Шучу. Конечно, это добрые дела! С чего бы им быть плохими? Это прекрасные порывы из добрых побуждений, вы позаботились о ком-то. Просто я решил, что будет забавно, если вы немного понервничаете.

Я люблю такие проявления доброты — небольшие, почти незаметные, исключительно во благо других людей. Мир, в котором мы живем, благодаря им становится лучше. Когда кто-то совершает такие поступки по отношению ко мне, например останавливается и машет рукой в момент, когда мне нужно сделать сложный поворот налево через две полосы, мне безмерно приятно. Это значит, что окружающие заботятся о жизни и чувствах других. Мне кажется, что эти мелочи — своего рода клей, благодаря которому общество не разваливается. Но когда происходит обратное, скажем кто-то в час пик игнорирует знак, запрещающий поворот налево с 16:00 до 19:00, и стоит в левом ряду, пытаясь повернуть на второстепенную улицу, не обращая внимания на сотни машин, которые теперь не могут проехать вперед, потому что, похоже, желание водителя повернуть налево на этой улице гораздо важнее, чем желание всех остальных добраться туда, куда все они едут, я мечтаю испепелить взглядом эту машину, оставив на мостовой горстку пепла.

Особенность подобных маленьких добрых дел в том, что они, по сути, ничего не стоят. Нам нужно где-то припарковаться, почему бы не встать так, чтобы другие люди тоже смогли устроиться рядом с нами? Вы куда-то идете, почему бы не поступить так, чтобы и другие пешеходы не испытывали беспокойства? Вам для этого достаточно перейти на другую сторону улицы, подав сигнал, что вы не представляете угрозы. Такие крошечные решения не стоят нам почти ничего, достаточно на секунду задуматься — и мы облегчим жизнь другому. Но что, если они чего-то стоят, нужны дополнительные усилия? Вот, скажем, вы выгрузили продукты в машину и оставили тележку на стоянке, хотя специальная парковка для тележек совсем рядом, в десяти метрах, но мы хотим быстрее попасть домой…

Так что нужно сделать?

Когда я начал работать над сценарием сериала «В лучшем месте», то уже на первом этапе, пытаясь понять, что хорошо, а что плохо, я пришел к выводу, что поиски ответов дались бы мне намного проще, если бы мне помогли настоящие эксперты по философии. (Оказывается, Аристотель был прав: учитель нужен каждому.) Я написал профессору Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе Памеле Иероними и пригласил ее на чашечку кофе в надежде, что она сможет мне объяснить всю моральную философию часа за полтора, чтобы я еще успел проскочить до пробок[129]. Когда я рассказал ей об идее сериала и попросил дать мне какие-нибудь рекомендации по теме, то прежде всего она посоветовала книгу Томаса Скэнлона «Чем мы обязаны друг другу». Так я и сделал. Точнее, я прочел первые девяносто страниц, запутался, отложил книгу, через месяц снова вернулся к ней, снова запутался, попробовал еще раз, сдался и с тех пор не смотрел в ее сторону. Но я чувствую, что уловил суть. И Памела объяснила мне это очень подробно. Не судите меня[130]. Скэнлон называет свою теорию контрактуализмом. Он не так популярен в истории философии, как наша Большая тройка, но мне импонирует его основной принцип. Данная теория обеспечивает многообещающую этическую основу, своего рода стандартизированный, универсальный свод правил. В нем можно найти руководство для любой ситуации, возникающей в жизни, скажем когда мы сталкиваемся с людьми на улице и попадаем в неловкие ситуации в кафе.

Корнями работа Скэнлона уходит в кантовскую этику, основанную на «правилах», но она не столь дотошна. Когда покупаешь электронику, например посудомоечную машину, или динамик Bluetooth, или что-то в этом роде, к вещи прилагается руководство на 300 страницах на 50 разных языках… но есть и двухстраничное «Краткое руководство», в котором рассказано об основах того, как прибор включить, как с ним работать и т. д. Этика Канта, основанная на правилах, — руководство на 300 страницах, а контрактуализм — краткое руководство к действию. Теперь, пока мы можем как следует разобраться с Кантом с помощью его же относительно нравоучительных императивов, он все еще требует от нас использования чистого разума, чтобы абстрактно сформулировать сложные универсальные максимы, которые, как мы видели, могут быть опасными и отнять у нас много времени. Процесс определения этических правил Скэнлона мне куда понятнее, и его легче применить.

