В письмах, которые писали представители советской интеллигенции, надеясь получить от власти новые квартиры в московских небоскребах, почти ничего не говорилось об эстетических представлениях, которые воплощали эти здания. Почти никто из авторов писем не прибегал к архитектурному языку соцреализма. Так, никто не выражал желания жить в красивых зданиях, которые являются частью продуманных ансамблей, построенных с оглядкой на национальные архитектурные традиции, на русское историческое наследие. Зато многие писали о самых прозаических, обыденных вещах: они мечтали пожить не в коммуналке, а в отдельной квартире, в доме с лифтами, с исправными электросетями, водопроводом и канализацией. Впрочем, попутно авторы писем обращались к общей соцреалистической риторике – той, что выходила далеко за пределы искусства и архитектуры и затрагивала самую суть повседневной советской жизни[766]. В своих письмах представители московской элиты высказывали и формировали понятия – прижившиеся еще в 1930-е годы – о воздействии архитектуры на ощущение человеком счастья и благополучия[767].

Предоставление отдельных квартир высокопоставленным руководителям и видным деятелям культуры вполне согласовывалось с довоенной политикой Сталина. Советские служащие обычно получали жилье через организации, связанные с местом работы. Высшие партийные руководители с семьями жили в отдельных квартирах в московском Доме правительства, построенном в 1931 году напротив Кремля, на другом берегу реки[768]. Некоторые жили в самом Кремле. Другие – и таких было больше – обитали в гостиницах или в домах, превращенных в кооперативы или общежития для сотрудников различных учреждений или творческих объединений[769]. Представители некоторых профессий (ученые, писатели, художники, скульпторы), начиная с середины 1930-х, имели право на более просторные жилые помещения, чем другие граждане. Например, постановление ЦИК и СНК, вышедшее в 1933 году, предоставляло научным работникам право на дополнительную комнату (чтобы использовать ее как кабинет) или же (в случае отсутствии такой отдельной комнаты) на дополнительные 20 квадратных метров жилой площади[770]. Но в Москве жило так много художников, ученых, важных руководителей, что на всех, теоретически обладавших правом на более просторное жилье, его попросту не хватало[771]. Судя по предпринятым в 1952 году лихорадочным попыткам добиться квартир в небоскребах, в столице сохранялся хронический дефицит жилья, так что все эти особые права существовали по большей части на бумаге. Лишь немногие из людей, в силу своей профессии принадлежавших к привилегированным группам, действительно имели возможность жить в лучших районах (то есть ближе к центру) и в достойных условиях. Учитывая нехватку жилья в советской столице, пресловутые привилегии, прописанные в постановлениях правительства, еще не гарантировали обещанных льгот.

Самым известным из элитных мест Москвы в 1930-е годы была улица Горького, протянувшаяся на северо-запад от Кремля до Белорусского вокзала и пересекавшая Садовое кольцо. Бывшая Тверская – средоточие торговой и художественной жизни в XIX веке – после внедрения в жизнь Генплана реконструкции Москвы 1935 года была расширена и превращена в образцовый соцреалистический проспект. Однако, как явствовало из отчета, составленного в конце 1940-х, когда готовился новый Генплан, реконструкция улицы Горь кого так и не была доведена до конца[772]. К 1949 году семнадцать домов, стоявших на этой улице, были перестроены или отремонтированы, шесть стояли в лесах, а реставрация еще восьми должна была завершить программу, входившую в Генплан 1935 года[773]. В послевоенные годы даже в образцовых домах на улице Горького еще оставались коммунальные квартиры и неисправные лифты, а жильцы жаловались на отсутствие горячей воды. В 1952 году кое-кто из граждан, живших на этой знаменитой улице, обращался в инстанции с просьбами о предоставлении новой квартиры в каком-нибудь московском небоскребе. Одним из таких просителей был Борис Оленин, артист Театра Моссовета[774].

В письме, написанном в октябре 1952 года и отправленном в Совет Министров, Оленин жаловался на тесноту: вместе с женой они проживали в двухкомнатной квартире, которую делили с другой семьей, по адресу улица Горького, дом 6. Они с женой занимали одну комнату площадью 22,75 квадратных метров, и Оленину не хватало простора: «В этих условиях я лишен необходимой домашней творческой работы и нормального отдыха»[775]. За просьбами о новом жилье, исходившими от городской интеллигенции и специалистов, просматривалась мысль о том, что дома они и работали, и отдыхали. Авторы писем вроде Оленина представляли, что квартиры в новых небоскребах – чистые, современные и тихие, а еще там можно устроить кабинет, библиотеку, место для репетиций или лабораторию. Советские творческие работники намеревались служить государству, даже уютно устроившись дома, – во всяком случае, такие обещания сквозят в их письмах. Со своей стороны, власти относились к таким обращениям серьезно, но не в силах были обеспечить жильем всех желающих – или даже большинство тех, кто по закону имел на него право. Как и многие из писавших подобные письма в 1952 году, Оленин так и не получил квартиру в небоскребе. Если бы целью принятого в 1947 году решения о строительстве высотных зданий в столице было спасение московской элиты от последствий жилищного кризиса в СССР, тогда проектировщики и архитекторы, наверное, позаботились бы о том, чтобы квартир хватило на всех.

