Черные пятнышки

Ты дерьмо. Дерьмовый поэт, дерьмовый художник. И человек ты тоже дерьмовый. Ты хочешь быть великим? Все хотят быть великими. Но не всем дается величие. Великих мало. Около них отираются неудачники. Греются у огня величия. Я, Лебедев, – великий. А ты нет. Ты неудачник. И ты около меня отираешься, мною греешься. Ты дерьмо. А я, Вадим Лебедев, – гений. Но ты не огорчайся. Дерьма много. Почти все людишки – дерьмо. Ты как все, ничуть не хуже, не дерьмовее. В общем, ты даже хороший человек. Я тебя в общем люблю. Ты добрый. И неглупый Единственный твой недостаток – бездарность. Но это от Бога. Против этого не попрешь. С этим надо смириться. Я понимаю – тебя огорчает твоя бездарность. А ты плюнь и не огорчайся. Живи, как живут все бездарные. Живи, пока не помрешь. В бездарности тоже есть некий смысл. В бездарности даже есть величие, величие со знаком минус. Ты читал мою новую книжку? Не читал? И зря. Прочти. Получишь большое удовольствие. И поймешь, как надо писать. А заодно и как надо рисовать. Иллюстрации-то в книжке мои. Очень удачные иллюстрации. И стихи гениальные. Ты придешь в восторг, когда прочтешь. Я же знаю! Ты сам пишешь дрянь, но хорошую литературу понять способен. Эта книжка – синтез. Понимаешь? Синтез слова и зрительного образа. Полное единство. Это потрясающе! Такого еще никогда не было. И не будет больше. Это уникальное создание искусства. На мировом уровне. Честное слово! Да ты не усмехайся! Чего ты усмехаешься? Ты скептик? Вот что тебя губит. Ты во всем сомневаешься. У тебя затхлая душа. И глаза у тебя мутноватые. Плюнь ты на все сомнения. Распахни душу. Будь доверчив. Увлекайся, восторгайся, не бойся преувеличений. И вообще ничего не бойся. Вот я же не боюсь сказать тебе, что ты дерьмо! Ты мне за это должен по морде дать. А ты усмехаешься. Хочешь коньяку? Конечно хочешь! Кто же не хочет коньяку? Хочешь, а отказываешься. Боишься напиться. А ты не противься своим желаниям. Хочется – и пей. Напьешься, ну и что? Вот я напился, и мне хорошо. Я и еще пить буду. Надерусь до положения риз, до скотства. Ну и что? Попаду в вытрезвитель? И пусть. А чем плох вытрезвитель? Ничто человеческое мне не чуждо. Я, между прочим, есть хочу. Мяса хочу. Возьми мне антрекот. Два антрекота. Пусть положат на одну тарелку. С утра ничего не жрал. Только пил. Хорошо пить с самого утра. Не теряя времени. Весь день получается такой теплый-теплый! А после ни хрена не помнишь. Так сладко. Я же тебе сказал, что я мяса хочу. Закажи антрекот, не жадничай. И еще возьми мне сто пятьдесят коньяку. Двести я не прошу – заметь. Только сто пятьдесят. Да не жалей ты денег! Пить так уж пить. У меня сын умер. Восемь месяцев прожил и умер. На той неделе хоронили. Понимаешь – мой сын Вадим Лебедев умер. Я его тоже Вадимом назвал. Стало быть, Вадим Вадимович Лебедев умер. Посетил сей мир, пробыл здесь восемь месяцев и отбыл в неизвестном направлении. Где он сейчас, я тебя спрашиваю? Где? Там, наверху? Но мы его опустили в землю. Гробик маленький, как шкатулка. Еле достали такой малюсенький гробик. По знакомству. Так вот, положили мы сына моего Вадима Лебедева в шкатулку и зарыли в землю. Его визит в этот мир, стало быть, закончился. Видать, не понравилось ему здесь. Пришел, поглядел и рванул обратно, недолго думая. А он был гений. Я конечно, не гений, я дерьмо. Такое же, как ты. А вот он, Вадим Вадимович Лебедев, поразил бы мир своей гениальностью. Точно! Иначе и быть не могло. Когда же принесут антрекоты? Страсть охота жрать. Ах, черт, я пролил коньяк! Грех проливать коньяк. Грешник я. Вот в чем штука. Бог меня за это и наказал. Сына у меня отнял. Дал – и сразу