Первые московские небоскребы появились на городском горизонте в последние месяцы сталинской эпохи. Из-за того, что этому строительному проекту придавалась огромная важность и на его осуществление выделялись колоссальные суммы, три из восьми спроектированных зданий были достроены еще до смерти Сталина, последовавшей в марте 1953 года. К началу 1953 года были введены в эксплуатацию башня на Смоленской площади и жилые небоскребы на Котельнической набережной и у Красных Ворот. Между тем работы на Ленинских горах тоже близились к концу, здание МГУ было почти достроено. В сентябре 1953 года оно открыло двери для первого потока студентов. Строительство оставшихся небоскребов растянулось еще на несколько постсталинских лет, а высотка в Зарядье так и не была построена[808].

Первые жильцы башен на Котельнической набережной и у Красных Ворот узнали о смерти Сталина как раз тогда, когда начали обживать свои новенькие квартиры в небоскребах. Наверное, они слушали радио в те ранние утренние часы 4 марта 1953 года, когда было объявлено, что ночью у Сталина произошел инсульт и он потерял сознание. Скорее всего, 6 марта они услышали известие о смерти Сталина и, возможно, принесли домой свежий номер «Правды», первая полоса которого была посвящена кончине советского вождя. Жители небоскребов, как и те люди, которые работали теперь в новом здании МИД на Смоленской площади, наверняка были среди толп скорбящих граждан, стекавшихся к Дому Союзов, чтобы увидеть гроб с телом Сталина, выставленный для прощания. А 9 марта они все вышли на улицы столицы, чтобы влиться в похоронную процессию.

Через несколько недель жителям небоскребов предстояло узнать об аресте Лаврентии Берии, которому многие из них в прошлом адресовали свои просьбы о предоставлении жилья. Поводом к аресту Берии стало обвинение в подготовке переворота, который он якобы замышлял. Арест, состоявшийся 26 июня 1953 года, был санкционирован Никитой Хрущевым и другими высшими руководителями. Проект небоскребов, который ранее курировал Берия (из восьми пять еще не были достроены) перешел в ведение Георгия Маленкова. После смерти Сталина руководство страной перешло к группе во главе с Хрущевым и Маленковым. В нее входили Лазарь Каганович, Анастас Микоян, Николай Булганин и Вячеслав Молотов. В конце декабря 1953 года Берия был приговорен к расстрелу, и в течение следующих нескольких лет Хрущев, постепенно забирая все больше власти в свои руки, сменил Сталина в роли единоличного правителя СССР.

В этой главе речь пойдет о первом публичном выпаде Хрущева против сталинизма – его выступлении на Всесоюзном совещании строителей в декабре 1954 года. На этом мероприятии Хрущев опробовал свою будущую программу десталинизации, обрушившись с нападками на архитектуру сталинской эпохи. Позже, в 1956 году, Хрущев выступил с секретным докладом, в котором осудил культ личности Сталина и резко раскритиковал покойного вождя за «серьезное злоупотребление властью» и отступление от принципов ленинизма[809]. Тем самым Хрущев открыл для СССР путь к более разнообразным международным контактам, и начался период культурной либерализации, известный как Оттепель. Но к тому времени, когда произошли все эти известные события, советская архитектура была уже разгромлена. После того Всесоюзного совещания строителей, всего за несколько месяцев, все главные архитектурные организации, созданные при Сталине, были распущены. Хрущевская атака на виднейших архитекторов и на основные учреждения, имевшие отношение к архитектуре, привела к отказу от монументализма. В результате в 1950-е годы в СССР возобладал другой подход к архитектуре и градостроительству: предпочтение было отдано сборному железобетону, типовым проектам и массовому жилищному строительству. В тот самый момент, когда московские небоскребы выросли на городском горизонте, их объявили главными «злодеями» в борьбе с архитектурными «излишествами».

Новые действующие лица

Оказавшись у власти, Хрущев получил возможность быстро совершить переворот в советской архитектуре. Новый глава государства не был ни инженером, ни зодчим, зато он хорошо ориентировался в строительном деле. Раньше Хрущеву уже доводилось руководить большими строительными проектами – от московского метро в 1930-е годы до послевоенной реконструкции Крещатика, главной улицы Киева[810]. Впрочем, сколь бы ни был сведущ Хрущев в этой области, в атаке на сталинскую архитектуру он действовал не в одиночку. Он заранее нашел союзников среди специалистов-градостроителей, готовых предоставить ему информацию и профессиональные доводы, которые окажутся очень ценными, когда настанет время во всеуслышание объявить о больших изменениях в подходе к застройке советских городов. Одним из этих союзников был архитектор-градостроитель Георгий Градов.

