а) Из поколения в поколение передаются четыре профессии (торговец зерном, врач, аптекарь или хирург, священник, крестьянин): в случае необходимости решается проблема их передачи от одного поколения к другому, причем не столько от отца к сыну, сколько по диагонали от дяди к племяннику.
б) В каждом поколении владение землей концентрируется в руках двух лиц: главным из них является священник, у которого нет прямых наследников и есть налоговые послабления. Имущество очень свободно циркулирует внутри семьи; тому, кто именно обрабатывает землю и как это отражается в кадастре, не придается большого значения.
в) Собственность относительно сильнее сконцентрирована по сравнению с количеством ядер, составляющих семейный куст, поскольку они более мобильны и подвержены распаду и исчезновению, угрожающим общей солидарности группы.
г) В основе явной эндогамии внутри этой семьи и других семей нотаблей лежит та же привязка к роду занятий: врачи (или аптекари и хирурги), собственники, священники, торговцы зерном.
3. Преобладание куста над составляющими его ядрами и ядер над отдельными индивидами ведет к очевидному разнообразию личных жизненных путей: не всегда возможно обеспечить высокий экономический статус каждого, и поэтому исключение некоторых сородичей из куста становится неотъемлемой частью стратегии. Больше, чем где бы то ни было, масштаб столь дифференцированной политики виден на примере заключения браков: сложности с выдачей замуж девиц, которая приносила бы пользу семье, ведут к определенным формам исключения, не столько в виде пострижения в монахини — дела дорогостоящего и скорее являющегося уделом девиц с родословной, обреченных на бесплодие, — сколько через браки с лицами низшего статуса, но не наносящие ущерба престижу куста в целом. В случае с Тезио характерен пример двух сестер преподобного Карло Франческо, унаследовавшего престиж, лидерство и формальное владение семейной землей от дяди, священника Джованни Амедео. Они представляют ветвь, уничтоженную церковной карьерой единственного наследника мужского пола. Элеонора Маргерита и Анна вышли замуж за испольщиков, не принадлежащих к числу местных жителей (Аватанео из Вилластеллоне и Вилла из Андедзено), и получили очень небольшое сравнительно с их сословным происхождением и с приданым их кузин приданое, вполне соответствующее уровню семей арендаторов: немногим менее 200 лир, в том числе свадебные подарки, долю материнского наследства и законную часть, что исключало их из всех прочих наследственных прав. Как следствие, им не находится места в дальнейшей истории семьи: подписанный ими акт о получении приданого включал отдельный пункт об отказе от дальнейших претензий на фамильное имущество, и их согласие, по-видимому, придавало этому акту характер добровольности, обусловленной политикой престижа, которой так и не удалось оставить их в семействе.
Мы не знаем, каково было их отношение к описанным событиям, но можно себе представить, что отсутствие документов, свидетельствующих об их разочаровании, не говорит о безболезненном принятии коллективной стратегии. Впрочем, некоторые, хотя и редкие, указания на личную реакцию сохранились, и в случае с семейством Тезио они относятся как раз к заключению брака, причем более престижного и внешне не столь дискриминационного. Как и в истории Марии Скалеро Доменино, речь идет об одном из немногих документов, действующим лицом в котором оказывается женщина, в том случае добившаяся своей цели, а в данном — проигравшая. Мы можем судить о роли женщин, о женской солидарности, о прямом и косвенном влиянии, оказываемом на мужей и детей, только по фрагментам, которые можно истолковать как аллюзии на нечто трудно поддающееся описанию и оценке, по крайней мере на уровне одного сообщества. Джованни Бартоломео женится на Анджеле Марии Кастанье в 1700 г. — это еще один брак между родственниками[152], возобновляющий глубокую связь семей, о которой уже говорилось выше. Размер приданого оказался довольно большим (850 лир), но он не имел никакого отношения к богатству двух союзных групп. Анджела Мария — довольно напористая женщина. Нам не известно, что она думала о своем муже, блестящем аптекаре, и о своем браке, но приданое она посчитала недостаточным и открыто объявила об этом, не согласившись подписать отказ от имущества, которое причиталось бы ей при более справедливом дележе. Это привело к трениям, враждебности, угрозам; на