2. Однако этой констатацией нельзя ограничиться. Джулио Чезаре был выдвинут на ключевую должность в трудный час. Консорциум, от которого зависело его назначение, видимо, счел его вполне способным действовать в конфликтной ситуации. Таким образом, необходимо выяснить, какие изменения произошли во власти синьоров, что именно привело к ее усилению, вызвавшему открытое восстание двадцати незнатных собственников. Прежде всего следует еще раз подчеркнуть полную социальную однородность тех, кто подписал прошение, адресованное судье Кьери: все это были нотабли и собственники местечка, не находившиеся в зависимости от здешних синьоров в силу испольных контрактов или других заработков.
Некоторые причины конфликта с синьорами очевидны. Например, надзирать за соблюдением запретов наносить ущерб посевам должен был сторож, назначаемый феодальным консорциумом; с его помощью синьоры могли небеспристрастно взимать штрафы за вред, причиненный крестьянами их имуществу: те вытаптывали траву или жатву, когда шли или ехали на телегах, срезая путь через поля. При этом синьоры закрывали глаза на аналогичные провинности собственных издольщиков на небольших крестьянских наделах. Впрочем, такого рода конфликты были традиционными, и даже прошение 1643 г. не могло привести к передаче территории вокруг Сантены в ведение сторожей из Кьери; ни один сантенец не фигурирует в реестрах осужденных за ущерб, нанесенный городским посевам, а до нас дошли документы, относящиеся ко всему столетию. Впрочем, в эти же годы мы сталкиваемся с новым фактом, относящимся к смежной отрасли, — с попыткой синьоров применить «Запрет на содержание овец и коз для всех имущих и испольщиков в окрестностях и на территории Сантены, со ссылкой на прежнюю практику, когда только синьоры могли обладать гуртами овец»[108]. Земли Кьери, Сантены, Камбьяно, Вилластеллоне служили зимней базой овцеводов и пастухов, особенно из Энтракве в провинции Кунео, феода семьи Тана — главного, наряду с Бригой, центра разведения овец в савойских владениях на Терраферме при Старом режиме. Получаемый за это навоз, плата в виде сыра и наличных денег за выщипанные травы и стерню, продажа сена были важнейшим из немногочисленных источников пополнения доходов от использования земли, который синьоры хотели закрепить за своими хозяйствами. Такая форма монополии, исключавшая конкуренцию со стороны крестьян, не только поддерживала цены за один сезон на более высоком уровне; относительная стабильность отар и стад в рамках крупных ферм позволяла избежать нанесения ущерба урожаю и управлять поведением людей и скота.
Вокруг этой проблемы в значительной степени сконцентрировалось социальное напряжение городка, и многие уголовные дела, рассматривавшиеся в этот период, касались именно насильственных действий, вызванных присутствием овчаров из Кунео. В известных нам судебных процессах за следующие пятьдесят лет эта проблема возникает время от времени, а иногда «овечья война» вспыхивает особенно сильно, не только в связи с повторным введением упомянутого выше запрета, но и в конце этого периода, когда Джован Баттиста Кьеза становится приходским священником, или после его исчезновения. Еще в 1684 г. Джован Томмазо Торретта был отдан под суд «за намерение ранить овчара, находившегося на ферме синьора маркиза Бальбиано, называемой Тетто дель Буссо», а в 1699 г., при новом издании запрета, братья Мельоре, Карло и Лоренцо, подверглись судебному преследованию за то, что «угнали овец, реквизированных подеста в порядке наказания»[109].
Как бы то ни было, не подлежит сомнению, что напряжение в местечке особенно усилилось, когда Джулио Чезаре был назначен подеста. Началось своего рода противостояние между феодалами, их испольщиками и их батраками — которые зачастую сами были крестьянами, владевшими мелкими наделами, — и единым фронтом средних земледельцев, которые жили, с известным запасом, за счет продукции своих полей или совмещали с сельскохозяйственным базисом и владением собственностью свободные профессии (врача, священника), занятия торговлей (Романо были крупными торговцами кожей и шкурами), продажу зерна, перевозки. Специальные интересы подталкивали их к союзу с городом Кьери, через который проходили всевозможные пути сообщения, и к отказу от несколько устаревшей изоляции, предлагавшейся синьорами в качестве модели сбалансированного управления территорией.