Иероними, которая училась у Скэнлона в Гарварде, описала мне контрактуализм так: представьте, что наша армия годами воюет с другой. Просто сражается в густом лесу, солдаты стреляют друг в друга из окопов, расположенных на расстоянии 30 м. Это тупик. Ни у одной стороны нет ни малейшего преимущества и никакой надежды его получить. Измученные и усталые, мы объявляем временное перемирие и решаем, что нам нужно разработать и описать жизнь общества, приемлемую для обеих сторон. Нам нужен свод правил, которые обе стороны примут, независимо от того, насколько различаются наши взгляды (очевидно, что мы придерживаемся совершенно разных взглядов, отсюда и бесконечная окопная война). Вот что предлагает Скэнлон: мы даем каждому участнику обеих сторон право наложить вето на любое предложение, а затем вводим разные правила[131]. Предполагая, что у всех есть мотивация в первую очередь найти правила, при этом чтобы все они были здравыми, то пройдут отбор те, которые никто не опровергнет. Это означает, что мы придумываем правила, чтобы их приняли другие, а если мы этого не учтем, то их не примут. Это простой и изысканный способ найти тот основной тюбик социального клея, который поможет нашему обществу не распасться.

Теперь у нас есть все основания предполагать, что все будут действовать «здраво». Это один из тех моментов философии, когда нужно обосновать свои слова, дать определение понятию, чтобы почувствовать, что мы знаем, о чем говорим. Скэнлон не предлагает краткого и содержательного определения понятия «здравый», отчасти потому что… его нет. Но по сути он говорит следующее: я поступаю здраво, если в момент, когда мы с вами не согласны, я готов меньше преследовать собственные интересы или поменять точку зрения в той же степени, в какой вы готовы поступиться своими интересами[132].

Когда мы встречаемся для обсуждения правил, мы думаем о том, как «не быть первым». Скорее, мы хотим вместе создать мир, в котором все учитывают потребности друг друга, чтобы в ситуации, где мы не разделяем общую точку зрения, главным приоритетом было бы найти способ сосуществовать в гармонии. Скэнлон старается склонить нас к общей готовности поменять собственные требования, чтобы у нас было основание принять идею о том, что и другие тоже рассуждают здраво[133]. Он хочет, чтобы мы подписали контракт, при этом дает всем нам одинаковые точные мотивы.

Это вовсе не означает, что мы всегда должны уступать другим в каждом конфликте, поскольку в мире Скэнлона стороны подходят к конфликту уже с намерением изменить свои интересы, чтобы оправдать их перед нами. Это создает своего рода динамическую напряженность, когда мы все считаем интересы остальных равными нашим. Не более важными, но одинаково важными. Теперь мы лучше понимаем, почему Иероними объяснила мне это на примере сцены бесконечной, жалкой, зашедшей в тупик войны: усталость обеих сторон и желание идти вперед помогают нам поверить, что все будут рассуждать здраво, поскольку мы все мотивированы найти выход из этого болота и мы все признаем, что все остальные мотивированы так же[134].

Когда мы применяем теорию Скэнлона к миру, где живем, состоящему из тысяч мелочей, решений и взаимодействий, контрактуализм кажется хорошим средством обнаружения плохого или несправедливого поведения. Например, если бы кто-то предложил правило, гласящее: «Водитель не должен выезжать на обочину шоссе, если не возникло чрезвычайной ситуации», ни у кого бы не было разумной причины отклонить его. И при грамотном его применении оно будет одинаково для всех[135] и послужит на благо безопасности общества.

Но если бы Уэйн, водитель Lamborghini, сказал: «Эй, у меня есть правило: никто не может выезжать на обочину, кроме Lamborghini, которые ездят где хотят, потому что Lamborghini рулит», кто-нибудь мог бы здраво отклонить (и, скорее всего, отклонил бы) это правило. Теория Скэнлона позволяет нам быстро выявить поведение, которое кажется несправедливым или эгоистичным: например, когда вы застряли в пробке, а богатенький укурок, корчащийся в муках кризиса среднего возраста, выезжает на желтом Lamborghini на обочину и лихо проносится мимо вас.

