Книги
Москва монументальная. Высотки и городская жизнь в эпоху сталинизма
Блохин понимал, что не в силах избавить старшую дочь от превращения отдельной квартиры в коммунальную, но постарался сделать все возможное, чтобы отвоевать ей побольше жилплощади и личного пространства, чем если бы за нею осталась только одна комната[791].
Ни для кого не было секретом, что в новых столичных небоскребах было много отдельных – односемейных – квартир. Вскоре, при Хрущеве, начнется массовое строительство более дешевого жилья, и отдельные квартиры станут намного доступнее, но в последние сталинские годы для большинства советских граждан суровой реальностью оставалась жизнь в коммуналках[792]. На рисунке, опубликованном в феврале 1953 года в журнале «Крокодил», на высотку на Котельнической набережной глазела из-за реки горожанка-сплетница (илл. 7.5). «Не завидую я жильцам этого дома, – вздыхала она. – Разве узнаешь, что творится в каждой квартире!» Это была, конечно, легкая издевка над бытом в коммуналках, где такие понятия, как частная жизнь или личное пространство, были фактически лишены смысла. Большинству советских граждан просто некуда было деваться от назойливых соседей, совавших нос в чужие дела; чтобы избавиться от этой напасти, нужно было ждать еще лет десять. В последние годы сталинской эпохи отдельные квартиры в Москве были роскошью, доступной лишь очень немногим жителям столицы. Мало у кого из москвичей были отдельные кухни, ванные, уборные и столовые – то есть все то, что имелось в квартирах в новых небоскребах (илл. 7.6).
Илл. 7.5. «С точки зрения сплетницы». Рисунок В. Добровольского (
Илл. 7.6. Высотка на Котельнической набережной, интерьер квартиры. 1957 г. Собрание ГНИМА им. А. В. Щусева
Авторы писем 1952 года, просившие власти о новом жилье, пространно описывали многочисленные преимущества жизни в отдельной квартире. Многие писали, что пока живут в коммунальных квартирах, но в силу особенностей своей работы заслуживают отдельной квартиры. Так, историк и правовед, лауреат Сталинской премии Михаил Николаевич Гернет обосновывал свою просьбу тем, что в новой квартире будет больше простора, какого требует его научная работа, и больше солнечного света. Гернет, обратившийся к Берии в декабре 1952 года, писал, что хотел бы обменять занимаемые его семьей две комнаты в коммунальной квартире на отдельную квартиру в одном из московских небоскребов. Во-первых, в тех комнатах, где он живет, слишком темно (дневной свет заслоняет близко стоящий соседний дом), а во-вторых, Гернет лишен личного пространства для работы. Работать ему приходится в общем коридоре, где из-за слепоты он диктует секретарю. «Наличие жильцов справа и слева еще более обостряет потребность в особой комнате для научной работы», – писал Гернет[793]. Желая документально подтвердить свои крайне неблагоприятные жилищные условия, Гернет прилагал к письму справку от санитарного инспектора и записку от врача. В итоге Гернет, родившийся в 1874 году и занимавшийся изучением тюремной системы царского времени, получил двухкомнатную квартиру на пятнадцатом этаже высотного дома на Котельнической набережной[794].
Заместитель председателя Госбанка Н. В. Смирнов доказывал потребность в новой квартире тем, что в своей он «совершенно лишен возможности для отдыха», потому что там проживает три семьи – в общей сложности 17 человек[795]. К тому же восемь из них – дети, поэтому Смирнов хронически не высыпается, и это серьезно подрывает его здоровье. Вскоре после Смирнова Берии написали две балерины из Большого театра. Они просили о новой квартире потому, что сейчас проживали в 10 километрах от центра города. Рабочий день у них начинался в 10 часов утра и с перерывами продолжался до полуночи, а из-за большого расстояния они не могли приезжать домой пообедать и поужинать. Они писали, что из-за большой физической нагрузки, сопряженной с их работой, такая удаленность их дома от места работы уже начинает плохо сказываться на их здоровье. Им бы очень хотелось переехать поближе к театру. Берия переслал просьбу балерин в соответствующие инстанции, снабдив ее припиской: «Рассмотрите и помогите»[796]. В итоге Смирнов с семьей въехали в дом у Красных Ворот, добившись желанного покоя, а балеринам выделили квартиру в высотке на Котельнической.
