Однако победу утилитаристов рано праздновать. Все это очень похоже на дурацкий эксперимент с зефиром: есть четкое ощущение, что к хорошему результату привели не очень хорошие действия.

О чем я никогда не задумывался до того, как моя жена поцарапала бампер чужой машины? О разнице между стыдом и виной. Если говорить по-простому, то вина — внутреннее чувство, что мы сделали что-то не так. Это собственное неприятное ощущение личной неудачи. Стыд — это унижение за то, кто мы есть; причем унижают нас другие, те, кто оценивает нас со стороны. (В сериале «Игра престолов» есть известная сцена: свирепую Серсею, после того как всю жизнь она жестоко правила в средневековом мире, заставляют ходить голой по улицам, а люди показывают на нее пальцами и кричат: «Позор! Позор!» Благодаря ее многочисленным монологам зрители знают, что она не чувствует никакой вины за свои жестокости, и, когда заканчивается ее, скажем так, прогон сквозь строй, она планомерно уничтожает всех, кто причинил ей зло.) Я стыдил водителя Saab за то, что у нас с ним были разные системы ценностей. Мне казалось странным париться по поводу царапины на бампере, когда Новый Орлеан тонет! Затем я предложил всем посмотреть на него с укоризной и оценить его поведение. И то, что заставило Джей-Джей и меня испытывать отвращение, было чувством вины за наши действия (по большей части мои): как будто что-то гложет изнутри, ведь мы делаем что-то не так, хотя точно определить, что именно, нам не удалось.

Безусловно, мы можем представить себе ситуации, взывающие к чувству стыда. Ежедневно читая американские газеты, можно найти десятки вещей, достойных стыда: коррупция, море лицемерия, использование власти ради своего обогащения, пренебрежение долгом, расизм, непорядочность, и это все только про Теда Круза![196] Мы инстинктивно чувствуем, что, стыдя людей за их проступки, мы служим важной цели: заставляем этих плохих людей чувствовать себя плохо из-за всего плохого, что они сделали, или по крайней мере заставляем хороших людей понять, что люди, совершившие дурные поступки, плохие. Но чтобы стыд стал моральным сдерживающим фактором, должна установиться причинно-следственная связь между совершенным поступком и этим чувством, которое мы хотим им внушить. В случае с бампером Saab его… не было. Царапина на бампере не имела ничего общего с ураганом «Катрина» за исключением того, что эти два события произошли одновременно. Правда, что разрушения в городе важнее поцарапанного бампера? Конечно. Ни один человек не поспорил бы с этим[197]^, [198].

Но проблема с тем, что я сделал, — ладно, одна из проблем, их было несколько, — в том, что начинать такую случайную моральную атаку просто несправедливо. В мире почти всегда происходит что-то более важное, чем то, о чем спорят двое. Допустим, мы заняли 50 долларов у сестры и должны вернуть их через неделю. Если она придет к нам через неделю и попросит свои деньги, можно просто посмотреть новости, найти информацию о каком-то бедствии и сказать: «Как ты смеешь просить у меня деньги, когда в Южном Судане голодают дети!» Стыдить кого-то за то, что он думает об Х, когда где-то происходит совершенно не связанное с ним, но более ужасное событие Y, — так себе идея. Есть даже термин для этого: «самдурачничество».

Такой прием чаще всего используется в качестве оборонительной стратегии. Человека ловят на чем-то плохом — на чем угодно, от настоящего преступления до немного оскорбительного высказывания в интернете, — и вместо того, чтобы признаться в этом, он говорит: «Ты сам дурак, ты же сделал [Х, что намного хуже]!» или «Ну а вспомни, когда ты поступил плохо!»[199] или «Как насчет того, что я совершил и [хороший поступок Y]?» Это способ бросить пыль в глаза обвинителям, на миг ослепляя их и давая шанс вырваться на свободу. Почти все высказывания, начинающиеся с фразы «а ты» или «ну а вспомни, когда ты» неоправданны, потому что по определению они не устраняют моральный недостаток того, кто поступил плохо. Допустим, Тим отпускает мизогинную шуточку. Его друг Джо звонит ему и говорит, что Тиму должно быть стыдно за сказанное. Тим отвечает: «Да ладно, можно подумать, ты идеальный? Однажды ты украл животное из контактного зоопарка!» Даже если это правда, это не имеет никакого отношения к действиям Тима. Он использует аморальный проступок, совершенный обвинителем, чтобы намекнуть, что обвинение необоснованно или скомпрометировано. Это глупо. Правдой может быть и то и другое: Джо не должен был красть животное, а комментарий Тима был действительно мизогинным. И главное: если Джо однажды украл зверюшку, это не лишает его возможности указывать на то, что Тим сказал что-то оскорбительное.