И если мы применим контрактуализм к нашим маленьким «ничего не стоящим» решениям, принятым выше, то получим ожидаемые ответы. Будет ли кто-то накладывать вето на правило, которое гласит: «Если есть возможность, нужно парковаться так, чтобы места хватило и другим»? Нет. Зачем разумному человеку так делать? А как насчет такого: «Можно парковаться там, где хочется, а все остальные идут к черту»? На него явно наложат вето. Скэнлон не пытается превратить нас в успешных добродетельных суперлюдей. Он просто хочет, чтобы мы все — независимо от характера, религиозных убеждений, политических пристрастий или предпочтений в отношении пиццы — могли смотреть друг другу в глаза и обосновывать основные жизненные правила.

Отчасти поэтому контрактуализм привлекает меня больше, чем кантовская деонтология. Кант хочет, чтобы мы, столкнувшись с проблемой, нажали на паузу, уединились в зоне для медитации, использовали чистый разум, чтобы осознать и описать универсальный закон, применимый к проблеме, и действовали из обязанности следовать ему. Скэнлон желает, чтобы мы разобрались друг с другом. Сели друг напротив друга и спросили: «Вы согласны, что это нормально?» Он верит не в абстрактные рассуждения, а в необходимость отношений с другими людьми. Теперь ситуация тоже кажется рискованной: предполагаю, многие из нас не считают безопасным вручать свою судьбу другим. Сложно определить жизненные правила, а этот парень говорит нам, что на выбранное нами правило может наложить вето кто угодно: соседка Синди, которая по-человечески разговаривает с белками, или двоюродный брат Деррек, который прыгнул в замерзший бассейн с трамплина и сломал копчик, так? Возможно, в 2022 г. мы больше зависим от «разумности» людей, с которыми категорически не согласны, например троллей из соцсетей, распространяющих теорию заговора, или двоюродных дедушек-расистов. Вы хотите сказать, что эти люди могут отвергнуть наши правила допустимого поведения? Ну… да, до тех пор, пока их возражения разумны и они сдерживают свои желания в той же степени, в какой мы сдерживаем наши (и помните, что многие их экстремальные идеи мы бы отвергли как неразумные). Какими бы странными и непредсказуемыми ни были окружающие, как бы они нас ни бесили, но, учитывая, что нам с ними приходится жить рядом, думаю, часто лучше определить моральные границы нашего мира с их помощью, чем абстрактно, в их отсутствие. И я думаю, что для них будет лучше сделать это при нашем участии.

Опять же, в описанных выше ситуациях (например, как припарковать машину на улице) мы принимаем своего рода «ничего не стоящие» решения, когда мы должны что-то сделать, поэтому несложно выбрать лучший вариант. Но как быть, если решение чего-то стоит, нам нужно потратить время, силы или пойти на какие-то жертвы? Допустим, как в ситуации, с которой мы начали эту главу: нужно ли вернуть тележку ко входу в супермаркет?

Есть немало сложностей, от которых ситуация становится… еще сложнее. Во-первых, я никогда не понимал до конца правила поведения с тележками. Нужно возвращать их на место или работников магазина устраивает, когда мы оставляем их на парковке? Где-то есть специальные сотрудники, которые их собирают, и это, видимо, подразумевает, что их можно оставлять возле машин… или магазины вынуждены нанимать таких людей, потому что клиенты — эгоистичные придурки и оставляют тележки на стоянке, хотя магазину было бы удобнее, если бы мы этого не делали. А может быть, даже лучше оставлять их на стоянке: человек выходит из машины, а тут его — бац — ждет тележка! Но опять же, иногда бывает не так: человек выходит из машины и — бац — ударяет дверью по тележке, от которой еще и воняет. И вот что еще: мы идем в магазин, подходим ко входу, берем тележку, идем за покупками, привозим ее к машине… а потом просто оставляем ее там? Тут что-то не так. Похоже, нужно ее вернуть. Но для этого необходимо небольшое усилие с нашей стороны, чтобы круг замкнулся: короткая прогулка по парковке под неприятный скрип расшатанных колесиков по асфальту, а продукты тем временем начинают портиться в горячей машине[136]; четкое движение, чтобы тележка неуклюже, как матрешка, встала на место к остальным, и, наконец, прогулка обратно — десять метров назад к машине, сторонясь других машин, возня с ключами. И мы снова открываем дверь и устраиваемся на сиденье, где можно было бы уже быть три минуты назад, в лучшем настроении, послав подальше всю эту этику.