Счастье и советские небоскребы
В начале 1950-х московские небоскребы, которые раньше занимали столь заметное место на страницах советских газет и журналов, наконец стали заметны еще и на городском горизонте. Пока строители при помощи подъемных кранов возводили стальные скелеты будущих зданий, архитекторы продолжали идейно обрабатывать умы советских граждан. В сентябре 1952 года читатели «Огонька» узнали о том, что новые московские высотные дома во многих отношениях превосходят похожие здания, стоящие в США. Как писал архитектор Каро Алабян, если люди, живущие в американских небоскребах, при малейшем порыве ветра чувствуют, как их дом раскачивается, то жильцы московских высоток будут избавлены от подобных пугающих ощущений благодаря техническим усовершенствованиям, привнесенным в советские проекты[797]. А через несколько месяцев читатели «Литературной газеты» узнали, что если «громады небоскребов Манхэттена или Чикаго сделались символом порабощения человека бездушной машиной бизнеса», то московские высотные здания расположились «в точках, наиболее благоприятных для самих зданий и для города»[798]. Советские небоскребы «не затесняют собой жилых кварталов, не отнимают у них света и воздуха. Окруженные пространствами площадей, перекликаясь друг с другом на больших дистанциях, высотные здания служат всему городу, формируют его новую панораму»[799]. Как только были достроены первые из новых московских башен, архитекторы вернулись к риторике холодной войны, с которой и начинался проект советских небоскребов в 1947 году.
Как и другие советские периодические издания, «Крокодил» – самый популярный в СССР сатирический журнал – публиковал в начале 1950-х множество рисунков, карикатур и рассказов, посвященных московским высоткам. Силуэт небоскреба стал символом революции в области материальной культуры и жилищных условий, которая разворачивалась в столице в послевоенные годы. Темой одной из иллюстраций, опубликованных в «Крокодиле» в 1952 году (илл. 7.7) и изображавших жилой дом на Котельнической набережной,
Илл. 7.7.
Илл. 7.8. Рисунок Ю. Черепанова. Подпись под рисунком: «Прогноз погоды оказался правильным, но не на высоте». (
Освещая тему небоскребов, «Крокодил» не ограничивался только рисунками. В 1951 году, за несколько лет до завершения строительства высотных домов, журнал напечатал стихотворение под названием «Со всеми удобствами», написанное «будущим жильцом-высотником»:
Рядом с этими стихами был помещен рисунок, изображавший здание на Котельнической набережной, ему был отведен специальный разворот, посвященный 34-й годовщине Октябрьской революции. Автор стихов хотел сказать, что, построив этот московский небоскреб, власть исполнит обещание революции: даст народу радость, комфорт, здоровье и культуру.
Во многих публикациях, посвященных московским небоскребам, прослеживалась тесная связь между эстетикой небоскребов и влиянием этих зданий на здоровье и счастье людей, которые будут в них жить. Мысль о том, что высотные дома станут одними из самых здоровых мест для жизни в столице, всячески продвигалась в печати, а позже ее подхватили и авторы писем начала 1950-х годов. Как Лиля Брик и Михаил Гернет, многие из тех, кто обращался в 1952 году в Совет Министров с просьбами о квартире, упирали на то, что в новых домах им будет легче переносить разнообразные недуги. Например, Лиля видела одно из спасительных средств в лифтах.
Забота о собственном здоровье двигала и Владимиром Гельфрейхом, архитектором административного здания на Смоленской площади. Гельфрейх – один из трех зодчих, проектировавших в 1930-е Дворец Советов, – высоко оценивал небоскребы с архитектурной точки зрения, но главное преимущество этих зданий он видел в здоровой жизни, которая, очевидно, ожидала их жильцов. В октябре 1952 года Гельфрейх написал Берии, прося предоставить ему квартиру в доме на Котельнической. Архитектор с женой жили в нескольких кварталах от Лили Брик, в большой (63,5 квадратных метра) квартире на шестом (верхнем) этаже по адресу Арбат, 45. Гельфрейх получил эту квартиру в 1935 году, когда переехал в Москву из Ленинграда: такая привилегия полагалась ему как одному из создателей Дворца Советов. Но если в 1935 году этот дом был совершенно новым, то спустя семнадцать лет у него протекала крыша, лифт постоянно ломался, и «дальнейшая жизнь в [этой квартире]… стала затруднительной»[801]. Немолодым архитектору и его жене было трудно пешком подниматься на шестой этаж, к тому же в этой квартире не было комнаты под кабинет. Хотя просьба Гельфрейха несколько запоздала, ему все же выделили одну из самых просторных квартир, которые еще не были розданы: четырехкомнатную на двенадцатом этаже дома на Котельнической. Ему просто очень повезло: кто-то только что отказался от этой квартиры, и таким образом архитектор получил для своей семьи дополнительные 15 квадратных метров жилплощади.