забрал обратно. Заражение было. Какие-то микробы в кровь проникли. Пятнышки по телу выступили. Черные пятнышки. На ножках, на ручках, на животе – везде. Врач сказал, что и внутри у него такие же пятнышки. Я пол-литра крови отдал – ни черта. Кровь Вадима Лебедева Вадиму Лебедеву не помогла. Жена говорила, что, может быть, оно и к лучшему. А ты как думаешь? Ну давай, давай выпьем, не ломайся! Вот и антрекоты принесли. Жесткие, конечно, как подметка. Не разжевать. Ты ответь, что по-твоему лучше – жить или не жить? Сын мой всю жизнь бы мучился, потому что он был гением. Все гении мучаются. Без этого нельзя. Страдание окрыляет. Величайшие творения рождались в муках. Вот я не гений, и то мучаюсь. А гении страдают невыносимо. И вообще, жизнь – сомнительная штука. Мой сын это сразу сообразил. Ну что ты лицо рукой прикрываешь? Смотри мне в глаза! Мы тут с тобой сидим, а он лежит там, в своей шкатулке на глубине полутора метров. Он до весны целехонький пролежит, как в холодильнике. А потом над ним птички запоют, засвистят, защебечут. На кладбище птицы как-то особенно поют, с большим чувством. Ей-богу! Ты не замечал? Весной мы с тобой сходим к нему, послушаем птичек. Ну что ты на меня так смотришь? Не узнаешь, что ли? Я Лебедев. Вадим Лебедев! Не Гусев я и не Уткин – упаси бог! Был такой поэт дерьмовый – Иосиф Уткин. Маяковский его, правда, хвалил. Хочешь, я тебе прочту что-нибудь из раннего Маяковского? «Нажрутся, а после в ночной слепоте, вывалясь мясами в пухе и вате, сползутся друг на друге потеть, города содрогая скрипом кроватей». Нет, лучше это: «За всех вас, которые нравились или нравятся, хранимых иконами у души в пещере, как чашу вина в застольной здравнице, подъемлю стихами наполненный череп». Вот это поэзия! «Подъемлю стихами наполненный череп»! Зачем мы пишем? Зачем? Все лучшее уже написано. И лучшие дни мира уже прошли. Скоро конец света. Ты не веришь в конец света? А я верю. Должен, обязательно должен быть конец света! Ибо все, что когда-то начиналось, непременно когда-нибудь закончится. И все это дерьмо, в котором мы плаваем, и сами мы, слепленные из дерьма, все это канет в вечность. Как и мой сын Вадим Вадимович Лебедев, проживший восемь месяцев, три дня и двадцать два часа. Мы с женой точно подсчитали. Жена не очень терзается. Почти не плачет. Только какая-то серая стала. Вообще-то она у меня молодец, крепкая баба. Ты чего глаза-то ладонью трешь? Расстроил я тебя. Ты уж прости. Я всегда тебя любил. И уважал. Хороший ты человек. А я, Вадим Лебедев, – дерьмо. Ну скажи мне, что я дерьмо! Скажи! Экий ты деликатный! Ты же знаешь, что я дерьмо! Отчего же не говоришь? Аристократ! Презираешь меня. Даже обругать меня брезгуешь. А я, между прочим, тоже аристократ – из донских казаков. Ты что, не знал? Я дончак. Дед мой за японскую войну два «Георгия» имел. А бабка была гречанкой. Красавицей была моя бабка. Дед ее из Одессы привез. Волосы у нее были черные, даже с синим отливом, а глаза – светлые, как у меня. В бабку я уродился. А ты не мнил себя гением? И зря. Каждый должен верить, что он гений. От этого будет только польза. Каждый должен на что-то претендовать. А уж там что получится. Жаль, сына у меня больше нет. Он бы рос, умнел. А я бы глядел, что из него получается. Он, когда умирал, все ротик открывал. Будто хотел что-то сказать. Как ты думаешь, что он хотел сказать? Наверное, он хотел сказать, что этот дерьмовый мир ему не по вкусу. Но он еще не умел говорить, к несчастью. Только ротик открывал. Так и умер с раскрытым ротиком. Да выпей же ты, мать твою так, коньяку! И вот тебе кусок антрекота – закуси. Только жуй сильнее, не ленись!

Иллюстрации