В 1640‐е гг. государственные структуры Пьемонта пережили существенный упадок после экономико-демографического кризиса, достигшего пика во время чумы 1630 г. и опустошений, вызванных гражданской войной. Семьи феодалов и знати, с одной стороны, столкнулись со сложными проблемами объединения, а с другой — поставили на карту все имеющиеся средства, чтобы защитить автономию контролируемых ими феодов, расширяя по мере возможности свою власть над сомнительными юрисдикциями, отстаивая спорные права, претендуя на доходы, периодически оспариваемые крестьянами или государственной администрацией[110]. Именно в такой обстановке консорциум синьоров Сантены сплотился, что оказалось продиктовано общими интересами и особо благоприятной ситуацией ослабленного контроля со стороны центральной власти, которой было труднее отвечать на идущую снизу консервативную тенденцию. Кроме того, в данном случае речь шла об особом феоде, зависящем от Туринского архиепископского стола и потому малодоступном для вмешательства со стороны ведомства герцогских имуществ. Как следствие, существовали сложности в отношениях между инстанциями, наделявшими правами на инвеституру сантенского феода, а ограничение его зоны на один концентр, то есть на дома и огороды между двумя мостами, узаконенное в 1721 г. указом о
3. Нелегко с полной ясностью установить, какой была стратегия упоминавшихся выше знатных семей, хотя ее модель сделалась более привычной для нас благодаря исторической прозе[112]. Создается впечатление, что в густой сети соединявших их матримониальных альянсов, в сложных системах передачи отдельных имений и феодов, во взаимоотношениях с Туринским и европейскими дворами, в налаженном производстве потомства — в нашем случае им особенно гордилось семейство Тана, которое на протяжении поколений освобождалось от налогов из‐за наличия более двенадцати детей[113], — преобладала логика умножения целевых отраслей, сфер занятости, особенно в политике, а также желание избежать открытого предпочтения одной из сторон всеми членами одного дома. Семья, выступающая в качестве коллектива, помещает каждого из своих представителей в какой-то лагерь, в разные лагеря, в то время как Савойское герцогство и европейские монархии были раздираемы ожесточенными конфликтами. На самом деле это поведение не отличается от образа действия, типичного, согласно нашим наблюдениям во второй главе, для издольщиков. Речь идет о способе диверсифицировать сферы деятельности и уравновесить риски, который, однако, используется в более вязкой среде политических обязательств. В романтических воспоминаниях о дворянской чести или в родовой агиографии личная преданность иногда смешивалась с групповой. Впрочем, индивидуальный выбор, предполагавший строгое следование правилам чести, фактически оказывался неважен в сравнении с позицией фамилии в целом, то есть с позицией, возникавшей в результате двусмысленной стратегии. В общем, эта логика следует формальной модели, универсальной и для других социальных групп Старого режима, но ее область приложения — арена международной политики, а не скромная реальность деревни, где действуют крестьяне.
Франческо, седьмой из детей (но второй сын) Лелио Таны, поступил на службу к кардиналу Маурицио из партии принципистов. Возможно, именно поэтому преемником во владении феодом станет Карло Эмануэле, десятый ребенок, поскольку остальные члены семьи во время гражданской войны, похоже, были мадамистами. Мы увидим, что и пятьдесят лет спустя, при гораздо более драматических обстоятельствах, переход одного из семейства Тана на сторону французов, противника в войне на территории герцогства Савойского, не повредит фамилии и блестящей карьере самого героя этой истории при Витторио Амедео II, в XVIII в.