женщину оказывалось всевозможное давление — прежде всего, ее больше не принимали в отцовском доме, и никто из семьи Кастанья не общался с ней. Нотариальные акты, вопреки своей обычной сдержанности, сообщают о симптомах ее страданий. В 16 часов 30 марта 1700 г. Анджела Мария отправляется к нотариусу Боргарелло из Камбьяно; именно он составлял договор о сделке, заключенной ее отцом с ее мужем. Однако она не собирается принять эту сделку — напротив: в акте, носящем необычное название «протест», она заявляет, что отказывается подписать договор «как чересчур несправедливый» в ее отношении, и что если бы она его подписала, то сделала бы это «только в знак уважения к отцу и чтобы не навлекать на себя его дальнейший гнев, потому что после заключения брака… у нее не было больше счастливой возможности говорить с названным Синьором ее Отцом и тем более быть принятой в его доме или получать от него другие проявления отцовского расположения»[153]. Нотариус зарегистрировал эти заявления; наконец, Анджела согласилась все подписать «с оговоркой, что вынуждена с этим смириться». Размолвка, видимо, продолжилась: через четыре часа, в 20.00, она возвращается к нотариусу и составляет второй «протест», в котором говорится, что она «никогда не соглашалась и никогда не согласится с представленным ей сегодня документом»[154]. У нас нет никаких других сведений о дальнейшем ходе этой истории, но она является важным свидетельством трудностей, с которыми сталкивалась старательно выстроенная стратегия, реконструированная здесь в общих чертах.
4. Впрочем, вся повседневная жизнь Сантены изобиловала конфликтами, в том числе и во взаимоотношениях нотаблей. Вот еще один пример, в котором фигурируют Тезио из ядра Джованни Баттисты. В центральной группе семьи он находится в тени: он моложе своих братьев, живет дольше их и принимает мало участия в их деятельности, хотя вносит свой вклад в приданое дочерей Карло Томмазо, своих племянниц, выступая в качестве полноправного члена единой группы. Однако он довольно редко появляется в нотариальных договорах покупки, даже в тех, где братья действуют от его имени или в его пользу. Как бы то ни было, он является владельцем значительной собственности и непосредственно управляет землями братьев вместе со своим старшим сыном Джованни Антонио. У Джованни Баттисты больше скота, чем у других братьев, в частности в 1690 г. он декларирует наличие пары быков[155], используемых, вероятно, для обработки земли брата-священника и для перевозки зерна. Торговля зерном была для семьи важным видом деятельности и предметом трений между торговцами, производителями и перевозчиками применительно к таким площадкам, как Турин и Асти, а также — возможно, менее значимого с этой точки зрения — Кьери.
8 июня 1698 г. сын Джованни Баттисты Джованни Антонио встретил Джован Доменико Мельоре «на полпути в Пойрино из Асти»; они скупали зерно у мелких производителей из Сантены для перепродажи и были конкурентами. Джованни Антонио воспользовался ситуацией, чтобы задеть Мельоре, «говоря ему, что не боится никого в Сантене из тех, кто торгует зерном». Однако Джован Доменико не хотел ввязываться в ссору: семья Тезио была гораздо многочисленнее и влиятельнее, чем его собственная. У него уже были нелады с законом из‐за того, что он чинил препоны овчарам, которые направлялись в хозяйства феодалов[156], и у тех овчаров имелись прочные сословные связи с Тезио. Поэтому он пытается избежать конфликта: «он возразил, что тот может оставить себе, кого хочет», но ответ Тезио был отрицательным. Так они, «распалившись друг против друга», подрались и взялись за ножи. Джованни Антонио «ударил названного Джован Доменико ножом в живот, отчего тот через два дня переселился в лучший мир». Как видим, даже самые прочные и устойчивые, на первый взгляд, отношения могли быть подвержены разрушению вследствие насилия или конфликта, но сословная солидарность сохранялась и, более того, помогала погасить страсти, если не удавалось их избежать. Джованни Антонио скрылся, а Мельоре «из‐за этой смерти должны были затаить ненависть и обиду против помянутых Тезио», но вся корпорация нотаблей приложила усилия для восстановления мира. Общие друзья (их было трое, и мы могли бы, пожалуй, угадать их имена, которые ни в одном документе не названы) уговаривают их «ради чистой любви к Богу отринуть гнев и дурные помыслы и вести себя как истинные христиане».
