В Доме писателей обсуждались стихи, опубликованные в 85-м году в ленинградских журналах. Незнакомая мне молодая критикесса хвалит мою подборку в восьмом номере «Невы». «Приятные, неожиданные стихи! – говорит она. – И чувствуется, что автор молод, во всяком случае, ему не больше 30».

Вчера, когда шел в институт на ночное дежурство, черная кошка перебежала мне дорогу – совершенно черная кошка без единого светлого пятнышка. А число было 13-е. Но дежурство прошло нормально. Ничего дурного не случилось. Вероятно, дело тут в том, что было сразу две плохих приметы и они одна другую нейтрализовали.

Постоянные тягостные размышления о предстоящем переезде на другую квартиру уже дают о себе знать – почти все время давит под ложечкой.

Знакомые приметы весны: во дворах дети рисуют мелом на асфальте, на Неве появились утки, на улицах появились первые велосипедисты.

И еще примета: Ирэна стала носить демисезонную шляпу.

Встреча с выпускниками Архитектурного факультета 76-го года. Банкет в ресторане Дома архитектора. Весь вечер мои уже полузабытые ученики говорили мне, как они меня помнят, как они меня любят, как хорошо я учил их архитектуре и как много я значу в их судьбе. И еще говорят, что обожают мои стихи, и интересуются, когда будут опубликованы мои новые книги, и удивляются, что меня так мало печатают, и спрашивают, как я отношусь к современной архитектуре и поэзии, и еще что-то спрашивают, и опять говорят, как они меня любят. А я смущаюсь. А мне неловко, а я думаю: «Неужто я и впрямь такой хороший?»

Ирэна пришла в шубке, но без головного убора – простоволосая. И теперь уж нет никаких сомнений, что наступила блаженная весенняя пора, что с зимой покончено.

У человека творящего не может быть друзей. Отдаваясь творчеству, мы обрекаем себя на одиночество.

Очень старая старуха. Морщины лучами расходятся от ее глаз по всему лицу.

Ночь. Со двора доносятся страшные вопли бесстыжих мартовских котов. «О, весна без конца и без края».

Какое-то заседание. Кто-то о чем-то вещает. Сижу и разглядываю бледную плешь человека, сидящего впереди.

Выставка работ Владимира Стерлигова, ученика и эпигона Малевича. Растянувшийся до 70-х годов худосочный супрематизм с примесью православного мистицизма.

При всем том это, конечно, искусство, в отличие от того, что можно увидеть на сотнях прочих выставок.

Грудь мою давит тяжкий сапог двадцатого столетия. Сердце полуразрушено. Оно еще живое, оно еще стучит, но силы его иссякают. Держись, мое сердце! Протянуть бы нам еще годика три-четыре! На большее и рассчитывать нечего.

Второй квартет Бородина. Как наваждение. Забываю о нем неделю, и вдруг – снова он. И всё в нем – и юность моя, и любимые мои женщины, и вечная тоска моя по недостижимому, и восторг творчества. Таинственная эта музыка терзает меня уже несколько десятилетий.

Купил новую трубку, красивую, юную, стройную трубку. Она коричневая, а на поясе у нее золотой обруч. Я влюблен в нее, и она в меня, кажется, тоже. Курю ее ежедневно. А если не курю, то верчу в руках и ласкаю. Все прочие мои трубки забыты.

Большинство людей слабо ощущают жизнь. Многие даже не догадываются об этой своей слабости. Иные же томятся и страдают от скуки. Они ищут забав, ищут искусственных острых впечатлений, ищут опасностей. Они взбираются на неприступные горы, прыгают на лыжах с высоченных трамплинов, спускаются на плотах по бурным горным рекам или выделывают черт знает что под куполом цирка. Когда же приходит война, не смущаясь массовым смертоубийством, они рвутся в бой и совершают бессмертные подвиги.

Карлица с костылями. Мало того что карлица, но еще и хромая. Тупая жестокость провидения.

Багровый диск солнца медленно выкатился из-за угла высокого дома и поплыл в подернутом туманом бледно-фиолетовом утреннем небе, подымаясь все выше и выше. Дневное светило с прежним усердием исполняет свои обязанности. А ведь устало, небось, светить.

Новая поэзия Европы началась с «Великанши» Бодлера. К сожалению, все переводы этого стихотворения на русский не вполне удачны.