Вот еще один пример: после 11 сентября 2001 г. возникли споры по поводу предложения построить мечеть рядом с тем местом в Нью-Йорке, где стояли башни-близнецы[200]. Те, кто выступал против, повторяли по сути одно и то же: мы построим мечеть в Граунд-Зиро только после того, как в Саудовской Аравии возведут синагогу! Отсюда вопрос: почему американский народ должен принимать решение, основываясь на том, что делает Саудовская Аравия, учитывая тамошнюю… скажем так, сомнительную репутацию в области прав человека? Когда речь идет о религиозной свободе, разве США не должны стремиться стать выше, чем Саудовская Аравия? Это был откровенно лицемерный аргумент, связывающий действия одной страны с действиями другой без веской причины. Любой родитель наверняка понимает эту стратегию: мы приказываем детям перестать смотреть телевизор, а они отвечают, что родители Мэдисон разрешают ей смотреть телевизор пятнадцать часов в день! Что ж, отвечаем мы, Мэдисон — кошмарная девочка, а ее родители так напились на школьном благотворительном вечере, что после его окончания пожарным пришлось нести их в такси. (На самом деле мы этого не говорим, хотя нам и хочется, а отвечаем коротко: «Ты не Мэдисон, а мы не ее родители».) «Кто-то сделал что-то плохое, поэтому нам тоже можно поступить плохо» — неубедительный аргумент с точки зрения этики.

Когда мы садимся в лужу и при этом пытаемся отвлечь внимание собеседника, упомянув не связанное с этим действие, мы упускаем из виду главное, а именно: мы облажались. Несмотря на фундаментальные различия, все философские теории, которые мы обсуждали, сходятся в точке «это так очевидно, что об этом не стоит и говорить»: каждый несет ответственность за свои действия. Они могут различаться в плане этических рассуждений при принятии решения, но ни одна не предполагает, что наши действия надо оценивать на основе поведения других людей, не имеющего ничего общего с нашим. Это очевидно, но в 2022 г. вокруг нас полно тех, кто пытается выйти сухим из воды, упомянув то, что не имеет ничего общего с предметом спора. И тут я задумываюсь о том, что сам прибегаю к стратегии «самдурачничества»: использую ураган, чтобы пристыдить парня, который просто хотел починить свою чертову машину.

Примеры, когда человека предавали публичному позору, известны минимум с библейских времен: людей привязывали к позорному столбу или стволу дерева и ритуально оскорбляли, кричали, щекотали[201] и т. д., чтобы наказать их за их грехи и, возможно, выпустить пар по-пуритански и отомстить. Позорные столбы вышли из моды в XXI в., но вернулись в новой форме: в социальных сетях «хейтят» тех, кто обладал хоть каплей славы, а затем делает что-то неприятное — и тут же оказывается на экранах всех устройств под громкое улюлюкание. Стоит отметить, что люди, которых часто травят, заслуживают этого: человек сказал или сделал что-то плохое, был разоблачен и теперь расплачивается за это. Здесь, без сомнения, есть общественное благо: плохиша вызывают на ковер за его ужасное поведение, причем так, как раньше было невозможно. На мой взгляд, от современной системы радикального изобличения больше пользы, чем вреда. Но здесь возникает более важный вопрос: всегда ли стыд — правильный или продуктивный способ достижения этического результата. Во-первых, когда людям стыдно, они могут не захотеть менять свое поведение, поэтому часто начинают еще больше защищаться, упираться, что приводит к эффекту, противоположному желаемому[202]. Мы хотим, чтобы они не только страдали от последствий своих поступков, но и изменили свое поведение в будущем. Но на это трудно отважиться, когда тебя публично избивают, как боксерскую грушу, и тебе хочется только отступать.

