При этом у утилитаристов есть разумный ответ: если мы пришли к выводу, что от какого-то действия хорошего больше, чем плохого, но нам кажется, что поступать так было недопустимо с точки зрения морали, то… это означает, что мы неправильно рассчитали. Когда мы подводим итог, то должны рассмотреть картину целиком: сколько страданий я доставлю не только одному невинному человеку, но и всем, кто теперь знает, что произошло и почему общество сочло это допустимым. Теоретически это означает, что с ними может произойти то же. Знание, что Стив получил удар током, как грабитель в фильме «Один дома 2», когда прикоснулся к обложенной ловушками раковине Кевина, к которой был подключен электрический ток, просто чтобы мы могли посмотреть футбольный матч, опечалило бы многих, хотя бы чуть-чуть. По причине этого мы должны добавить их психологическую и эмоциональную боль к реальной физической боли Стива, и общее количество «плохого» становится больше, чем мы предполагали изначально. Это одновременно блестящая защита и отличная отмазка, поскольку всякий раз, когда утилитарный расчет приводит к неприятному результату, утилитарист скажет нам, что расчеты неверны.

И даже если учесть неопределенное количество боли/печали, причиненных миру в целом, консеквенциалист все равно может допустить убийство Стива. Конечно, теоретически, поскольку сейчас каждый понимает: раз общество допускает такие вещи, то нужно осознавать, что однажды это может произойти с любым из нас. Но, честно говоря, каковы шансы, что это случится с нами? Мы не электрики, не работаем на канале ESPN, и можно было бы (справедливо) списать это на несчастный случай. Кроме того, Стив наверняка понимал риски, когда шел работать «ремонтником трансформаторов». Любая работа сопряжена с определенным риском. Строгий консеквенциалист тщательно подсчитает гедоны и долоры и все-таки решит, что можно оставить Стива биться под током, чтобы мы все могли посмотреть последние восемь минут полуфинала Бразилия — Франция. А просчитать более широкие и вторичные последствия удовольствия/боли — наука очень неточная.

Другая проблема: чтобы определить результаты наших действий, нужно понимать связь между ними и их результатами: мы на самом деле сделали то, что, как нам кажется, мы сделали. Часто это совсем не так. Уж что у людей получается плохо, так это делать верные выводы, имея какой-то результат[86]. Нередко мы совершаем поступки, последствия которых долго не можем определить. Иногда нам не удается понять разницу между причинно-следственной связью (мы сделали вот это, что привело к такому результату) и корреляцией (мы сделали вот это, но потом произошло что-то другое, и эти действия не связаны). (Любители спорта, например, часто надевают определенную футболку или сидят в определенном месте в гостиной, когда смотрят матч, поскольку в какой-то степени уверены, что это поможет их команде победить, хотя, конечно, это не так[87]^, [88]^, [89].) Ужасно трудно определить, сколько хорошего или плохого мы сделали, если мы даже по-настоящему не понимаем, что мы на самом деле «сделали».

Вот пример. Допустим, мы пытаемся добиться чего-то хорошего: мы педагоги и хотим, чтобы наши ученики получили хорошие оценки за контрольные. Чтобы повысить их мотивацию, мы говорим им, что если средняя оценка за следующую контрольную работу по математике будет выше четырех, то мы каждому дадим приз: вкуснющий зефир! Одни дети любят его и начинают лучше учиться. Но другие ненавидят и учатся хуже. А есть и такие, кому наплевать на зефир, поэтому они учатся так же, как раньше. Некоторые думают, что идея с зефиром глупа, считают учителей неисправимыми тупицами и решают перевестись в другую школу, поэтому учатся лучше прежнего и все пишут контрольную хорошо. В конце дня средний балл составляет 4,5, мы жмем друг другу руки, думая, что решили проблему мотивации учащихся: всем зефир! Наши результаты опубликованы в журнале «Превосходный учитель» в статье с фотографией, на которой мы держим пакет зефира, под заголовком: «Кому сладкий допинг? Учителя знают, как добиться большего от учеников!»