Таким образом, было нелегко поддерживать не только внутреннее равновесие в семье, но и более хрупкий баланс сил в рамках группы нотаблей. В данном случае вмешательство общих друзей для восстановления мира является своего рода сословным трибуналом, замещавшим отеческую заботу феодала, водворявшего мир между издольщиками, о чем говорилось во второй главе.
1 октября мировое соглашение было подписано: Тезио и Мельоре заключили «друг друга в объятия в знак подлинного примирения, пообещав предать все забвению и жить, как прежде, в доброй дружбе, с молитвой к Господу Богу о вечном мире». По обычаю нарушенное убийством равновесие восстанавливается с помощью символического условия (в данном частном соглашении юрисдикция центральных и местных властей оказывается обойдена): Анна Мария, вдова Джован Доменико Мельоре, требует, чтобы «названный Джованни Антонио не появлялся в городке Сантене в течение одного года, начиная со дня преступления»[157].
5. Как уже было сказано, семейная стратегия нотаблей следует многим принципам, на которых строилась модель, описанная нами применительно к другим социальным группам. Однако есть некоторые существенные различия с издольщиками, которые сближают их в некоторых отношениях с семьями знати:
а) больший профессиональный разброс и характер практикуемых занятий делают менее устойчивыми и систематичными сравнительно с феодальными семьями клиентские связи, хотя они имеют место;
б) расхождения внутри семейной группы в целом, при существенном единстве намерений, более выражены, о чем явно свидетельствуют различия в размерах приданого и более вспомогательный характер брачных союзов. Смысл различия с издольщиками образно передает фигура клина, заменяющая здесь сплоченный блок;
в) желание самостоятельно выступать на местной политической сцене независимо от феодальных властей, как представляется, почти автоматически вытекает из принципиально двусмысленного положения данной группы в сообществе, где для нее не находится достаточного места в силу преобладания в нем крестьян и синьоров.
Таким образом, нет нужды рассказывать о жизни других семей, о которых время от времени упоминалось выше: наряду с Тезио, к этому сословию принадлежали Кастанья, Раццетто, Негро, Романо, Тоско, Саротто, Мельоре Торетта.
Размеры собственности, дом на площади напротив церкви, обожженный кирпич и черепица, используемые в том числе и для постройки конюшен и сеновалов, возможно, и манера одеваться — вот их социальные отличия от семейств самых бедных крестьян, которым не удается разнообразить свою деятельность и вырваться из зависимости от ненадежных и меняющихся из года в год циклов сбора урожая и чьи дома часто сооружены из глины и покрыты соломой. Физическая картина поселения должна была непосредственно отражать социальную стратификацию, меняясь от центра к периферии, от замков к кирпичным домам и соломенным крышам. Тем не менее нотабли, врачи и священники, хозяева трактиров и портные остаются крестьянами. Если мы попадем в дом Джованни Бартоломео Тезио в период его наибольшего процветания[158], после того как к нему стеклось наследство его отца-хирурга и его дяди-священника, в справедливости нашего тезиса нетрудно будет убедиться: первая ценность, которую нотариус регистрирует среди его богатств, — это большая куча навоза во дворе дома. Правда, у него 4 дома и 2 лавки (он живет в доме на площади, рядом с дядьями и кузенами), 41 джорната земли, 2 быка, 2 коровы, 4 свиньи, 1 свиноматка, 4 овцы. У него на складе 80 мешков барбариата и ржи, 4 мешка бобов, 12 мешков зерна. Ему принадлежат 32 предмета оловянной посуды, блюда и сковороды, 17 предметов из меди, много железной и оловянной посуды и почти нет фаянсовой, которая преобладает в описях домашнего имущества крестьян. 5 его матрасов сделаны из шерсти, а не из пуха или листьев сорго; у него есть 2 ружья, 2 пистолета, 3 шпаги и 2 кинжала, а не только аркебуза, которая встречается и в самых бедных домах. Его мебель изготовлена из ореха, а не из альберы (то есть клена или другого дешевого дерева), он имеет белье и драгоценности. Таким образом, престиж богатых людей складывается из количества вещей и рода материалов, из которых они изготовлены. Эта зримая реальность отличается от городской, которая предполагает наличие множества картин на стенах и нескольких книг, в Сантене полностью отсутствующих. Вместе с тем здесь мы находим массу предметов, напоминающих о повседневной связи с обработкой земли (плуги, косы, серпы, мотыга, борона, лопаты, вилы, 3 телеги) и с домашним ручным трудом женщин (служанок немного), поскольку у восьми семей из девяти, от которых до нас дошли описи имущества, кроме утюгов и ларей для заквашивания теста (которое потом служит для выпечки хлеба в господской печи), имеются медные тазики для разматывания шерсти и принадлежности для пряжи.