Еще в начале своей кампании я принял правильные решения: не называл публично имя владельца Saab и не публиковал фотографию его номерного знака. Я помню, что понимал необходимость не делать этого, и мой внутренний голос одержал маленькую победу (невозможно предположить, что бы почувствовал тот парень, если бы мы это сделали, но представляю, что это была бы гремучая смесь гнева и стыда, и я уверен, что это не помогло бы). Но я принял и неправильные решения. Рассмотрим историю с Saab через призму трех школ моральной философии.

Если хочется найти философское укрытие, лучше всего выбрать консеквенциализм. Я превратил мелкую царапину на бампере в акт массового перераспределения богатств в пользу нуждающихся; и какую бы печаль я ни причинил парню, пристыдив его, но сбором пожертвований я преумножил счастье, и оно компенсировало боль. Однако консеквенциалисту пришлось бы включить в расчеты и социальный ущерб от моих действий: теперь каждый должен жить в мире, где любая денежная операция может привести к публичному референдуму о ее важности. Не очень похоже на счастливое общество. Помните Стива, мастера по ремонту трансформаторов ESPN? Когда мы пытались рассчитать «добавочную» боль, причиняемую всеми, кто живет в мире, где, как известно, с ними может случиться то же, мы решили, что это не так уж и больно, поскольку большинство понимают, что никогда не окажутся в положении Стива и нет смысла бояться жить в таком мире. Но здесь все немного иначе. Большинство людей понимают, что в какой-то момент окажутся в ситуации, когда незначительный спор будет искажен и сорван из-за другой, более серьезной проблемы. Все мы так или иначе выясняем отношения с другими людьми, и всегда есть большие проблемы где-то в другом месте. Такие утилитарные «перерасчеты» провести не так сложно, и мы должны добавить тонну долоров к общей сумме.

А как бы разочаровался во мне кантианец? Просчитаем варианты. Я почти уверен, что утверждение «мы должны заставить людей, причастных к незначительным дорожно-транспортным происшествиям, оценить относительную важность ремонта своего автомобиля с учетом потребностей, вызванных национальными катастрофами, прежде чем получить возмещение» противоречит категорическому императиву. Можем ли мы ввести это правило, чтобы все постоянно им пользовались? Нет. Это безумие. Но кантианец на этом не остановится. Он, конечно, скажет, что я нарушаю вторую идею императива, используя парня как средство для достижения цели: помогая людям, которые не имели отношения к аварии… выпуская пар по поводу несогласия с тем, как обращаются с жертвами урагана в Новом Орлеане… демонстрируя абсурдность автострахования в Лос-Анджелесе. Если вы кантианец и ищете способ критиковать мое поведение, наш мир — просто золотая жила. (Я даже не хочу думать о том, как контрактуалист отреагировал бы на то, что я сделал. Томас Скэнлон был бы так разочарован во мне, если бы когда-нибудь услышал эту историю. Но ему никто не скажет.)

Аристотель аплодировал бы мне стоя. Но, знаете, сдержанно, в насмешку, чтобы я почувствовал вину за то, что сделал. Человек, лишенный чувства вины, никогда не изменит своего поведения, став толстокожим и не обращая внимание на последствия своих действий. У человека, испытывающего чрезмерное чувство вины, разовьется низкая самооценка или он станет затворником из страха причинить вред другим. Где-то между этими положениями была бы золотая середина, назовем это «самосознанием». Так что… молодец, Майк, у нас есть последствия, когда здоровая доза вины позволила нам обрести золотую середину. Но как насчет стыда, который испытал тот парень за свои действия? Будет ли Аристотель аплодировать мне и за это тоже? Могу ли я на это надеяться?

Нет, нет, он этого не сделает.

Опять же, возможно, мы должны заставить людей испытывать стыд, когда они ведут себя неправильно. У стыда есть своя функция в здоровом мире: это наше оружие в битве против плохих поступков. Если бы люди не были способны испытывать стыд, они бы делали всё, что хотели, безнаказанно, не беспокоясь о том, что их репутация может пострадать, когда они окажутся у позорного столба. Именно поэтому я считаю нормальным, когда сограждане немного позорят человека за неблаговидные поступки или убеждения. И это не только мое мнение. Аристотель утверждает, что хотя стыд не добродетель, однако:

Вспомните, как мы описывали подход Аристотеля к умеренности: золотая середина — определенный уровень гнева, направленного только на тех, кто этого заслуживает. Это моя основная ошибка в отношении водителя Saab. Он не заслуживал того моря позора, мишенью которого стал благодаря мне. Я могу не поддерживать его стремление так ухаживать за машиной, но, включив в уравнение ураган «Катрина» — совершенно не равную по размерам и не связанную с машиной катастрофу, повлекшую огромные страдания и боль, — я стер все расчеты, которые мы с ним пытались провести, чтобы справиться с незначительной аварией. Это был крайне несправедливый поступок, что объясняет мое внезапное чувство вины, которое я испытал в тот момент, когда ситуация стала публичной. Если бы Аристотель был свидетелем всего этого, я думаю, он сказал бы: «Чувак. Да ты классно все испортил»[204].

Если есть чувство вины, которое может помочь нам, или стыд, который может быть полезен другим, держу пари, что доля вины превышала бы стыд. Вина возникает из-за того, что мы принимаем во внимание свои поступки, поэтому с большей вероятностью прислушаемся к собственному внутреннему голосу, а не к голосу других (и правильно отреагируем на него). Иногда я задаюсь вопросом: а что произошло бы, если бы мы с Джей-Джей не сами пришли к выводу, что всё испортили, а на нас накричал бы кто-то другой. То есть если бы нас пристыдили за то, что мы кого-то опозорили. (Позор в квадрате!) Мы отреагировали бы спокойно и пересмотрели свое поведение? Или уперлись бы и дали отпор, подчеркнув, что деньги идут на благотворительность, а платить за исправление мелкой царапины на бампере 836 долларов — абсурд? Если бы стали взывать к своему чувству вины и сработал бы защитный механизм, я писал бы сейчас другую книгу и называлась бы она, например, «Как стать величайшим судьей действий остальных и #ниочемнежалеть».

Проблема, конечно, в том, что мы не всегда можем положиться на внутренний голос, чтобы вызвать у себя чувство вины, которое направило нас с Джей-Джей на путь истинный, особенно когда ситуация сложная и запутанная и есть нюансы. Сейчас мне кажется, что помогли нам тогда отнюдь не философия и не теория. Мы с Джей-Джей поняли, что облажались, потому что говорили об этом. Просто сам факт высказывания вслух того, что мы делали, привел нас к выводу, что проблема была именно в нашем поведении[205]. В то время, конечно, мы не до конца понимали, что такое анализ ситуации с точки зрения морали. У нас с женой не было никого, кроме друг друга, хотя звучит это, конечно, как фраза из трейлера плохой романтической комедии[206]. Когда мы стремимся стать лучше, нужно понимать, насколько мощным может быть простой разговор. С его помощью можно уже неплохо сориентироваться в сложной ситуации.

После нашего инцидента я стал лучше понимать истинную силу цитаты Джулии Аннас: «Результат [практики чего-либо] — скорость и прямота реакции, сравнимые с привычкой; однако здесь мы извлекаем уроки, становимся гибче и действуем более изобретательно»[207]. Теперь мы всё поняли, верно? Я попал в ситуацию, которую не понимал, одновременно потому что никогда раньше не изучал философию и потому что она была очень необычной. Внезапно мы столкнулись с проблемами юридической этики, тарифов на страхование автомобилей, долга, ответственности, последствий урагана, стыда, вины и финансовых аспектов ремонта бампера у седана Saab последней модели. Кто точно знает, что делать в такой ситуации? Ну… может быть, тот, кто поднаторел в разных добродетелях, спокойно и со знанием дела подходит к новым и сложным ситуациям. Мы с Джей-Джей избавили бы себя от огромного чувства вины — и других от чувства стыда, — если бы к тому моменту развили в себе добродетели настолько, чтобы стать гибче и действовать более изобретательно. (А может, мы все равно бы всё испортили. Но у нас было бы больше шансов поступить правильно.)

В итоге эта царапина на бампере принесла мне немало пользы. Во-первых, это пробудило мой личный интерес к моральной философии. Мы собрали кучу денег на благотворительность, и утилитаристы аплодируют стоя. Во-вторых, это заставило меня считаться со своими действиями и извиняться за свое поведение, что, как мне кажется, все мы должны делать гораздо чаще (подробнее об этом в главе 13). Я помню, как мне показалось, что моя жизнь как-то странно и непонятно… улучшилась. Я стал гораздо лучше.