Мы только что извлекли плохой урок при хорошем результате: мы думаем, что предложение наградить всех зефиром помогло достичь хороших результатов, но на самом деле ученики во многом добились цели, несмотря на наши действия. Однако теперь мы склонны продолжать делать то, что на самом деле делает нас хуже как учителей. Подавляющее большинство человеческих действий связано с неполной информацией либо вначале (до того, как мы что-то сделали), либо потом (когда наблюдаем результаты), поэтому определение моральной ценности действия на основе результатов рискованно. (И что еще хуже, истинного консеквенциалиста не волнует, что результат был достигнут непреднамеренно: мы получили его; кого волнует, как именно?) Если мы объявляем действие «хорошим» или «плохим», основываясь на его результатах, а результаты часто невозможно полностью понять… что это нам дает? И не кажется ли вам, что «дернуть рычаг» вагонетки теперь немного рискованнее?

Вернемся к «Проблеме вагонетки», чтобы лучше понять, почему мы чувствуем себя по-разному, когда рассматриваем вариации, даже если общий утилитарный расчет дает одни и те же инструкции. Помните, что когда мы подходим к первоначальному вопросу, то неосознанно отвечаем как утилитаристы: спасение большего числа людей = благо. Но стоит ли нам сталкивать Дона с моста, чтобы остановить поезд? Большинство ответит, что нет. «Почему бы и нет? — задаются вопросом начинающие профессора философии, попадая в ловушку, — вы по-прежнему убиваете одного, чтобы спасти пятерых». «Просто кажется, что есть какая-то разница», — мямлим мы. Как насчет убийства одного здорового человека ради органов для пяти нуждающихся? «Ни за что», — говорим мы. Такое поведение даже не свойственно нам. Нам бы казалось, что это вообще не мы, а какие-то плохие парни в фильме с участием Дона Чидла и Рэйчел Макадамс в роли детективов в поисках печально известного «Утилитаристского убийцы»[90]. Я подозреваю, что причина несоответствия отчасти похожа на ситуацию с учителями и экспериментом с зефиром; утилитаристский ответ в классическом варианте «Проблемы вагонетки» может оказаться правильным по неверной причине. Может, с моральной точки зрения правильно дернуть рычаг и спасти пятерых… но не только потому, что «пять больше, чем один».

Как я уже упоминал, когда Милль и Бентам представили утилитаризм миру в XVIII и XX вв., он свел философов с ума: большинство академиков гневно отвергли идею о том, что этика может быть ориентирована только на результаты. Их критику читать забавно, потому что она настолько близка к пустой болтовне, насколько это возможно у философов[91]. В 1945 г. Бертран Рассел[92]^, [93], который, как оказалось, был крестником Джона Милля, опубликовал «Историю западной философии» — удивительный обзор всего, от греков-досократиков до логиков XX в. Рассел любил своего крестного отца и восхищался его интеллектом и глубоко нравственной жизнью, однако раздел, написанный Расселом об утилитаристах, полон презрения. «В этой доктрине нет ничего нового»[94], — фыркает он, а позже добавляет, что «влияние последователей Бентама на британское законодательство и политику удивительно велико, учитывая полное отсутствие эмоциональной привлекательности». Вот что еще он говорит:

и

и

и

Ладно, последнего предложения он не писал, но вы поняли, о чем я. Ему не нравился утилитаризм. Он резюмирует свое недовольство так.

Рассел — представляю себе, как он пишет этот раздел, сжимая ручку так, что в конце концов она ломается пополам, — затрагивает здесь важный момент. Утилитарный акцент на общем количестве удовольствия или страдания заставляет задуматься о потенциальных огромных различиях между людьми, испытывающими эти ощущения. Помните, я говорил, что некоторые люди, такие как я, нормальные и хорошо воспитанные, а другие любят гавайскую пиццу (если не знаете, эта та, где ананас и ветчина)? А что, если я, владелец пиццерии, столкнулся с вами, чудаковатым любителем гавайской пиццы, и вы любите ее так сильно и преданно, что количество получаемого от нее удовольствия зашкаливает? Один кусочек доводит вас до оргазма, гедоны ведрами стекают с вашего лба, так что «общее удовольствие» от того, что вы съели один кусочек, больше, чем общее удовольствие от того, что все остальные едят обычную пиццу. Если бы я был хорошим маленьким утилитаристом, не перестал ли бы я готовить нормальную (хорошую) пиццу, чтобы посвятить свою жизнь приготовлению гавайской (преступление против природы), только чтобы принести вам пользу и доставить больше удовольствия?[99]

