Глава четвертая

Авторитет важного лица: Джулио Чезаре Кьеза

1. Значительную часть истории Джован Баттисты Кьезы еще предстоит исследовать. Изучение социальных связей как главной оси защитного механизма, служившего для организации общества, подталкивает в новом направлении к углубленному анализу семейного мира Кьезы. Как мы скоро убедимся, в политической истории городка центральную роль играл его отец. Следовательно, деятельность Джован Баттисты оказывается закономерно связанной с политической стратегией, которой Джулио Чезаре Кьеза держался в предшествовавшие пятьдесят лет. Отца и сына по меньшей мере объединяет то, что оба избрали путь к власти в сообществе, никак не связанный с приобретением земли и, возможно, богатства. На этом пути ставка делалась на престиж, связи, способность выступать посредником между коммуной и внешним миром.

Ускоренное распространение государственных структур на местах перекраивает границы локальной реальности: пределы доступности информации, необходимой для предвидения будущих событий с известной долей надежности, также задавали психологические границы и служили конституирующими элементами чувства безопасности и идентичности местных жителей. Резкое перемещение этой грани порождало неотложные проблемы и требовало реорганизации опыта: надлежало расширить потоки информации и обратиться к новым политическим и экономическим задачам. Как следствие, локальное пространство открывалось для политических акций нотабля нового типа, способного доставлять новости извне, подавать их в упрощенной форме и приспосабливать к внутренней обстановке в сообществе.

В данной главе я обращусь к биографии отца Джован Баттисты и попытаюсь описать более изменчивый и динамический аспект истории: взаимоотношения коммуны и местного политического лидера. Я намерен продемонстрировать важность добровольного принятия определенной политики и его значение для общества, в котором единственными источниками динамики мы привыкли считать изменения, вызванные внешними инициативами, а местную реакцию рассматривать только в качестве пассивного отражения перемен во всем социальном мире[94].

Долговременные тенденции, ведущие к все более централизованным политическим системам и все более сложным организационным формам, осмысливались как переход от систем социальной стратификации и наследственной, атрибутируемой политической власти к более гибким и персонализированным системам, в которых обретает важное значение статус, достигнутый благодаря индивидуальной карьере. Это слишком категоричное утверждение, но история, рассказываемая в настоящей главе, должна показать, что и в глубоко иерархизированных обществах, в которых различные роли и социальные статусы, четко предопределенные универсальными формами атрибуции, передавались с помощью механизмов преемства, находилось место для предприимчивых личностей и для динамики, свидетельствующей о духе обновления и прорыва[95]. Мобильные роли часто были обречены на неудачу и не могли закрепиться в постоянных формах семейной или групповой власти, если не встраивались в привычный и ясный механизм атрибутивного общества. Несмотря на это, именно благодаря таким ситуациям логика выбора существовала в качестве возможной модели изменения жестко заданной социальной картины: они способствовали сохранению пространства постоянного изменения существовавших институтов.

В нашем случае взаимодействие противоположных нормативных систем особенно очевидно: возможности Джулио Чезаре Кьезы зависят от гарантии относительной безопасности, которую его присутствие обеспечивает сантенским крестьянам. Сферой его действия и источником его успеха станут открытое посредничество, прямое использование зазоров, возникающих вследствие конфликтов между местными феодалами, коммунами и центральными властями.

До нас дошло немного документов по истории семейства Кьеза, хотя Джулио Чезаре был самой значительной фигурой среди нотаблей Сантены между 1647 и 1690 гг. Как это часто происходит с документами, характеризующими повседневную жизнь при Старом режиме, источники откладывались не только случайным образом; они оказались связаны со структурой собственности. Слабый интерес к недвижимости и размах стратегии семьи Кьеза способствовали тому, что вокруг нее более, чем в других случаях, создавалась атмосфера неопределенности, как это случается с персонажами, редко появляющимися на исторической сцене, хотя на самом деле они постоянно присутствовали на них в течение полувека. Это была среда мелких местных нотаблей, отличавшаяся точно такой же искаженной иерархией. В основном мы располагаем скудными сведениями об этих мириадах маленьких стратегов, мобильных и инициативных, если только они не конвертировали свою борьбу за власть во владение землей. Именно это поневоле скрытное их существование, их отсутствие в наиболее часто встречающихся документах создали сложившийся в наших глазах статический образ политической жизни села при Старом режиме, в котором из‐за оптической иллюзии источников жесткое сословное деление, малая социальная мобильность, расписанные роли и статусы, кажется, господствуют безраздельно.

