Из всех жилых московских небоскребов первым был достроен дом на Котельнической набережной – напротив Кремля, на другом берегу Москвы-реки. С конца 1952 года квартиры в этом доме получали представители советской элиты – культурной, научной и бюрократической. Примерно тогда же среди избранных началось распределение квартир в почти достроенной жилой высотке у Красных Ворот, расположенной недалеко от площади трех вокзалов на северо-востоке Москвы. О том, как москвичи мечтали поселиться в одном из новых столичных небоскребов, можно узнать из сотен сохранившихся писем. Эти послания, написанные благополучными представителями московской элиты и адресованные советским вождям, позволяют мельком взглянуть на жизнь тех людей, которым проект небоскребов пошел на пользу. А еще они дают представление об отношениях между советским государством и отдельными людьми, на высшем уровне обслуживавшими его в послевоенный период. С одной стороны, московский монументальный проект побуждал выселенных граждан писать властям и изливать им свои заботы и чаяния, а с другой, открывал и такое дискурсивное пространство, где советская элита могла заявлять о себе и доказывать свой более высокий статус.

Люди, надеявшиеся получить жилье в небоскребах, прибегали к риторике, которая была характерна не только для послевоенных лет. Подобно своим непривилегированным согражданам, тоже просившим о предоставлении нового жилья, авторы этих писем обращались к своим адресатам по имени-отчеству и задействовали личные связи, как это принято было делать в дореволюционные времена[748]. Эти просители, считавшие, что имеют право на домашний уют, и стремившиеся вести «культурный» образ жизни, опирались на свои представления о довоенных порядках сталинского режима[749]. Но если в 1930-е годы высокие оклады и хорошие квартиры, полагавшиеся элите, как пишет Шейла Фицпатрик, находили «лишь тусклое отражение в газетах», то в послевоенные годы привилегии этой группы зримо обозначились на горизонте, так что о них теперь знали все[750]. Как отмечала Вера Данэм, позднесталинский период отличался от 1930-х годов тем, что «теперь рабочий остался ни с чем», а между государством и профессиональным сословием была заключена уже упоминавшаяся выше «большая сделка»[751]. В 1953 году наглядным свидетельством этого партнерского соглашения стали выросшие на городском горизонте монументальные здания. В эпоху зрелого сталинизма уже никого уже не смущала мысль о том, что о привилегированном положении жильцов этих домов будет знать любой прохожий.

Проект небоскребов был публичным прославлением роскоши в пору, когда многие ютились в вынужденной тесноте. В письмах Сталину представители послевоенной элиты делились мечтами о просторном, светлом, здоровом жилище. А еще, как будет показано в этой главе, в их письмах подробно рассказывалось об условиях, в которых они жили. Во многих описаниях жалких комнатушек, где протекала нелегкая жизнь известнейших ученых, художников и управленцев сталинской эпохи, ощущается сильная антиурбанистическая критика. Эти люди видели в небоскребах спасение от неблагоустроенного и неуютного городского окружения. Но надеждам большинства ходатаев не суждено было сбыться. В столице, где жило много управленцев, ученых и творческих деятелей, квартир в новых домах просто не хватило бы на всех.

Элиты и привилегии при Сталине

Двенадцатого октября 1952 года Лиля Брик написала письмо Лаврентию Берии. Она просила, чтобы ей и ее мужу разрешили обменять их квартиру на Арбате на квартиру в одном из новых московских небоскребов, где теперь желали поселиться столь многие. Хотя Брик с 1938 года была замужем за литератором Василем Абгаровичем Катаняном, и среди друзей, и в высшем советском руководстве ее знали как жену Маяковского. Сколь бы неточным ни было такое определение существовавших в прошлом сложных отношений между поэтом-футуристом и его музой, тем не менее эта известность вполне годилась Лиле как козырь для получения более выгодных материальных условий от Советского государства. Письмо Брик Берии быстро попало в Совет Министров, а оттуда его перенаправили в особый отдел, занимавшийся распределением квартир в новых московских небоскребах. Подобно многим другим просителям, чьи ходатайства в начале 1950-х оказывались в этом отделе, Брик обосновывала желание получить новое жилье своим значительным и протяженным во времени вкладом в советскую культурную жизнь. Брик доказывала, что новая квартира ей необходима, описывая неудовлетворительные условия, в которых она проживала в данный момент, а дополнительно подкрепляла свою просьбу готовностью отдать государству имевшуюся у нее жилплощадь (по тем временам, весьма обширную). Вот как начиналось это письмо:

Как и многие другие прошения, попадавшие в отдел распределения квартир в столичных высотках, письмо Брик сопровождалось запиской от авторитетного представителя московской элиты. В данном случае Брик заручилась поддержкой Николая Черкасова – знаменитого актера, сыгравшего Александра Невского и Ивана Грозного в фильмах Эйзенштейна. К тому же Черкасов в ту пору был депутатом Верховного Совета СССР. В этой сопроводительной записке актер сообщал: «Уже около трех лет я с помощью жены В. В. Маяковского Л. Ю. Брик и В. А. Катаняна работаю над образом Маяковского. Эта работа все больше увлекает меня». Таким образом, Черкасов и ручался за важность работы Брик, и подтверждал серьезность ее болезни, а значит, и ее потребность в новой квартире на Котельнической набережной[753].

Письмо Брик было одним из сотен подобных писем с просьбами, которыми в 1952 году осаждали Совет Министров представители московской интеллигенции и бюрократии[754]. Чаще всего подобные письма адресовали Берии, но также и Сталину, Молотову, Кагановичу и другим видным советским руководителям[755]. В целом здесь прослеживаются общие закономерности: большинство писем были отпечатаны на машинке, многие были написаны на почтовой бумаге; авторы писем старательно перечисляли свои профессиональные заслуги и награды, тогда как биографические сведения – касавшиеся классового происхождения, участия в войне или членства в партии, – приводились довольно скупо (хотя наиболее часто из этих трех пунктов упоминался последний). Подробно описывались текущие жилищно-бытовые условия, и в большинстве писем точно указывалось количество квадратных метров, занимаемых автором письма. Многие писали о болезнях – собственных или членов семьи, в некоторых случаях прилагали к письму справку от врача. Письма писали частные лица, просившие жилье для себя (как Брик), частные лица или группы, просившие квартиры для друзей или коллег, а также руководители учреждений. Например, в марте 1952 года президент Академии наук просил выделить 26 квартир для академиков и их семей; в тот же месяц генеральный прокурор СССР попросил семь квартир, а позже, в том же году, министр кинематографии – 14 квартир[756]. Сравнительно небольшое количество писем было прислано рабочими-строителями, которые желали получить квартиры в небоскребах. В некоторых случаях речь шла о квартирах, построенных самими авторами писем, и ни одна из этих просьб не была удовлетворена.

Большинство представителей элиты, писавших подобные обращения в 1952 году, полагали, что имеют право на жилье в высотках, так как принадлежат к высшим слоям московских руководителей, деятелей культуры и интеллигенции; однако из их писем понятно и то, что им хотелось жить в более здоровых условиях, ближе к центру, иметь все удобства и даже комфорт. По-видимому, все министры и руководители учреждений уже добились для себя приличного жилья в столице, но этого нельзя было сказать об их непосредственных подчиненных, включая даже заместителей министров. Большинство художников, писателей, ученых и служащих, обращавшихся в 1952 году с просьбами о новых квартирах, жаловались на дурное качество своего жилья в столице. «Очень хорошая»«отдельная квартира Брик (площадью 71 квадратный метр) была редким исключением, и, возможно, именно по этой причине ее имя так и не появилось в списке получателей новых квартир, составленном осенью 1952-го. Впрочем, дело скорее в том, что письмо Брик немного запоздало. Счастливцы, имевшие хорошие связи, начали получать официальные уведомления о предоставлении им квартир в небоскребах уже в сентябре. Большинство новоселов въехали в дом на Котельнической к началу 1953 года.

Небоскреб на Котельнической стоял, как и упомянула Брик, недалеко от Кремля, на берегу Москвы-реки (илл. 7.1).