Утилитаризм часто сталкивается с подобными проблемами, потому что люди — странные существа и поиск действий, результатом которых будет «полное счастье», доводит иногда до причудливых ситуаций. Кажется несправедливым, если один социопат, любящий гавайскую пиццу, получит тонну удовольствия, а на долю здравомыслящих людей, считающих, что самое подходящее место для ветчины и ананасов, соответственно, в бутербродах и фруктовом салате, останется меньше удовольствия. В иных случаях утилитаристы делают обратное: устанавливают правила, согласно которым особенности каждого не учитываются, а всеобщее человеческое счастье или страдание складываются в гигантские глыбы. Это тоже трудно принять, учитывая, что различия в том, что именно делает людей счастливыми, прекрасны и интересны. Именно благодаря им мы становимся собой. Для некоторых критиков утилитаризм — скорее даже не этика, а математика. И если кто-то жалуется на результат, утилитарист указывает на то, что счастливо больше людей, чем нет, и кричит, как пьяный футбольный болельщик, чья команда побеждает: «Посмотрите на табло!»

Один из моих любимых антиутилитаристских мысленных экспериментов, который помогает объяснить сложность «Проблемы вагонетки», предложил Бернард Уильямс (1929–2003), еще один британский[100]^, [101] философ, который разработал такой сценарий (его я тоже перефразировал). Это близкий родственник как Стива с ESPN, так и «Проблемы вагонетки», но его анализ ставит еще более жирную точку в критике Рассела: Джим отдыхает в маленьком городке в глубинке и случайно встречает местного шерифа Пита, который держит под дулом пистолета десятерых жителей[102]. Пит говорит Джиму, что здесь, в этом городе, они делают невероятно забавную штуку для поддержания закона и порядка: время от времени убивают десять человек, выбранных наугад, просто чтобы напомнить всем, кто здесь главный. И поскольку сейчас здесь Джим, это особый случай, и если он согласится, то может застрелить только одного местного, и это станет еженедельным «уроком»[103]. (Прежде чем вы спросите, скажу, что Джим, конечно, не может взять пистолет, показать несколько крутых приемов Джейсона Борна против Пита и отпустить всех на свободу.) Для утилитариста решение очевидно: Джим должен убить одного местного и спасти девятерых. Но проблема для Уильямса в том, что этот вариант не учитывает желаний Джима. Что произойдет с человеком, который вышел на приятную прогулку, а попал в ситуацию, когда нужно хладнокровно убить невинного человека, просто чтобы достичь максимального соотношения гедон/долор? Как Джиму вернуться после этого к своей обычной жизни?

Чтобы атаковать утилитаристов, Уильямс использует слово репутация. Не в смысле честности или моральной справедливости, а в смысле «верности своим принципам». Он говорит, что мировоззрение утилитаристов заставляет трещать по швам фундаментальные основы человеческого бытия: чувство, что «на каждом из нас лежит особая ответственность за то, что он делает, а не за то, что делают другие»[104]. Десять человек могут умереть, поскольку шериф Пит считает массовое убийство хорошим способом поддерживать закон и порядок, но это зависит от Пита. Если Джим убьет парня, это будет ответственность Джима, пусть даже он делает это ради какого-то «высшего блага». В какой-то мере здесь имеет значение репутация Джима, как и его чувство целостности, и он не обязан компрометировать себя, действуя так. Он потеряет ту часть, которая делает его собой. Джим должен решить, что для него — а не только для «кого-то» — допустимо стрелять в невинного человека, если это спасет девять других, или столкнуть тяжелоатлета с моста, если он остановит вагонетку без тормозов. Возможно, с моральной точки зрения правильнее всего убить одного местного жителя. Но, с точки зрения утилитариста, это просто игра в числа, а для Уильямса они не могут быть единственным фактором.