Джулио Чезаре Кьеза был одним из этих отчасти загадочных персонажей менявшейся политической жизни XVII в. Он родился в 1618 г.[96] в Черезоле, небольшом местечке во владениях фамилии Роеро. Его отец Джан Галеаццо был в эти годы арендатором мельницы и, видимо, не отличался особой разборчивостью в средствах, так как в 1622 г. против него был возбужден судебный процесс, целью которого являлось получение отчета об управлении упомянутым имуществом герцога Савойского[97].

Джан Галеаццо умер, вероятно, во время чумы 1630 г. или вскоре после того. Он вел дела в Карманьоле и в Турине, но семейная резиденция находилась в Черезоле, где у него были тесные связи с местными феодалами, подкрепленные, возможно, общими интересами по продаже зерна на богатых рынках равнины. У него было два сына: старший, Джулио Чезаре, избравший карьеру нотариуса, и младший, Джованни Мария, священник в миру. Непохоже, чтобы он владел землями — во всяком случае, в 1647 г. недвижимое имущество семьи Кьеза в Черезоле ограничивалось домом, где она постоянно проживала, током, огородом и сопутствующими пожитками. Собственно, до 1647 г. у нас нет других сведений об этом семействе, но в указанном году феодальное сообщество Сантены избрало Джулио Чезаре подеста и судьей своего округа. Ни один документ не поясняет этого выбора, в том числе и безымянный формуляр сенатского одобрения за этот год[98], не содержащий на сей счет никаких указаний.

Если мы хотим понять не столько причину этого назначения, сколько то, чего ожидали сантенские синьоры от нового подеста, нам придется немного вернуться назад, в 1643 г. Тогда разразился конфликт между Сантеной и Кьери. Как уже было сказано, Сантена находилась рядом с Кьери, текстильным центром, пришедшим в упадок и потерявшим почти половину населения за сто лет, миновавших с тех пор, когда он был первым городом в Пьемонте и численностью жителей превосходил даже Турин, который не являлся еще столицей. Городская знать стала переселяться ко двору, хлопчатобумажная промышленность пережила кризис, а власть корпораций оказалась подорванной — вероятно, вследствие распространения ткачества в деревне. Притязания Сантены на автономию были связаны, возможно, с относительным упадком Кьери. Таким образом, конфликт 1643 г. представлял собой лишь обострение проблем, накапливавшихся в ходе длительного процесса, и разразился в момент усиления политических беспорядков, в конце гражданской войны между принципистами[99] и мадамистами[100]. Между 1637 и 1642 гг. профранцузская и происпанская партии вели бои в Пьемонте. Война затронула Кьери и его окрестности больше всего в 1639 г., когда французская армия во главе с Генрихом Лотарингским, графом д’Аркуром, оккупировала город[101].