В начале 1953 года новыми жильцами и соседями по шестому этажу стали Аркадий Александрович Пластов, один из виднейших советских художников-соцреалистов, и два профессора Московской государственной консерватории – Дмитрий Михайлович Цыганов и Константин Георгиевич Мострас (оба скрипачи). Там же получил квартиру В. И. Гостев, заместитель председателя Совета по делам религий при Совете Министров СССР. На 13-м этаже поселился И. А. Исаченко, заместитель начальника Управления по охране военных и государственных тайн в печати, а его соседями оказались Е. Н. Буеверова, управляющая Инспекцией по качеству шампанских вин, Н. Н. Блохин, директор Института экспериментальной патологии и терапии рака, и Даниил Львович Сагал[757] – актер, лауреат Сталинской премии, служивший тогда в Театре Советской армии[758]. Позже фильмы с участием Сагала показывали в кинотеатре „Иллюзион“»[759], расположившемся на первом этаже высотки.

Илл. 7.1. Небоскреб на Котельнической набережной. 1952 г. Собрание ГЦМСИР

Похожие квартиры привилегированные москвичи получили во втором небоскребе – административно-жилом здании у Красных Ворот. Оно стояло на холмистом участке у северо-восточного отрезка московского Садового кольца. Из всех московских небоскребов его достроили вторым по счету (илл. 7.2). Если Котельническая набережная была обязана своим названием слободе котельников, существовавшей в XVII веке у слияния рек Москвы и Яузы, то название Красных Ворот было связано с русской военной историей и царскими указами[760]. Раньше там стояла триумфальная арка – вначале деревянная, позже каменная, – которую со временем и прозвали Красными воротами[761]. В конце 1920-х годов, когда расширяли Садовое кольцо, стоявшую посреди улицы старинную арку снесли. В 1935 году здесь открылась станция метро «Красные Ворота». С 1953 года в небоскребе жили, среди прочих, А. Н. Бакулев (главный хирург Кремлевской больницы), М. Ф. Стрепухов (главный редактор газеты «Труд») и Алексей Душкин (главный архитектор этого самого небоскреба)[762]. Квартиры в этой второй жилой высотке распределялись тогда же, когда и квартиры в башне на Котельнической: списки жильцов обоих домов составлялись одновременно[763]. Третий жилой небоскреб – на площади Восстания (сейчас Кудринская площадь) у северо-западной дуги Садового кольца – был достроен только в 1954 году.

Илл. 7.2. Небоскреб у Красных Ворот. 1952 г. Собрание ГНИМА им. А. В. Щусева

В списках жильцов, составленных в конце 1952 года в Совете Министров, большинство получивших квартиры в первых двух зданиях – на Котельнической и у Красных Ворот, – были названы «работниками науки и искусства» и «руководящими и инженерно-техническими работниками»[764]. Так были обозначены две самые многочисленные категории получателей элитного жилья, хотя десятки новых квартир в здании на Котельнической были переданы сотрудникам силовых ведомств: Министерства обороны, Министерства внутренних дел, Министерства государственной безопасности, а также комендантам Кремлевского гарнизона[765]. Министерство путей сообщения – ведомство, отвечавшее за строительство небоскреба у Красных Ворот, получило в этом доме внушительное количество квартир для своих сотрудников – 35 (хотя министр запрашивал сто), а также все административные площади. Примечательно, что членов ЦК КПСС среди новоселов обоих жилых небоскребов не было. В марте 1952 года секретарь ЦК ВЛКСМ написал Берии с просьбой о выделении десяти квартир – получил шесть. К началу февраля 1953 года из 600 квартир в обоих жилых небоскребах оставались свободны всего девять.

Социальная иерархия под облаками

Реконструкция улицы Горького два десятилетия назад превратила главную торговую улицу Москвы в соцреалистическую магистраль, где обосновалась столичная элита, а небоскребы, построенные после войны у реки и на возвышенности, стали частью проекта, призванного продолжить начатое обновление. Проект небоскребов выходил за рамки реконструкции одной улицы, и потому перед архитекторами вставала особая задача – рассматривать Москву как единое целое, по сути, как один огромный соцреалистический ансамбль. Пусть в реальности позднесталинская программа благоустройства столицы применялась далеко не ко всем городским районам, небоскребы все же заметно изменили облик Москвы и производимое ею впечатление. Эти устремленные ввысь вертикальные доминанты пейзажа стали новыми средоточиями власти и культуры, а еще в них открыто, зримо для всех проявилась суть социальной иерархии того времени.