В действительности же решение московского жилищного кризиса никогда не входило в число задач, которые ставили перед собой разработчики проекта столичных небоскребов. Эти здания должны были выполнять другую – сугубо символическую – цель. Как отмечал Марк Б. Смит, в послевоенные годы советское государство «не подходило к жилищному кризису системно: он не слишком интересовал верхушку правительства»[776]. Притом что во втором Генплане реконструкции Москвы, который разрабатывался с 1949 года, устранение жилищного кризиса прямо называлось самой важной задачей, городские власти не считали, что новые столичные небоскребы хоть как-то помогут справиться с этой насущной проблемой. Если небоскребы все-таки спасали кого-то от невыносимых жилищных условий, это было лишь случайным везением. Тем не менее и горожане, и печать часто говорили о том, что появление высотных зданий как-то связано с желанием властей повысить уровень жизни в столице. В 1949 году на заседании партийной организации в Молотовском районе Москвы молодая рабочая по фамилии Короваева выразила надежду на то, что скоро многие советские граждане заживут припеваючи. «Товарищи, – сказала она в своем выступлении, – наше Правительство неустанно проявляет заботу о нас, создает нам наилучшие условия жизни. Столица наша – Москва – с каждым днем становится все краше. Вместо малоэтажных домов вырастают гигантские большие жилые дома со всеми удобствами, в которых будем жить мы, трудящиеся»[777]. Выступая в зале, где собралось около тысячи рабочих, Короваева как будто неосознанно связала столичный проект, выполнявший эстетическую функцию, с решением жилищного вопроса.

Как выяснилось, красивые новые здания, о которых говорила Короваева, вовсе не предназначались для «трудящихся». Ключи от квартир в столичных небоскребах вручались исключительно элите. В отличие от дешевых подделок под предметы роскоши – тех товаров, которые Юкка Гронов называет «демократической роскошью» и которые производились в СССР, начиная с 1930-х, для массового потребления, – московские небоскребы были действительно очень дорогим «товаром». Простые москвичи запросто могли купить новые наручные часы «Победа», выпускавшиеся в большом количестве с 1947 года. Или флакон духов, коробку шоколадных конфет, бутылку шампанского и баночку икры – по особым случаям. Такого рода «демократическая роскошь» продавалась повсюду и была по карману многим, что служило, по словам Гронова, «вещественным доказательством того, что повседневная жизнь в Советском Союзе – праздник»[778]. Коммунисты обещали изобилие не избранным, а всем без исключения. Однако небоскреб – не наручные часы. Эти здания перечеркивали ту модель демократической роскоши, которая родилась в 1930-е годы: они явились весомым материальным доказательством того, что повседневная жизнь в Советском Союзе – праздник не для всех, а для очень немногих.

Одним из нескольких рабочих, чье письмо, присланное в Совет Министров, сохранилось среди множества писем привилегированных граждан, был Г. И. Карташов. В 1952 году он написал Берии, прося предоставить ему квартиру в высотном доме у Красных Ворот: «В строительстве этого здания я принимал участие, работая по охране труда рабочих и технике безопасности, и все время лелеял мечту о том, что мне, может быть, посчастливится на склоне лет пожить в этом доме»[779]. Возможно, эта мечта была навеяна огромным архитектурным рисунком, выставленным на всеобщее обозрение на стене соседнего с небоскребом дома на Садовом кольце (илл. 7.3). Сам Карташов жил вместе с семьей в сырой коммуналке и был лишен всех удобств, которые имелись в новой высотке. «Хотелось бы пожить еще в хороших квартирных условиях, подольше сохранить свое здоровье и поработать на благо нашей любимой Родины», – писал он[780]. Мало кто из привилегированных граждан, просивших для себя квартиры в 1952 году, прибегал к подобной патриотической лексике. Большинство демонстрировало преданность государству иначе: упоминали о своем особом статусе или положении или перечисляли полученные награды. Лишь Карташов прямо назвал «мечтой» свое желание пожить в московском небоскребе – остальные просители видели в такой возможности не мечту, а причитавшееся им по закону право.