Тридцатого ноября 1954 года Градов – относительно молодой и крайне оппозиционно настроенный архитектор – прибыл на открывшееся в тот день Всесоюзное совещание строителей[811].

Мероприятие проводилось в роскошных интерьерах Большого Кремлевского дворца, куда съехались специалисты по градостроительству со всего Советского Союза, чтобы в течение восьми дней выступать с речами, проводить заседания и круглые столы с обсуждениями. Хотя большинство участников совещания вначале ничего не подозревали, именно в ходе этих заседаний и дебатов советской архитектуре и градостроительству суждено было радикально изменить курс и, отказавшись от сталинского монументализма, развернуться в желательную для Хрущева сторону – к модернизму с преобладанием заводских заготовок и стандартных методов. Седьмого декабря 1954 года, когда совещание завершилось, все его 2 200 делегатов, возвращаясь в свои города и служебные кабинеты, уже прекрасно понимали, что ветер переменился. Как отмечал в своей работе Марк Б. Смит, советские градостроители уже давно разрабатывали методы изготовления заводских элементов для сборных домов и типовые планы застройки, но для их массового внедрения нужны были политическая воля и координация усилий, а их-то в поздние годы сталинизма как раз не было[812]. И вот внезапно все перевернулось. Для таких деятелей, как Георгий Градов, Совещание строителей ознаменовало начало революции в архитектуре, которую он втайне ждал уже давно.

Хотя Градов и присутствовал на Совещании строителей в конце 1954 года, изначально его имени не было в списках приглашенных[813]. В длинных перечнях участников, составленных заблаговременно еще в начале ноября, значились имена самых известных и ответственных советских специалистов – от инженеров и архитекторов до профессионалов, работавших в промышленности строительных материалов. Были приглашены и журналисты, зарубежные гости из различных народных республик и высокопоставленные советские деятели[814]. Самого Градова включили под номером 13 в состав группы делегатов от Академии архитектуры лишь за несколько дней до начала работы Совещания[815]. Его имя оказалось под перечнем более известных персон: Павла Блохина, Ивана Жолтовского, Аркадия Мордвинова, а также президентов, вице-президентов и директоров Академии архитектуры. Имя этого тринадцатого гостя было напечатано чуть бледнее остальных и стояло особняком на оставшемся свободном месте: «Градов Георгий Александрович; н. д.; НИИ обществ. и промышл. зданий; руководитель сектора». Если бы машинистка знала дату рождения Градова, то из этой записи стало бы ясно, что Градов был самым молодым из всех участников, включенных в этот список.

Совещание строителей стало своего рода упражнением в десталинизации – в преддверии секретного доклада, с которым Хрущев выступит через год и три месяца и который застигнет врасплох большинство участников ХХ съезда. Столь же неожиданной стала для многих и та огромная роль, которую сыграл Градов в событиях конца 1954 года[816]. Как можно догадаться, человек, скрывшийся под псевдонимом Градов, очень любил города. Но его страсть к градостроительству отнюдь не исчерпывалась выбором красивой фамилии. Георгий Градов родился в 1911 году в Херсонской губернии, получил образование инженера-строителя и архитектора. В начале 1930-х он окончил в Москве Высший строительный институт и начал работать в Военпроекте: строил типовые объекты – от казарм для красноармейцев до столовых для офицеров. В 1934 году Градова в числе первых приняли в аспирантуру Академии архитектуры СССР в Москве. Градов проникся духом времени, с головой ушел в поиски новых, сугубо социалистических форм архитектуры. А еще в те годы он участвовал в жарких спорах с наставниками – в частности, с Иваном Жолтовским – о роли классицизма в этом поиске новизны. Жолтовский и другие преподаватели Академии знали этого горячего спорщика под именем Георгия Сутягина. Лишь в 1940 году он возьмет себе фамилию Градов[817].