Многие из подобных сюжетов следовало бы изучить гораздо подробнее, чем нам это сейчас необходимо. Возвращаясь к Сантене, ограничусь сообщением, что во второй половине XVII в. в консорциум синьоров входила одна из ветвей рода Бенсо, имевшая чуть меньше трети юрисдикции, семья Бролья — одну шестую, Тана ди Энтракве — одну треть, Тана ди Сантена и Фонтанелла, связанные матримониальным родством, — одну восьмую. Прочее было поделено между семействами Симеоне и Бальбиано (это была лишь двадцать четвертая часть), трудно сказать, в какой пропорции, поскольку данные инвеституры не относятся к XVII в. В этой сложной структуре выделяются владения семей Бенсо и Тана, и еще более значительными они станут в начале XVIII в., поскольку Тана ди Энтракве приобретут долю Бролья, а Бенсо — существенную часть доли Тана ди Сантена по завершении периода сильных трений внутри консорциума, кульминацией которых стало подписание договора в 1713 г.[114]
Конечно, сантенский феод не был столь уж привлекательным, а военные, дипломатические и церковные должности, получаемые представителями всех этих семей, или обладание другими феодами и имуществами приносили им много больше доходов и почета. Центрами их резиденций и повседневных политических интересов были Кьери и Турин. Сантена оставалась зоной престижа, местом, где хоронили синьоров, родовым гнездом со старинными замками, источниками знатного титула. Централизаторская политика герцогов свела до минимума экономическую заинтересованность в этих дедовских феодах, в летних имениях, затерянных в деревне, населенной грубыми мужиками.
Согласно официальному перечню 1660 г., относящемуся к наследству графа Эмануэле Филиберто Бенсо, перешедшему к его сыну Луиджи Антонио, четверть плюс одна семнадцатая юрисдикции Сантены, включая права на выпечку хлеба, охрану посевов, судопроизводство, дорожную пошлину, охоту и рыбную ловлю, стоили 13 500 лир[115] — приличная сумма с учетом скудости местных ресурсов и того, что доля Бенсо составляла менее трети. Но, возможно, эксперт, делавший расчеты, переоценил ее, имея в виду титул и освобождение от уплаты налогов; освобождение, которое, как уже говорилось, в то время было гораздо обширнее и значительнее, чем то, что местным синьорам удалось сохранить после
Как бы то ни было, феодалы нередко приезжали в Сантену: они участвовали в религиозных церемониях, в сделках купли-продажи, проводили там долгие летние месяцы; иногда им необходимо было присутствовать при ритуалах подтверждения власти в составе консорциума синьоров. Крестьяне, возможно, не очень их одобряли, но при этом они получали дары и подаяния, поскольку эти обряды относились в основном к перераспределению доходов, получаемых от феодальных прав, распространявшихся на жителей: в частности, важнейшей процедурой служил ежегодный публичный дележ между синьорами налогов на печение хлеба в соответствии с долями феода.
В родовом замке Тана, Сантенотто, находилась резиденция судьи, напоминавшая о неизменном присутствии феодальных властей, которое, впрочем, наглядно давало о себе знать: те, кто жил на территории коммуны или проезжал через нее, должен был впечатлиться видом многочисленных башен и замков, воздвигнутых и сохранившихся благодаря дроблению юрисдикции между несколькими семьями. Борьба за престиж выливалась в постоянное соревнование за более пышную реставрацию, расширение, скамьи в церкви, полевые часовни, первые места в процессиях, наряды, подаяния и пожертвования приходской церкви.
Гаменарио, Сантенотто, замок семьи Бенсо, Сан-Сальвá семьи Бальбиано, Понтичелли; каплуны, которых ежегодно должны были поставлять каждый дом, каждый огород, каждый конопляник в городской черте; узы зависимости, аренда земли, наемный труд, испольные контракты составляли основу местной власти синьоров. Впрочем, они же порождали враждебность, которая, как мы видели, заставила два десятка глав семейств искать прибежища в менее персонализированной власти города Кьери. Именно при таких обстоятельствах Джулио Чезаре Кьеза был единодушно призван членами консорциума исполнять должности местного подеста и судьи.
