправдать рыночное поведение, которое еще не приобрело полной экономической обезличенности. Продажи совершаются «по причине идущей войны и трудных времен» (1693) или для того, чтобы «вложить эти деньги в благоустройство и ремонт дома в связи с пожаром, устроенным в 1691 г. французскими солдатами, стоявшими здесь на постое» (1695), а также потому, что «6 малых детей на иждивении остались без хлеба, вина, денег и вообще лишены всего и не знают, чем пропитаться… из‐за великой нужды и нехватки продовольствия в наших краях» (1679). Впрочем, чаще всего объяснением служит желание избежать конфискации за долги или заплатить за уже полученную провизию.

3. Многое изменилось в Сантене после смерти подеста и за время войны, и прежде всего в отношении сплоченности консорциума знати. В некоторых важных аспектах логика поведения нобилей отличалась от логики поведения местных нотаблей, и не только в силу разницы в размерах наследия, престиже, общественном положении, которые трудно подсчитать, но и благодаря величине пространства, в котором применялась их стратегия. Сантена была для них своего рода глубоким тылом, ассоциирующимся с родовым титулом, со старинной инфеодацией, как посредственная пешка на огромной шахматной доске, где можно было и требовалось тягаться с туринским двором на поле европейской политики в вопросах войны, дипломатии, церковных карьер. Тана и Бенсо принадлежали к влиятельной и древней знати. Прежде всего, именно Тана играли исключительную роль на протяжении веков — в соборе Кьери находился алтарный образ[142], заказанный ими для прославления рыцаря из их рода, убитого турками. В их доме было много изображений св. Алоизия Гонзаги, потому что они выдали свою родственницу за одного из Гонзага, и результатом этого союза стало появление на свет одного из величайших святых Контрреформы[143]. Таким образом, свои обязательства по отношению к Сантене они соизмеряли с более общей стратегией: защитой церкви, общением с издольщиками, участием в процессиях, посещением прихода, чтобы, войдя через предназначенные только для них двери, помолиться, сидя на фамильных скамьях, похоронами на родине — все это составные элементы их образа, для которого требовался мирный тыл, где следовало гасить скандалы и не выносить сор из избы даже на ассамблее знати Кьери или Турина, чья географическая близость не устраняла социальной и культурной отдаленности крестьянского селения. Это были два противоположных мировоззрения, поскольку жизнь и карьера местных нотаблей, в отличие от дворян, разворачивались исключительно на локальном уровне: в центре их престижа, их иерархии, их стратегий находилась Сантена, и оставить ее пределы рисковали лишь немногие смельчаки. Как следствие, неудачи одного феодала отражались на Сантене таким образом, что напрямую им невозможно было противостоять, но протекция, ощущавшаяся как нечто неизменное, как прочная основа семейной политики, могла изменить судьбу человека за несколько мгновений.

Именно это ожидало в будущем Джован Баттисту Кьезу: в то время как он надеялся выступить в роли преемника своего отца в местной социальной иерархии под надежным крылом семьи Тана, курсируя между ризницей и феодальным замком, его покровители разыгрывали тяжелую партию вдали от Пьемонта в момент, когда Витторио Амедео II не мог допустить крамолы среди знати ввиду разорительного столкновения с Францией. Война, которая требовала недвусмысленного выбора, неожиданно ограничила их возможности странствовать по европейским дворам в поисках славы и для накопления опыта. Многие пьемонтские аристократы встали «под знамена французского короля вопреки приказу Его Высочества», среди них был и граф Карло Амедео Маурицио Тана, сын Карло Эмануэле, наследник одной шестнадцатой сантенского феода[144].

После начала войны, 8 июня 1690 г., герцог Савойский приказал всем пьемонтским дворянам, находившимся во вражеском королевстве, вернуться на родину: ведь многие из них служили офицерами в армии христианнейшего короля. В начале 1691 г. новое герцогское распоряжение (от 16 февраля) предписывало провести расследование (начатое 23 числа следующего месяца) и установить, кто не подчинился приказу. На самом деле в хаосе военного времени трудно было понять, кто остался во Франции, кто вернулся и кто отправился в союзные или нейтральные земли.

Снова из Турина выезжают чиновники для сбора информации. Такова примитивная система административной проверки, заключавшейся в опросе очевидцев какого-либо проступка, распространенная практика контроля при жестком, но чрезмерно централизованном управлении, характерном для абсолютистского государства. Это расследование снова пробудило любопытство и дало пищу для кривотолков среди сантенских крестьян, судачивших на площадях и в тавернах.

До нас дошли лишь отрывочные сведения, не позволяющие точно установить, кто и сколько из членов семьи Тана остались во Франции. Капитан Марк’Антонио Гамбетта из Турина, получив приказ вернуться после двухлетней службы французскому королю в полку Ниццы, немедленно отправился в путь вместе с сантенским дворянином Бролья ди Ревелло; они прибыли в Пьемонт 9 января 1691 г., но заметьте — некий граф из Сантены, пехотный полковник, остался на службе у христианнейшего короля и командовал собранным им подразделением под названием «Сантенский полк». Впрочем, один из солдат высказал мнение, что речь шла о маркизе, то есть о втором сыне покойного маркиза Федерико Таны.

Другой капитан, сиятельный синьор Микеланджело Лоди, сражался как раз в Сантенском полку на службе его христианнейшего величества. В момент получения приказа полк находился в Лилле, но тех, кто ссылался на этот приказ или выказывал намерение ему подчиниться, арестовывали. Такая судьба ожидала и Лоди: он провел три с половиной месяца в тюрьме, а после освобождения удерживался в Бетюне на протяжении еще пятнадцати дней. Он не знал, который из Тана был его командиром; ему было известно только, что тот носил графский титул, и описывал он его так: «В эти пятнадцать дней я видел названного графа из Сантены, который еще был полковником этого полка, но одевался в коричневый кафтан, подпоясывался кожаным поясом с прикрепленной к нему цепью и носил длинную бороду. Он ел с отцами из ордена св. Филиппа в Бетюне и жил в комнате, из которой имел доступ к этим отцам».