Илл. 7.3. Небоскреб у Красных Ворот. 1951 г. Собрание ГНИМА им. А. В. Щусева

Распределение квартир

Министерства и другие ведомства, отвечавшие за возведение московских небоскребов, не получали полномочий распределять квартиры в построенных ими зданиях и вообще как-либо управлять ими. В июне 1952 года для этой цели было учреждено Управление по эксплуатации высотных домов при Совете Министров СССР. После того как это ведомство закончило распределять квартиры и административные помещения в небоскребах, в течение следующих сорока лет оно функционировало как организация, отвечавшая за подбор служебного персонала, обслуживание и ремонт каждого из московских небоскребов[781].

В первые месяцы своего существования Управление улаживало различные конфликты, возникавшие при рассмотрении просьб о предоставлении жилья, и постепенно начинало вести все дела, связанные с функционированием новых московских домов-башен. Одно за другим министерства и УСДС, строившие небоскребы, передали результаты своего труда Управлению, которое подчинялось Совету Министров. Первым было достроено здание на Котельнической набережной, и строившее его МВД передало Управлению все его 364 квартиры. Кроме того, под контролем организации оказались все ремонтные мастерские, склады, материалы, продукция и средства, предназначенные для этого здания. Руководить небоскребом был назначен В. П. Богданов. На том основании, что здание на Котельнической находилось в центре города, что оно было оснащено всеми мыслимыми удобствами и сами квартиры были высшего качества, квартплату установили на уровне трех рублей за квадратный метр жилплощади[782]. Управление решило, что Богданов должен будет «обеспечить эксплуатацию указанного дома с прибылью не менее 350 тысяч рублей в год». По предварительным расчетам Управления, ежегодные доходы, приносимые зданием, должны были составить приблизительно 1,6 миллиона рублей: неплохая сумма, с учетом высокой стоимости содержания этого элитного дома.

Самую большую статью дохода составляла квартплата, взимаемая с жильцов, но в небоскребе имелись не только жилые квартиры. Внизу размещались магазины, почта, отделение банка (сберкасса), телефонная станция, подземный многоэтажный гараж и кинотеатр, – и все это приносило дополнительные доходы. Подобными удобствами обладали все небоскребы: например, в нижнем этаже здания на площади Восстания со временем открылся особенно роскошный гастроном (илл. 7.4). Впрочем, обслуживание здания на Котельнической было сопряжено с немалыми издержками, и, по подсчетам самого Управления, слишком высоких прибылей ждать не приходилось. Как директор, Богданов отвечал за набор персонала: вначале небоскреб обслуживали 82 работника, а позже, когда здание начало функционировать на полную мощность, в общей сложности 120 человек. Сам Богданов зарабатывал 24 тысячи рублей в год, а его заместитель (инженер по профессии) – 18 тысяч. На первом этапе найма персонала в штат были приняты еще три инженера для работы в здании, четыре мастера по ремонту лифтов, восемнадцать лифтеров, бухгалтер, шесть дворников, две прачки и четырнадцать горничных. Большинство этих работников поселились в общежитии и платили за проживание, причем эти деньги тоже вливались в общий поток доходов небоскреба[783].

Илл. 7.4. Небоскреб на площади Восстания, интерьер гастронома. 1955 г. Собрание ГНИМА им. А. В. Щусева

Вскоре были назначены другие управляющие и набраны сотрудники для обслуживания небоскребов, достроенных в 1952-м и начале 1953 года: административно-жилого здания у Красных Ворот (на Садовом кольце) и административного здания на Смоленской площади (на углу Садового и Старого Арбата). В сентябре 1952 года управляющие зданиями на Котельнической и у Красных Ворот получили распоряжение начать заселение. Вначале всем новым жильцам разослали официальные ордеры о предоставлении им квартиры. Получив такой ордер, каждый жилец обязан был предъявить управляющему зданием документы: паспорт или военный билет, справку с настоящего места жительства с указанием занимаемой жилой площади и со сведениями обо всех членах семьи, проживающих с ним вместе, а также справку с места работы[784]. Осенью 1952 года, когда началось выполнение этого распоряжения, с каждым месяцем власти стали получать все больше писем от просителей, и в ответ отсылались десятки писем с отказами. Пока в московских небоскребах появилось 600 квартир, и, конечно же, этого было слишком мало, чтобы обеспечить жильем всех желающих в городе с населением более четырех миллионов человек.