Таково жилище Джованни Бартоломео, и именно он был главным обвинителем Джован Баттисты Кьезы в 1694 г. Из восьми свидетелей четверо выступали против Кьезы более решительно и привлекли к процессу других людей, возможно менее расположенных к открытому противостоянию с викарием: это были хозяин остерии Торретта, портной Грива, негоциант Гаспаре Саротто и вышеназванный аптекарь синьор Джованни Бартоломео Тезио. Феодальная протекция, неординарные карьеры членов семьи Кьеза, бесконтрольная власть должностных лиц, назначенных консорциумом знати, небольшая арендная плата за дома и огороды, выплачиваемая каплунами, — все это снова, спустя пятьдесят лет, привело к появлению у нотаблей желания более открыто вмешаться в городскую жизнь, устранить из нее влияние неконтролируемой власти синьоров. Однако в других отношениях эта группа не вынашивала крамолы: для нее, как и для нобилей, речь шла о правах, богатствах, о полномочиях, неразрывно связанных с положением в социальной иерархии, которая представлялась неизменной — разве что иногда возмущаемой алчными авантюристами, вторгавшимися извне и нарушавшими старинный порядок вещей, вносившими смуту в управление и лавировавшими между местными стратегиями и новыми притязаниями центральной власти.
6. Жители городка, защищенного неопределенностью своей юрисдикции, могли бы, вероятно, проявить больше спокойствия и сплоченности, но очевидно, что внешний мир невозможно было поддерживать, так как за ним скрывались конфликты интересов сословий и групп, объединенных вертикальными привязанностями и солидарностью с двумя феодальными семействами, Тана и Бенсо, различающимися своими позициями и политикой. Создается впечатление, что на протяжении всего рассматриваемого здесь периода у любой семьи в Сантене имелись мотивы, чтобы предпочесть изменение структурных механизмов, прежде организовывавших социальную жизнь, и что
Нам проще классифицировать значения многих событий, лишенных эмоционального содержания, которое вкладывали в них действующие лица, на основании определенных целей, вытекающих из принятых ролей и функций, иерархий и позиций; но мотивы, способы и последствия поступков на деле отличает сложность, выходящая за рамки тех побуждений, которые мы, как нам представляется, вычитываем между строк нотариальных документов. Смешение напряженности и равновесия, самоидентификация со своим сословием и союз с устроенными вертикально партиями знати порождали в этой политической реальности импульсы к солидарности или к разрыву.
Очевидным проявлением неоднозначности в мире, основанном на многократном выборе, являлась принадлежность к приходским религиозным объединениям, относительно которых мы располагаем множеством данных, но которые никак не удается уложить в единообразные принципы классификации. И это потому, что членство в том или ином братстве могло служить притягательным каналом для складывания солидарности, формирования идентичности или, напротив, подчеркивания различий, вступления в конфликты и вражду. В конце концов, нельзя забывать, что сам Джован Баттиста Кьеза указал нам на разницу между компаниями, к которым он относился избирательно, к кому-то питая симпатии, а у кого-то вымогая средства на обедни и пожертвования. На процессе 1694 г. он уточнил, что никогда не собирался «вмешиваться в дела компании Дисциплинантов»; поэтому возникает вопрос: чем был продиктован этот выбор — некоей протекцией со стороны синьоров или не поддающимся нашей расшифровке капризом (а может быть, скорее желанием сыграть на имеющихся или будущих групповых пристрастиях)?