А что бы обо всем этом сказал Скэнлон? Предлагаемое нами правило выглядит примерно так: «После использования продуктовой тележки верните ее ко входу, чтобы ею мог воспользоваться следующий покупатель». Скорее всего, ни один здравомыслящий человек не отвергнет его. Но что, если правило звучит так: «После использования продуктовой тележки нужно вернуть ее ко входу, если только в магазине нет специального сотрудника, чья работа заключается в том, чтобы собирать тележки со стоянки, — тогда можно оставить ее там»? Оно тоже выглядит неоспоримым. Так что, я думаю… если какой-нибудь чувак в светоотражающем жилете бродит по стоянке, собирая тележки, можно оставить нашу посреди парковки и отправиться домой. Это допустимо.

Так… это всё? Мы закончили?

У контрактуализма есть пределы: он устанавливает только те правила, по которым мы все жили бы, если бы каждый из нас был мотивирован найти минимальный стандарт совместного существования. Скэнлон смотрит на мир, полный разных людей, и пытается установить рамки поведения, которым мы все будем следовать. Его теория предназначена для того, чтобы помешать людям совершать откровенно скверные и неприемлемые поступки, например воровать тележки для покупок, или ломать их, чтобы уже никто не смог ими воспользоваться, или садиться в тележку, которую мы нашли на улице, когда шли пьяные со свадьбы и друг Ник толкнул ее так, что мы быстро покатились по тротуару, пока не исчезли из виду (потому что Ник тоже был пьян и потерял контроль) и не упали на дорогу[137]. Такие правила использования тележек для покупок были бы разумно отклонены.

Именно поэтому, хотя правила Скэнлона дают минимальную основу пригодного для жизни общества, они могут быть не единственным инструментом, который мы станем использовать при принятии этических решений. Мы не только хотим соответствовать «минимальным требованиям», не просто получить проходной балл на экзамене, нет! Нам хочется взять высоту, на которой расположены «правила, с которыми мы все согласны», причем с запасом, чтобы стать звездами этики, а мы знаем, что нам это под силу. Это значит, что мы не просто должны следовать всем правилам контрактуалистов, с которыми все согласны. Нам следует делать больше. Вероятно, мы начнем с контрактуализма, а затем продолжим… Представим себе такую ситуацию. Допустим, мы в продуктовом магазине, где есть сотрудники, задача которых — бродить по парковке в поисках оставленных тележек и возвращать их ко входу. Мы выгружаем продукты в машину, а затем решаем — как обычно — описать свои последующие действия, применяя теорию контрактуализма Томаса Скэнлона. Мы не верим, что кто-то в здравом уме откажется от правила «Можно оставить тележку для покупок на парковке, если в магазине есть сотрудник, обязанность которого — возвращать ее на место», и мы последуем ему. Но потом мы задумываемся кое о чем еще: «До входа не так уж далеко». А затем: «Я только что воспользовался тележкой, а мой папа всегда говорил мне возвращать вещи на место после того, как я ими пользуюсь». А потом: «Возможно, тележка понадобится кому-то еще, и если все покупатели оставят тележки на стоянке, сотрудники, которые их собирают, не будут успевать их отогнать, и следующие покупатели, подойдя к магазину, не увидят тележек у входа, а как мы знаем по опыту, это ужасно раздражает»[138]. И потом: «Если оставить тележки на стоянке, они будут свободно кататься, и это ужасно бесит, потому что иногда они врезаются в машины, или частично перекрывают парковочные места, или их задевают дверью, когда выходят из машины». А потом думаем: «Да, есть сотрудники, которым поручено собирать тележки на парковке, но эта работа скучная, утомительная и монотонная, и люди, которые это делают, на улице, в холод и в жару, возможно за копейки, так что да, это их работа, но у меня есть возможность немного облегчить им жизнь». Общее количество «добра», которое мы можем совершить, просто прокатив тележку десять метров и вернув ее туда, откуда мы ее взяли, невелико, но оно ощутимо, мы действительно скрасим жизнь многим: сотрудникам (которым не нужно убирать тележку за нами), будущим покупателям (которые берут тележки при входе, а это удобнее всего) и тем, кому предстоит парковаться у супермаркета (они не поцарапают машины о катающиеся тележки, не ударят по ним дверью, ничто не помешаем им парковаться). Столько людей счастливы! И при этом почти без усилий!