Такое немножко пафосное название я выбрал для этой, одной из самых коротких глав своих воспоминаний. Да и так с прилагательным слегка посомневался – может быть, следовало бы употребить термин «гнусных». Да, впрочем, не в этом дело – и тот, и другой эпитет подходят. Согласно предыдущим наименованиям, ее следовало бы обозначить: На посту начальника Управления Южной Азии МИД СССР. Но вот потрудиться на нем мне пришлось весьма недолго.

А поначалу все складывалось совсем неплохо. Буквально через день-два после возвращения из Коломбо принял меня новый министр иностранных дел Александр Александрович Бессмертных. Непосредственно с ним работать мне не приходилось, но знакомы мы были – я частенько сиживал в его секретариате (он тогда был замминистра) у своего приятеля – уже знакомого читателю Алика Кадакина, а тот тогда служил помощником Сан Саныча. Разговор с министром был короткий: знаю, что вас предполагается назначить начальником УЮА, у меня возражений нет. Завтра коллегия, на которой вас утвердят на эту должность. Единственно о чем прошу – от положенного отпуска пока воздержитесь и сразу приступайте к работе. Так все и произошло.

В первых числах июня 1991 года разместился (теперь уже на правах хозяина) в хорошо знакомом мне начальственном кабинете. Размеры его были весьма внушительные – где-то под пятьдесят квадратных метров. Мебель давно не обновлялась, но все же, если не особенно вглядываться, выглядела достаточно солидно. Массивный письменный стол с маленьким приставным, еще один большой – человек на восемнадцать-двадцать для проведения совещаний. Для приема гостей имелся диван с парочкой кресел и журнальный столик, на который для них ставились чай-кофе, печенье и конфеты, заказываемые в буфете. Имелся в наличии современный телевизор, с подключенными к нему через мидовскую антенну несколькими иностранными информационными каналами.

Был у меня довольно внушительный телефонный набор: на столе располагался аппарат правительственной связи АТС-2 – так называемая «вертушка», и другой, без наборного диска – прямой от министра. Рядом на другой тумбочке стояли два городских телефона: один официальный, через который можно было соединиться только через секретаршу (он же служил факсом), и мой личный с номером, известным только родне и друзьям-приятелям. Наличествовал также селекторный аппарат, по которому я общался с замами и начальниками отделов. Вот в такой весьма комфортной обстановке и началась моя служба на новом месте.

Сам ход работы был мне, в общем-то, знаком, доводилось и в прошлом заменять иногда начальника во время его командировок или отпуска. С утра заносили довольно солидную стопку шифртелеграмм из курируемых посольств, которые я расписывал соответствующим исполнителям для информации или принятия тех или иных мер. Ближе к вечеру приносили уже проекты наших исходящих депеш, которые после необходимой правки отправлялись на подпись заместителю министра. Готовились и всякие другие документы – обычные рутинные дела, период был летний, а посему никаких крупных визитов не намечалось. Весьма спокойная жизнь, обычно после 18:00 отправлялся домой, если не надо было ехать на какое-нибудь протокольное мероприятие. Длилась эта «идиллия» где-то полтора месяца. А потом грянул гром – под неизвестной до тех пор аббревиатурой ГКЧП!

Тучи или облака на внутриполитическом небосклоне, конечно, ходили, но настоящий грозы вроде бы не ожидалось. Еще в начале августа мне довелось тесно пообщаться с Начальником Первого Главного Управления КГБ (внешняя разведка) Л.В. Шебаршиным. Леонид Владимирович всегда особо интересовался делами на южноазиатском направлении – сам когда-то трудился на нем. Начинал свою карьеру еще будучи сотрудником МИД"а в Пакистане, позднее, перейдя на другую «стезю», работал несколько лет в посольстве в Индии, сначала заместителем, а потом резидентом разведслужбы. Были и еще две причины, условно говоря, «родственного» характера, которые нас сближали.

Мой отец последние годы своей службы в ПГУ возглавлял управление «Р», которое занималось информационно-аналитической работой. Под его начало попал и Шебаршин. В написанной им после выхода в отставку книге «Рука Москвы (записки начальника советской разведки)» содержится, в частности, такой абзац.

«И вновь мне повезло с руководителем. Управление возглавлял ветеран нашей службы генерал-майор Михаил Григорьевич Котов – натура волевая, организованная, с желчной стрункой. Его до крайности раздражали поверхностные суждения, попытки ввести в работу непродуманные конъюнктурные новации. Михаила Григорьевича уважали за широкую разведывательную эрудицию, способность отсеять зерна от плевел, несколько побаивались за прямоту, а кое-кто и недолюбливал за нетерпимость к глупости и разболтанности».

Ну, а у меня в Управлении работал молодой дипломат Алексей (по отчеству Леонидович) Шебаршин – очень толковый и грамотный сотрудник, которого я тоже, видимо, научил чему-то полезному. В итоге он дорос до должности, которую и мне пришлось занимать – посла в Шри-Ланке.

После этого краткого отступления возвращаюсь к началу августа 91-го года. Как-то мне позвонил Шебаршин и спросил: «Юрий Михайлович, а как бы вы отнеслись к тому, чтобы заехать ко мне попить чайку? В случае согласия я незамедлительно подошлю машину». Особо срочных дел у меня не было, и я охотно согласился. Это была моя первая поездка в «лес» – Ясенево, где располагался комплекс зданий ПГУ, а затем СВР. Кстати, председателем комиссии по его приемке был мой отец. Позднее я бывал там много раз как по служебным делам, так и на юбилеях, увы, на поминках, да и просто в гостях в расположенных там служебных дачах.

Шебаршин принял меня весьма радушно и долго извинялся за то, что на самом деле ничего крепче кофе или чая предложить не сможет – «антиалкогольная» кампания все еще продолжалась. Просидел я у него за дружеской беседой пару часов, за которые ему два-три раза звонил Председатель КГБ Владимир Александрович Крючков по каким-то мелким текущим вопросам, вызвавшим раздражение у моего собеседника. Ни о какой «отчаянной, плохо подготовленной и неудачно исполненной попытке ввести чрезвычайное положение» – это цитата из другой книги Шебаршина, «…и жизни мелочные сны» сам он тогда тоже не подозревал.

Длился «путч» всего четыре дня – 19–22 августа 1991 года. А последствия его для страны были судьбоносными. Но я об этом рассуждать сейчас не буду – мог бы, конечно, но это не моя стезя, во всяком случае в этих мемуарах. Лучше вернусь в родное мне Министерство Иностранных дел, тогда пока еще СССР.

Вот передо мной маленькая, изрядно потрепанная карманная телефонная книжечка. В ней было несколько пустых страничек, а на них короткие обрывочные записи, в которых мне и самому разобраться трудно. Сделаны они в ходе экстренного созыва расширенной коллегии Министерства – с участием всех начальников управлений и отделов. Вещал на нем тогда уже бывший министр Бессмертных. Привожу отдельные цитаты, между ними были многочисленные «словеса»:

«Отстранили за пассивное поведение».

«Доставили в Кремль около 24:00 часов. Крючков предложил участвовать. Не буду – он меня вычеркнул».

«3 варианта: всем в отставку, молчание, блюсти работу». Толком не знаю, о чем это именно, но так записано.

«МИД посылал телеграммы, ГКПЧ не упоминался. КГБ – по своим каналам».

«Жить надо в реальности. МИД – бастион здравого смысла, действовали профессионально».

«Гвенцадзе – отозвать, по остальным разобраться. Портрет М.С. оставим».

«Благодарю всех, работали хорошо».