Таким образом, дело тянулось очень долго, но тогда началась новая фаза острой борьбы между Кьери и Сантеной за определение границ юрисдикции города над территорией поселка, от которого зависели размеры относительной автономии последнего и налоговых льгот на имущество феодалов. Это была серьезная проблема: считать ли феодальным владением, свободным от податей, только площадь вместе с замками, от моста до моста, занятую домами, огородами и конопляниками и составлявшую немногим более 50 джорнат, или всю сельскохозяйственную территорию Сантены, составлявшую около 3000 джорнат? Проблема старая, охватывающая многие аспекты двусмысленного правового статуса местечка, резиденции пяти феодальных семей, объединившихся в консорциум и имевших влияние далеко за пределами Сантены, в Турине, при герцогском дворе. Сантена имела собственный приход, подеста, судью, феодальные права на обложение пользования печью для хлеба, на дорожную пошлину, на высший и гражданский суд и на охрану полей; все это придавало ей вид коммуны, независимой от посягательств на ее территорию со стороны города, как на простое скопление крестьянских жилищ на его окраине. Однако к какому времени восходит эта совокупность феодальных прав, оставалось неясным, так как указания документов из архива туринского епископа на сей счет отсутствуют или противоречат друг другу. Полномочия прихода св. Петра о душепопечении также оставались под вопросом, так что пастырский визит Перуцци[102] в 1584 г. «выявил противоречия по поводу природы бенефиция — был ли он простым или с присоединением душепопечения»[103]. Можно предположить, что это был бенефиций с душепопечением, инкорпорированный в старинный монастырь (в дальнейшем речь идет именно о приорате) и впоследствии превращенный в комменду[104]. Это очень существенный аспект нашей истории, разворачивавшейся в юридически неопределенной атмосфере, насыщенной конфликтами, притязаниями, протекциями и уловками, связанными с борьбой за власть и права.

В 1643 г. кризис еще усугубился: к претензиям Кьери на контроль всех возделываемых земель, принадлежавших Сантене, как части своей территории присоединилось настойчивое прошение двадцати местных «граждан» («particolari»), поддержавших требования города в пику феодальным синьорам Сантены[105], сплотившимся для решительной защиты своей власти над местечком. К конфликту юрисдикций прибавились сильные социальные трения внутри общины, которая уже не выступала единым фронтом против внешней угрозы.

Итак, 25 февраля[106] двадцать сантенцев предстали перед синьором Роберто Бискаретто из синьоров Червере, судьей города Кьери. Это были члены семей Мельоре, Кавальято, Тоско, Романо, Разетто, Тезио, Гауде, Порта, Конверсо, Пьовано, Боско, Торретта, Саротто, Грива, Рессиа и Таскеро; зажиточные люди Сантены, собственники среднего уровня, владевшие землей в пригородах со стороны Кьери. Они заявили, что выступают не только от своего имени, но и «от имени всех частных лиц, живущих в окрестностях и вблизи от названного местечка Сантена, под крышами, в домах и на фермах», и изложили свою жалобу: «Синьоры этого местечка Сантена, под предлогом соседства, не раз пытались обращаться к ним как к своим подданным, а жители той же Сантены по этой причине равным образом пытались неправомерно собирать с них пожертвования и привлечь их, как это бывало прежде, вопреки рассудку и справедливости, к расквартированию и содержанию солдатни, присланной господами министрами Его Королевско-Герцогского Высочества в названное местечко Сантену». Не знаю, какое впечатление произвели эти жалобы на Роберто Бискаретто и сознавал ли он, что двадцать просителей были не просто владельцами земель на подступах к Кьери, а представляли всех без исключения крупных незнатных собственников поселения. Вероятно, он должен был удовольствоваться концовкой ходатайства и не слишком вдаваться в детали: ведь сантенские крестьяне в заключение изъявляли желание «быть неразлучными с городом Кьери, как члены его тела» и обязались «исполнять все обязанности граждан», в частности платить налагаемые городом подати. Но ни из этого, ни из следующих документов (история продолжалась, то разгораясь, то затухая, на протяжении еще ста лет) невозможно точно установить, шла ли речь о том, чтобы восстановить утерянную подведомственность, или об отделении от «церковного феода, зависимого от архиепископского стола[107] Турина и обособленного от города Кьери». А возможно, эта инициатива объяснялась желанием избавиться от бремени чрезвычайного налогообложения, вызванного войной и прибавлявшегося к феодальным повинностям, что делало невыгодной финансовую ситуацию, до того, вероятно, имевшую свои преимущества.

Здесь не стоит углубляться в исследование истины, которая была установлена уже в XVIII в. в пользу города Кьери и к невыгоде сантенских синьоров, но не подлежит сомнению, что атмосфера раздора способствовала ощущению неуверенности, которое делало Сантену территорией, в каком-то смысле укрытой от фискальных служб. Джулио Чезаре был призван занять должность местного нотариуса и — в качестве судьи и подеста — управлять ситуацией.