Характерная для авторов писем зацикленность на свежем воздухе, солнечном свете и чистоте отчасти объяснялась влиянием прессы, где часто писали обо всем этом, пока небоскребы еще строились, а еще тем, что грязь, антисанитария и болезни оставались чуть ли не главными элементами повседневной жизни послевоенной Москвы. Не только Брик мечтала «дышать воздухом, почти не отходя от дома», другие авторы подобных писем воображали похожие условия будущей жизни в небоскребах[802]. Но независимо от того, каких именно улучшений они ожидали с переездом в небоскребы – снижения повышенного кровяного давления или обретения крепкого сна, – заботы о здоровье не прекращались и после переезда. Некоторые жильцы писали новые письма с просьбой заменить уже предоставленную им квартиру на другую – более солнечную, тихую или просторную. Так, заместитель заведующего отделом Совета по делам колхозов при Совете Министров СССР, имевший семью из семи человек, написал, что согласен даже получить двухкомнатную квартиру вместо трехкомнатной, которую ему предоставили, лишь бы у его болезненной дочери появилась комната на солнечной стороне дома на Котельнической[803].
К озабоченности жильцов своим здоровьем прибавлялись и жалобы, связанные с техническими достижениями, которые использовались в высотных зданиях. С самого начала осуществления проекта было решено строить небоскребы, используя самые передовые технологии в системах отопления, водопровода и канализации, освещения и циркуляции воздуха. Пусть в первом постановлении о небоскребах, принятом 13 января 1947 года, и не уточнялось количество или качество квартир в каждой из высоток, там определенно говорилось, что «при проектировании зданий должно быть предусмотрено использование всех наиболее современных технических средств в отношении лифтового хозяйства, водопровода, дневного освещения, телефонизации, отопления, кондиционирования воздуха и т. д.»[804]. Именно из-за этих удобств жизнь в небоскребах и казалась столь привлекательной, но, как выяснилось, их наличие готовило жильцам и ряд неприятных сюрпризов.
В сентябре 1952 года, когда все еще продолжали приходить письма с просьбами о новых квартирах, начали поступать и жалобы от первых новоселов из небоскребов на досаждавшие им удобства. Чаще всего жаловались на шумную работу лифтов. Один жилец дома у Красных Ворот сообщал, что в его квартире стоит круглосуточный шум, потому что она находится «вблизи машинного отделения лифта». Этот человек, страдавший гипертонией, писал, что «шум [ему] крайне вреден, и болезнь в связи с этим может резко прогрессировать в сторону ухудшения»[805]. Другой жилец, тоже сетовавший на шумные лифты в здании у Красных Ворот, упомянул в своем письме о недавно перенесенной болезни сердца и о пребывании в санатории. Обживая небоскребы, москвичи пытались донести свое недовольство до тех, кто обещал прекрасную жизнь в монументальных новых зданиях, а в итоге обманул их ожидания.
Фаина Раневская, жившая в высотке на Котельнической, шутливо описывала свои жилищные условия, обыгрывая крылатую фразу о «хлебе и зрелищах». Раневская, выдающаяся советская актриса, славилась своими афоризмами, и многие из них уже после ее смерти были собраны и изданы. Вот что рассказывали в одном из этих анекдотов:
Окна квартиры Раневской в высотке на Котельнической набережной выходили в каменный внутренний двор. А там – выход из кинотеатра и место, где разгружали хлебные фургоны. Фаина Георгиевна с ненавистью слушала знакомые народные выражения рабочих-грузчиков, отчетливо звучавшие на рассвете под ее окнами, а вечером с тоской наблюдала шумные толпы уходящих домой кинозрителей из «Иллюзиона». – Я живу над хлебом и зрелищем, – жаловалась Раневская[806].