Большинство тех, кому государство выделило квартиры в московских высотках, улучшили свои жилищные условия и вселились в более просторное жилье. Однако в ряде случаев людям приходилось отказываться от квартир в небоскребах, потому что их не устраивала слишком маленькая жилплощадь. Семья физика Александра Саввича Предводителева, лауреата Сталинской премии, состоявшая из восьмерых человек (трех поколений физиков, математиков и химиков, а также домработницы), проживала в одной квартире. В сентябре 1952 года Предводителев прислал жалобу на то, что ему вначале выделили одну квартиру – в доме на Котельнической (5-комнатную, площадью 80 квадратных метров, что было большой редкостью), а затем Управление передумало и выписало ордер на 3-комнатную квартиру площадью 42 квадратных метра в доме у Красных Ворот. Этот второй вариант, писал Предводителев, «не только не улучшает [его] жилищных условий, а делает их практически невозможными»[785]. Если в настоящий момент его семья занимает трехкомнатную квартиру площадью 56 квадратных метров, и все равно некоторым членам семьи приходится ютиться на чердаке, то как, спрашивал он, все они поместятся в 42-метровой квартире? У Предводителева имелась домашняя библиотека из 3 000 томов (14 книжных шкафов), собранная за 30 лет, и без нее он не мог «вести научную работу»[786]. В списке получателей квартир, составленном несколько месяцев спустя, фамилия Предводителева отсутствовала: предоставленную ему 3-комнатную квартиру в небоскребе у Красных Ворот отдали кому-то другому.

Большинство из тех, кто относился к работникам науки и искусства, все же увеличили размер своей жилплощади, въехав в высотку у Красных Ворот. До переезда в это здание средняя жилплощадь, приходившаяся на одного человека в семьях этой категории, составляла лишь чуть больше семи квадратных метров. После переселения в дом у Красных Ворот этот показатель вырос до 12 (с небольшим) квадратных метров на человека[787]. Это было значительно больше жилплощади, которой пользовались в ту пору большинство москвичей. Но некоторые граждане добивались еще больших успехов, обращая «квадратнометровую» логику советских жилищных ведомств себе на пользу. Так, в 1952 году Павел Николаевич Блохин затеял с государством квартирную «игру в пятнашки», при помощи которой надеялся улучшить жилищные условия своей семьи и увеличить жилплощадь на треть. Блохин, директор научно-исследовательского института жилища Академии архитектуры, СССР хорошо знал, как устроена в Москве сложная система городских, союзных и ведомственных организаций, занимавшихся жилищными вопросами[788]. У Блохина была жена и две взрослые дочери, старшая замужем и с новорожденным ребенком. В июне 1952 года Блохин получил в небоскребе на Котельнической двухкомнатную квартиру площадью 35,6 квадратных метра. Но, как и многие сообразительные советские граждане, Блохин разослал в разные ведомства сразу несколько прошений о предоставлении жилья. И ему повезло: его семье выделили не одну, а две квартиры. Вторую – площадью 32 квадратных метра – он получил через жилищный отдел Моссовета. Хотя ни одна из этих двух квартир не могла сравниться площадью с квартирой, которую в тот момент занимало семейство Блохиных, это двойное предложение все же давало смекалистому специалисту по жилищному вопросу такие доводы, что можно было торговаться с государством дальше.

В своем письме в Управление по эксплуатации высотных домов Блохин не стал упоминать о своих былых заслугах перед государством. Суть дела он предпочел излагать языком цифр:

В настоящее время я живу в трехкомнатной квартире площадью 48 кв. м в доме № 17 по Большому Каретному переулку. В этой квартире, оформленной на мое имя, проживают: в одной комнате – моя дочь с мужем и 9-месячным ребенком (моей родной внучкой), а в двух других – я с женой и младшей 19-летней дочерью.

В эти две комнаты после нашего отъезда вероятно будет заселена целая семья, посторонняя для моей дочери, и квартира из односемейной превратится в коммунальную. Тогда жилищные условия части моей семьи, остающейся на старой квартире, ухудшатся. (В условиях коммунальной квартиры в комнату дочери помимо ее семьи придется поселить еще и няню). Не рассчитывая на возможность получения в высотном доме большей квартиры на весь состав семьи [из семи человек][789], прошу разрешить мне сдать Моссовету не две комнаты, а только одну, площадью 16,2 кв. м. Остальную же площадь занимаемой мною квартиры, т. е. 2 комнаты пл. 32,2 кв. м, передать моей дочери Алле Павловне Саруханян – аспиранту педагогического института. На этой площади она будет проживать с мужем – инженер-лейтенантом Р. Л. Саруханяном, работающим в Центровоенпроекте, дочерью, моей внучкой, и няней, т. е. 4 человека на пл. 32 кв. м.

В квартиру же в высотном доме на Котельнической набережной в этом случае переедем я с женой и младшей дочерью, на площадь 36 кв. м[790].