4. Мотивы, сподвигнувшие сантенский консорциум подыскать ловкого и лишенного предрассудков человека, способного представлять в местечке синьоров, выражать их коллективную волю и справиться с ситуацией в момент противостояния богатейшим крестьянам общины, городу Кьери и государству, становятся более очевидными. Однако теперь нам придется вернуться назад и понять, почему Джулио Чезаре Кьеза выбрал Сантену, маленький городок, сулящий только неприятности, уже существующие и будущие. Почему он не пошел по стопам отца и не посвятил себя откупу государственных налогов и сбору пошлин?
В действительности Джулио Чезаре Кьеза был соединен с Сантеной многими узами: его семья, несомненно, имела связи с родом Роеро, так как именно нобили из этого дома, синьоры Черезоле учредили земельный фонд для обеспечения церковной карьеры сына Джулио Чезаре, Джован Баттисты, героя нашего рассказа[117]. Роеро через свои отдельные ветви контролировали немалое количество феодальных владений, более или менее близких к Сантене. Они находились в родстве с семейством Тана, поскольку Лоренцина, вдова Лодовико Таны, во втором браке была замужем за Теодоро Роеро ди Шольце, а ее племянница, дочь Луиджи Феличе Таны Дельфина, была женой Трояно Роеро делла Вецца[118]. Но эти тонкие нити ведут к другим контактам, о которых нам ничего не известно.
Еще одно указание, небогатое подробностями, — это присутствие семьи Тана в Черезоле в качестве собственников «хозяйства и имущества, находящихся на территории Черезоле и именуемых делла Монферрина». Свидетели, призванные сообщить, будет ли нарушено право первородства при продаже этих владений, говорили «о ферме с 105 джорнатами земли, обязанной постоянной выплатой в пользу коммуны», но при этом «земля малоплодородна и низкодоходна, потому что посевы подвергаются порче червями, называемыми „коссере“, или „коссера“, луга орошаются только осадками, строения угрожают рухнуть и нуждаются в серьезном ремонте». Таким образом, вместе с другим имуществом это хозяйство в 1689 г. было продано графом Карло Амедео Маурицио для выплаты долга в 2378 лир супругам Фаветти Демераль и большого приданого в 4000 лир при вступлении в монастырь его сестры Барбары Марии Терезы. В качестве покупателя выступал синьор Джованни Ферреро ди Монкальери, управляющий домом и конюшней госпожи королевы, который уплатил 3100 лир. Прося герцогского согласия на продажу, граф Тана сказал, что «у него нет других интересов в этом месте» и потому он «не может получать пользу от этой фермы»[119]. По-видимому, в заявлении речь идет об отдаленной связи с Черезоле, прервавшейся после смерти отца, графа Карло Эмануэле, двенадцать лет назад; этот разрыв, возможно, совпадает с отчуждением семейства Кьеза от его родного селения.
Однако между семьями Тана и Кьеза существовала и более тесная связь, которая оставила еще более расплывчатые и загадочные следы — сведения о них я привожу ниже. Имя жены нотариуса Джулио Чезаре Кьезы было Анджела Маргерита, но фамилия ее отца не приводится ни в одном из многочисленных нотариальных документов, где она фигурирует. Нет свидетельств ни о рождении, ни о смерти, ни о браке, хотя я искал их в приходах Турина, Сантены и Кариньяно, где должны были храниться акты, имеющие отношение к Анджеле Маргерите и к Джулио Чезаре. Кроме того, в завещаниях ее деда по материнской линии, синьора Джованни Франческо Маджистри ди Кариньяно, синьоры Марии Маджистри (то есть ее матери, так и не вышедшей замуж, поскольку в момент смерти она еще носила отцовскую фамилию), ее тетки по материнской линии синьоры Джиневры Маджистри[120], нет никаких указаний на ее отца, хотя во всех этих завещаниях Анджела Маргерита названа единственной наследницей. Тем не менее, судя по двум актам, она была внебрачной дочерью графа Джован Баттисты Таны из Сантены. В одном из них, удостоверяющем продажу ее имущества в 1669 г. и составленном нотариусом Стуэрдо из Пойрино, она названа «дочерью синьора графа Джован Баттисты Таны»[121]. Других такого рода упоминаний больше не встречается — вплоть до гораздо более позднего документа, составленного управляющим имуществом семьи Тана, Джан Джакомо Пьятто, который именует Джулио Чезаре, то есть мужа Анджелы Маргериты, «синьором маркизом», как бы смутно намекая на его косвенное знатное родство[122]. Далее, Анджела Маргерита была, вероятно, очень богата благодаря наследству, полученному от отца, а вернее, как можно предположить, благодаря пожалованию графа Таны, не зафиксированному ни в одном из официальных документов. Происхождение этого богатства остается наполовину нелегальным, потому что вся недвижимость и принадлежавшие ей ренты формально были получены от родственников по материнской линии, то есть от семьи Маджистри.