Представления Градова об архитектуре и градостроительстве сформировались в годы учебы в Академии. Там Градов резко критиковал господствующий стиль, проникался все большей неприязнью к классицизму и антипатией к наблюдавшейся среди его наставников и сверстников тенденции заниматься, по его мнению, «чисто эстетическими» вопросами. Позднее Градов охарактеризовал 1930-е годы как эпоху «фальшивого декоративного украшательства, которое впоследствии переросло в безудержные архаические излишества»[818]. Но в те годы молодой архитектор-инженер обрел в Академии авторитетных наставников. Он находил утешение в мастерских братьев Весниных и у Александра Иваницкого, чья мастерская располагалась в Московском государственном институте градостроительства, или Мосгипрогоре. Позже Градов так вспоминал то время: «Я был воспитан школой Весниных, Иваницкого в духе органической взаимосвязи нового социального-функционального содержания и формы, безусловно с учетом современной техники и требований экономики»[819].

Отличительной чертой подхода Иваницкого было как раз стремление объединять форму с функцией и применять научные знания в градостроительстве. Иваницкий был главным планировщиком Нижнего Новгорода с 1928 года до отставки с этой должности в 1935 году Он был планировщиком-прагматиком и ставил научную объективность и поиски выше политики и символики. Как пишет Хизер ДеХаан в своей работе, посвященной градостроительству в Нижнем Новгороде, «Иваницкий отверг идею, согласно которой городской план должен служить неким отражением власти и выражать своей политической эстетикой государственную мощь»[820]. Но к середине 1930-х наука уже уступила место символике, и генеральные планы городов превратились в проекцию мощи и власти Советского Союза и лично Сталина[821]. Итак, в ту самую пору, когда Градов черпал вдохновение в подходе Иваницкого к градостроительству, сам Иваницкий замечал, что его влияние на коллег ослабевает. Градов шел не в ногу со сталинской эпохой, явно выбиваясь из строя, и пройдут еще десятилетия, прежде чем у него под ногами появится твердая почва.

В более поздние годы Градов будет называть себя архитектором, который всегда старался сохранять верность конструктивизму. Ему было особенно интересно строить здания для общественного пользования, вдохновленные домами-коммунами 1920-х, и продолжать разработки в области экспериментального проектирования в духе первых лет советской власти. Как вспоминал позднее Градов, «занимать такие позиции на фоне всеобщего сползания к эклектике и эпигонству было очень трудно»[822]. В конце 1950-х и в 1960-е Градов снова получит возможность заняться проектами, навеянными конструктивистскими идеями[823]. Но в годы своего профессионального становления Градов вынашивал такие мысли об архитектуре, которые шли совершенно вразрез с веяниями того времени. Пока все коллеги-градостроители были увлечены неоклассицизмом и монументализмом, Градов чурался историзма и в работе всячески старался сохранять научную строгость и верность своим идеям. Судя по записным книжкам, которые Градов вел в 1940-е, он искал осязаемую связь между марксизмом-ленинизмом и городской средой. В те годы Градова воодушевляла работа первого секретаря Московского обкома партии Никиты Хрущева, чьи слова Градов занес в свою записную книжку. «Необходимо признать, – говорил Хрущев в 1930-е годы, – что ряд архитекторов несколько увлекается внешней стороной дела и нередко заботится лишь о том, чтобы дать красивый фасад, красивую картинку. Вопросы конструкции дома и внутренней планировки квартир отодвигаются некоторыми на задний план. Это большой недостаток»[824]. Неприязнь Хрущева к тому пути, по которому пошла в 1930-е годы сталинская архитектура, подтверждается множеством документов, она и служила для Градова источником вдохновения.

Еще при Сталине Хрущев неоднократно открыто выражал обеспокоенность тем, что градостроительное дело в СССР идет по неверному пути. В 1935 году на заседании ЦК партии, посвященном вопросам строительства, он привлек к себе всеобщее внимание, произнеся пламенную речь о необходимости массового жилищного строительства[825]. «Надо сказать прямо, – заявил будущий лидер государства, – архитекторы часто не думают о стоимости жилищ, которые они проектируют, не заботятся о советской копейке и совершенно отрываются в своих проектах от вопросов экономики. Это вредное явление надо ликвидировать»[826]. И спустя годы, когда сталинская эпоха наконец завершится, Хрущев попытается воплотить свои давние идеи в жизнь.