За отсутствием даты заключения брака не представляется возможным определить, к какому времени относится установление связи с семейством Тана, но, скорее всего, это случилось перед тем или сразу после того, как Джулио Чезаре Кьеза прибыл в Сантену в 1647 г. Во всяком случае, это событие, результат совпадения стратегий синьора и горожанина, придавало дополнительный престиж и окружало ореолом неординарности нотариуса с почти благородным статусом, мужа богатой госпожи, сменившей роскошный образ жизни в городе на деревенский, возможно, внебрачной дочери графа, о чем должны были ходить толки между крестьянами и нотаблями. Супруги Кьеза, в соответствии с традицией и в знак признания их авторитета как семьи подеста, обосновались в одном крыле феодального замка рода Тана ди Энтракве, еще одной и притом самой важной ветви этой знатной фамилии.
Впрочем, переезду семейства Кьеза в Сантену способствовали и их собственные родственные узы: ранее сюда уже перебрались представители менее успешной ветви Кьеза из Черезоле, семья испольщиков, потомков Убертино, чьим внучатым племянником был Джулио Чезаре. Они тоже были тесно связаны с родом Тана вполне обычными отношениями клиентской зависимости: Бартоломео, умерший в 1657 г., жил в Сантенотто, замке маркиза Таны, как и его сын Джованни, который умер в 1678 г.; оба были издольщиками и одновременно участвовали в управлении имением. Племянница Бартоломео вышла замуж за Джан Джакомо Пьятто, уже знакомого нам управляющего имуществом семьи Тана до начала XVIII в. Затем семейство Кьеза разделилось, удалившись из Сантены, чтобы заведовать фермами президента Гараньо в окрестностях Кьери, а затем адвоката Маино в Пойрино, а также вести хозяйство на землях, купленных в Вилластеллоне, так что среди жителей Сантены мы их больше не встретим, в том числе в следующих поколениях. Тем не менее после переезда на фермы в других местах, что, возможно, воспринималось как снижение статуса, они сохраняли сильную привязанность к роду Тана: в 1704 г. Мария Маргерита Кьеза, дочь Убертино, племянника Бартоломео, в своем кратком предсмертном завещании посвятила пять строк этой утраченной связи. В качестве некоего немеркнущего почетного титула она упоминает о своем «пребывании в доме Его Превосходительства из Сиятельных маркизов Тана и по-прежнему молит Величие Божье, дабы дом этих Превосходительных Синьоров сохранялся и процветал»[123].
Как бы то ни было, семейство Кьеза ди Убертино не имело такого престижа, как потомки Джан Галеаццо, и пробовало разные способы социального продвижения: его члены получали и выплачивали приданое в размере 100–150 лир (в то время как приданое их двоюродных сестер составляло от 500 до 2500). Вместе с тем наличие у них обширной сети связей всякий раз подтверждается при заключении браков высоким уровнем «бенизалье», денежных подношений, «приобретаемых» новобрачными из семьи Кьеза от родных и друзей на свадьбе и составлявших от 25 до 66 % приданого, что было своего рода публичным признанием роли Кьеза в местной социальной иерархии.